«Яйцо от шефа»

Гурышев. О ниссане!

Устинов. Ниссан же к нему перейдет. Он и делится, что у него с планами на использование. Дальние поездки. Романтические знакомства.

Гурышев. Буксировка в ремонт!

Устинов. Он говорит, что ремонт его не разорит.

Гурышев. А для подстраховки у умирающего брата денег попросит. Сбережения он не ему, а сестре, но из доли сестры ты давай мне выдели… гнусно!

Устинов. Довольно справедливо. Ниссан в его нынешнем состоянии чистая обуза, и если ты его завещаешь, ты и ценность ему придай. Иначе что это за наследство?

Гурышев. Обременительное. Получил и с достоинством поморщился. Но не деньги же у умирающего вымогать.

Устинов. Но надо же с уходящего родственника что-то поиметь.

Гурышев. А ниссан? За него и без ремонта некоторую сумму выручить можно. За границей такие машины под пресс, а у нас продают, восстанавливают и кто-то катается. Находит в них вечный покой.

Устинов. Да, они небезопасны.

Гурышев. Постыдно он с умирающим братом… будь я его брат, завещать ему ниссан я бы передумал. Не желаешь дара сомнительного, ничего от меня не получишь!

Устинов. А ниссан кому завещать? Сестре?

Гурышев. С их сестрой я едва знаком. Машину она водит?

Устинов. Она и черта, если понадобится, оседлает. У нее четверо детей.

Гурышев. Про кучу детей я слышал.

Устинов. А что двое из них приемные?

Гурышев. Ее семейная ситуация мною очень издалека наблюдается. Без пристальности. Трое детей, четверо – до абсурда довела…

Устинов. Двое детей приемные.

Гурышев. Своим есть нечего, а она еще подобрала…

Устинов. Она за мужика с двумя детьми выскочила. Его предыдущая жена на батарее повесилась. Принимала гостей, а после ушла в комнату и с собой все. О том, какие основания, не знаю, что сказать.

Гурышев. Помешательство. Усталость. Ипотека. В секту самоубийц ненароком попала.

Устинов. Руки на себя наложишь и белой голубицей в рай полетишь?

Гурышев. Наверно.

Устинов. Тогда почему ты от помешательства отделил.? Это и есть помешательство.

Гурышев. А прочие пути до рая добраться? Где-то имеется некий рай, и я его заслужу, буду здесь голодать, чтобы вкуснейшей пустотой там объедаться… всякая религия – помешательство чище некуда.

Устинов. У овдовевшего мужика на поминках женщина к нему приставала. Гурышев. Да я смотрю, набор психов в его окружении мощный!

Устинов. Народ разошелся, а она посуду, постирать, подмести, он просит ее удалиться, а она говорит, что одного его не оставит. В оборот его взяла. Нормальный мужик, холостым ставший! Зевать тут не следует.

Гурышев. А судьбы его прежней жены она не испугалась? Себя, дорогую, на той же батарее упокоившуюся, в воображении не нарисовала?

Устинов. Меня-то он не доведет. Я замуж выйду и совершенно счастливой буду. Никак иначе я ее позицию истолковать не могу. Но ты за нее не беспокойся – он на ней не женился. С сестрой Буйняковского жизнь связал и еще двое детей по планете Земля забегали. От Буйняковского знаю, что согласие у них редкое. Творческие стремления раздор не вносят. Что у тебя за картина-то? Что за Чебурашка, богатырь и космонавт?

Гурышев. Русский мир. Они на пьедестале, а под ними поверженные неудачники. Эйфелева Башня, Эмпайр-Стейт-Билдинг, китайской стены кусочки. Мы наверху, а под нами все нам чуждое. Побежденное! Опрокинутое!

Устинов. Философию русского мира ты, кажется, не разделяешь.

Гурышев. Из меркантильных соображений я эту картину написал. Куда-нибудь в Администрацию ее продать или в патриотических кругах ею прославится – меня бы узнали, заказами на что-то похожее заваливать бы принялись, я бы малевал и жене с дочерью любое их пожелание безотказно… когда ее закончил, изрезать ножом захотел. По отношению к себе такого паскудства не припомню… я не в высях парю, но и не ползаю же. Картину на радость идиотам! Какая же удачная мысль посетила! Я собирался ее уничтожить, но тут подумал, что потраченные на нее краски и время вознаграждения требуют. Большая карьерная ставка отменятся, а за работу мне пожалуйста заплатите. Если здесь кого-то впечатлит, пусть забирается и домой – публичная демонстрация мне противна, а для домашней коллекции сколько угодно.

Устинов. Подпись под ней не твоя.

Гурышев. Ну разумеется, я ее не своим именем подписал. Чтобы никаких привязок ко мне – мне деньги и как загаженный песок с рук отряхну.

Устинов. Покупателя я тебя, наверное, подгоню.

Гурышев. Патриота?

Устинов. Твою картину помимо патриота едва ли кто купит. На кого ты рассчитываешь?

Гурышев. На того, у кого в сознании не патриотизм, а сюрреализм. Требованиям сюра моя картина, думаю, отвечает.

Устинов. Покупатель, которого я подразумевал, работы Буйняковского тут недавно разглядывал.

Гурышев. Да какой Буйняковский сюрреалист!

Устинов. Буйняковского он отмел. Мои картины ему совсем не показались, а в буйняковские чего-то пялился… не талант же в нем углядел.

Гурышев. Не может быть.

Устинов. По мере рассмотрения очевидное он увидел. О намерении недорогой талантливой живописью разжиться он не Буйняковскому – мне сказал. Телефонный номер мне дал. Что, устроим ему просмотр?

Гурышев. Приглашай.

Устинов. Сюда?

Гурышев. А куда мне с картиной, за Чернавский мост на автобусе ехать?

Устинов. У тебя же не «Мадонна со змеей».

Гурышев. Караваджо?

Устинов. Два метра на три. Ты со своим богатырем в автобус вполне влезешь.

Гурышев. К нему приду, а он поглядит и за кошельком. Я подумаю, что он картину у меня приобретает, но оптимизм ты, художник, души. На обратный проезд мне сунет!