Доверие

Я листаю дальше. Встречаются записи со словами поддержки, адресованные мне лично, иногда мой аккаунт просто отмечают в беседах.

«Храбрая девочка. Держись», – пишет РыжаяБестия.

Еще одно сообщение для меня: «Как мать могла бросить своего ребенка ради мужа? Мне жаль. Ты заслуживаешь лучшего».

«Заткнись, – отвечает другой пользователь на этот твит. – Ты понятия не имеешь, что творилось в их жизни…»

Я просматриваю запись за записью и вскоре теряю всякое желание проверять свои личные сообщения.

Люди орут на меня, потому что не могут наорать на моих родителей. Они орут друг на друга в беседах.

«Самоубийство – все равно убийство, а это самый тяжкий грех».

«Твое тело принадлежит Богу. Забрать у него твою жизнь – это воровство!»

«По крайней мере, твоя мать внесла свой вклад в мировую историю», – пишет один говнюк, прикрепив к посту фото моей почти обнаженной матери из ее ранних фильмов.

Я закрываю глаза, пролистывая эти сообщения.

Разговор становится лишь отвратительнее, а участники либо слишком черствые и им плевать, либо не замечают, что я отмечена в каждом твите.

«Она даже с заявлением не выступила. Мне кажется, у нее синдром Аспергера[10 - Общее нарушение психического развития, характеризующееся серьезными трудностями в социальном взаимодействии, а также ограниченным, стереотипным, повторяющимся репертуаром интересов и занятий. От аутизма отличается прежде всего тем, что речевые и когнитивные способности в целом сохраняются. Синдром также часто характеризуется выраженной неуклюжестью.] или типа того».

«Ага, ты видела ее фотографии? Такое ощущение, словно она не испытывает никаких эмоций».

Затем «Великий Конспиролог» Том встревает со своей крупицей мудрости:

«Аспергером современные слабаки оправдывают то, что в наше время называли “хладнокровной стервой”».

Я не хладнокровная.

И, разумеется, остальных беспокоят незаконченные проекты отца:

«Кто теперь доснимет трилогию “Охотник за Солнцем”, раз де Хаас мертв?»

Наверное, мне следует что-то написать. Хотя бы один твит, несмотря на то, что этим людям, по-моему, не важно, услышат они меня или нет, однако я считаю необходимым напомнить им: за никнеймом стоит реальный человек…

Покачав головой, я снова закрываю глаза.

Не хочу, чтобы они думали, будто я не любила своих родителей.

Даже если сама в этом не уверена.

Я сглатываю и начинаю печатать.

«Спасибо вам всем за поддержку, в то время как…»

Как я… что? Оплакиваю их утрату? Мои пальцы замирают над клавиатурой, после чего я стираю написанное и начинаю заново.

«Спасибо за ваши мысли и молитвы в это сложное…»

Нет. Удаляю. Все, что я пишу, кажется неискренним. Я не умею выражать эмоции, особенно на публике. Мне бы очень хотелось обладать такой способностью. Чтобы это давалось проще. Чтобы я была другой и…

«Мне бы хотелось…» – печатаю я.

Но в голову ничего не приходит.

Колеблясь, я до сих пор ощущаю потребность высказаться, только смелости не хватает, поэтому я уничтожаю черновик и закрываю приложение.

Нажав на значок «Твиттера», перетягиваю его в корзину, потом делаю то же самое с «Фейсбуком», «Инстаграмом», «Снэпчатом» и электронной почтой. В магазине приложений удаляю все социальные сети, отрезая себя от мира. Я хочу многое сказать, но не готова разбираться с ответами. Лучше прекратить эту пытку. Аккаунты по-прежнему существуют, я просто лишена мгновенного доступа к ним.

Подсоединив телефон к зарядному устройству, я убираю его подальше от себя. В течение следующего часа распаковываю чемоданы и делаю перестановку в комнате. Я так и не решила, останусь ли тут, однако сегодня точно не уеду, к тому же мне нужно чем-нибудь себя занять, чтобы был предлог не спускаться вниз.

Белье кладу в верхний ящик комода, в следующие – одежду для сна и тренировок, футболки. Все остальное – жакеты, блузки, рубашки, брюки, джинсы – развешиваю… Слева направо, от темных цветов к светлым.

Обувь расставляю на полу перед шкафом. Мои туфли на каблуках не увидят света в здешних местах, но я другого и не ждала. Вообще, меня вполне устраивает, что не придется ни для кого наряжаться.

Несколько журналов и книг, которые привезла с собой, я раскладываю на пустые встроенные полки, косметички, фен и утюжки аккуратно размещаю рядом со столом, после чего отношу шампунь и кондиционер для волос в ванную. Свое мыло оставляю на краю ванны, затем достаю зубную щетку и выдавливаю на нее немного пасты.

Закончив чистить зубы, убираю щетку обратно в дорожный футляр, забираю ее вместе с пастой в спальню и ставлю на прикроватный столик. Дома я хранила гигиенические принадлежности в ванной, но только потому, что кроме меня ей никто не пользовался.

Мужчины ужасно неряшливы. Они забывают опустить сиденье унитаза, а, согласно результатам исследования, которые я однажды прочитала, мельчайшие частицы фекальных масс поднимаются в воздух при смыве. Бактерии могут попасть куда угодно. Нет уж, спасибо.

Я расчесываюсь и собираю волосы в хвост. Оглядев ванную, ищу, что бы еще сделать. Хоть что-нибудь.

Мне не хочется выходить из комнаты, к тому же завтра, возможно, опять придется собирать чемоданы, но я, по крайней мере, не думала о родителях, пока раскладывала вещи. Или пока злилась на Джейка.

Резко выдохнув через рот, все же покидаю спальню и спускаюсь на первый этаж. Из мастерской доносится звук дрели, с улицы – стук. Так как я ни черта не понимаю в конструировании мотоциклов, выхожу на крыльцо.

Слева стоит Джейк и прибивает к стене дома сайдинг, придерживая его одной рукой.

– Я могу помочь? – неохотно интересуюсь я, не глядя ему в глаза.

Он останавливается. Краем глаза вижу, что мужчина смотрит на меня.

– Иди сюда и подержи это, – инструктирует он.

Я спускаюсь с крыльца.

Преодолев газон, приближаюсь к нему и прижимаю доску ладонями рядом с его руками. Джейк забивает гвоздь, после чего добавляет еще два.

Когда он тянется вниз за новой доской, я следую его примеру и вдруг замечаю что-то на его талии. Футболка вновь свисает из заднего кармана мужчины, и я стараюсь рассмотреть его татуировку.

Моя Мексика. Темно-синяя надпись аркой огибает линию его талии слева, прямо над поясом джинсов.

Я держу сайдинг, пока мой дядя забивает гвоздь по центру. Обнаружив неподалеку еще один молоток, поднимаю его, тоже беру гвоздь из старой банки из-под кофе и устанавливаю острие на доску. Джейк стучит пальцем по точке на сантиметр выше.

– Сюда, – советует он и, взмахнув рукой, показывает линию гвоздей на других досках. – Равняйся на образец.