– Я про сейчас говорю.
– А, про сейчас, – крякнула старуха. – Мы с тобой ещё поживём, пожалуй.
Парень тяжело сглотнул.
– Эта зараза… Она может уничтожить целую деревню или даже город? Фархад говорил.
– Может, и может.
– А мы тоже заразимся?
– Всякое бывает. Только тебе, малец, об этом волноваться не след.
– Почему?
Она взяла его руку на удивление тёплыми, пахнущими зверобоем и мятой руками. В её полуслепых глазах отразилось пламя костра. Голос зазвучал твёрдо и жёстко:
– Ты, Ахти, песчинка, которая должна стать жемчугом. Впереди тебя ждёт долгий и тяжёлый путь.
7
Никто не мог сказать точно, сбываются ли предсказания Кукушки и, если и сбываются, то как скоро.
В жизни Ахти за последний месяц мало что изменилось. Снегопад усилился и затворил дороги. Ни о каких путешествиях не могло идти и речи.
Обитателей «Мамочкиного приюта» заперло со всех сторон. У Тойво остались кое-какие запасы продовольствия, но этого едва ли могло хватить до конца зимы.
Вот они и застряли с золотом, но без пропитания.
Из-за постоянно топившейся печи в трактире стояла невыносимая духота. Стоило выйти во двор – от холода пробирало так, что коленки дрожали.
Отрезанные от остального мира, жители «Мамочкиного приюта» начали скучать, ворчать друг на друга и ссориться.
Чтобы хоть немного побыть наедине с собой, Ахти ежедневно расчищал в снегу дорожку до конюшни и ходил проведать, как там Фиксу. С волнением он прислушивался, не изменилось ли её дыхание; заглядывал в умные, всё понимающие глаза.
Пока была возможность, он кормил её лучшим зерном, укрывал двумя попонами, подкладывал больше сена. Лошадка в ответ нежно пощипывала его за воротник и тёрлась о плечи мордой. Её живот стал таким большим, что можно было нащупать то ли копыта, то ли коленки жеребёнка. Никаких признаков болезни у Фиксу пока не наблюдалось, и Ахти каждый день благодарил за это небо.
Закончив дела в конюшне, парень выходил наружу и подолгу смотрел на занесённый снегом тракт. Сбудутся ли предсказания Кукушки? И что, если она права и хозяин богатырского коня вернётся?
Так, в тревожном ожидании и скуке, потянулись зимние месяцы, где один день был повторением другого.
И когда впервые за долгое время выглянуло солнышко и согрело землю, далеко на горизонте со стороны северо-восточного разлома показались три повозки, двигающиеся устало и лениво по раскисшей от жижи земле.
Вместе с обозом шёл небольшой отряд грязных, измученных солдат и офицеров.
Теперь сложно было понять, кто из них гессианец, кто норанбатырец, а кто дубогорец. Песен никто не пел. Мороз, неведомые опасности и лишения превратили гордое войско союзников в жалкую горстку выживших.
Теперь уже никто не гнушался очагом и харчами «Мамочкиного приюта», и, хотя Ахти было не до разговоров – он с ног сбился, обслуживая новых гостей, – до его ушей донеслись кое-какие новости.
Авангард, состоявший преимущественно из конницы норанбатырцев, сгинул ещё в первые дни. Железный строй гессианцев вошёл в зеленоватый туман и, как потом рассказывали дубогорцы, кинувшиеся на подмогу, заслышав вопли и стоны, – был рассыпан и разбит неизвестным врагом. Несколько уцелевших солдат и офицеров, случайно вышедших из тумана, вернулись к обозам с провизией и фуражом. Они несли какую-то околесицу о паучьих людях и слепых демонах, о жутких всадниках, будто бы сшитых с телами лошадей.
Они рассказывали, как зеленоватый туман начал наступать, покрывая повозки, стоявшие в арьергарде, и заключая их в кольцо. Как и, главное, почему именно им удалось спастись, никто из вояк объяснить не мог. Этот эпизод был стёрт из их памяти. А их лица чем-то напоминали физиономию охотника Лупуса в день, когда он вернулся с той стороны тракта, – ничего не выражали кроме глупого звериного ужаса.
Тойво ворчал: кормить новоиспечённых постояльцев было нечем, да и платить они не собирались. Правда повозки, на которых прибыли солдаты, везли не только раненых, но и продовольствие.
Однако голод почти не мучил выживших, некоторые даже отказались от еды. Тепло же подействовало на них моментально, и, когда Ахти вошёл с очередным кувшином пива, многие воины спали прямо за столами, на полу – кто где прислонил голову.
– Спят как пташки, – говорила Лемпи, обходя обеденный зал по кругу. – А иной раз кто-нибудь дёрнется во сне и закричит, как будто ему углей в штаны насыпали.
– Выспятся – и пусть убираются, – прошептал Тойво. – Эту ораву только пригрей, и начнут кутить и обжорствовать. Мало мне было этой чумы, теперь ещё и эти опустошители.
Но на следующий день отряд засобирался в дорогу, да так скоро и единодушно, как будто их кто-то подгонял.
Утром Лемпи разбудила Ахти рано и велела срочно идти в лес за дровами. Он ещё не успел толком проснуться и как следует закутаться, а она уже всучила ему топор и выставила за дверь.
Ничего не поделаешь… Такое бывает, когда ты младший или когда у Лемпи «особые клиенты». Приходится идти и работать ни свет ни заря.
Срубив несколько сухих берёзок, парень обрубил ветки, связал стволы и потащил их к дому. Отворив дровник, он обнаружил, что там ещё полным-полно поленьев. Ахти нахмурился, вонзил топор в пенёк и, заслышав множество голосов со стороны дороги, пошёл к крыльцу.
Лемпи беседовала с двумя офицерами. Одному из них водила пальцем по блестящим застёжкам. Хотя их плащи поистрепались, на спинах ещё угадывался узор из дубовых листьев.
При виде мальчика её глаза округлились, как будто он был похож на лесное привидение.
– Я притащил деревья.
– И уже напилил дров? – спросила она подбоченившись.
Ахти не любил, когда она говорила с ним таким тоном – как с маленьким.
– Там и так полно поленьев!
– Иди и доделай то, что начал! – велела Лемпи и вернулась к разговору с дубогорцами.
Мальчик цыкнул, сплюнул, как Тойво, и пошёл за пилой.
* * *
Вжик-вжик-вжик! Изо рта вылетали облачка пара. Красные пальцы сжимали рукоять пилы.
Вжик-вжик! Летела стружка. На лбу выступили капельки пота. Ахти посмотрел на мозоль, натёртую на ладони. Она ведь знала, как он не любит возиться с деревом, знала и всё равно…
Со стороны тракта послышалось ржание, где-то вдалеке заскрипели колёса телеги.
Ахти бросил на землю пилу и побежал к крыльцу посмотреть, что происходит.
Уцелевший отряд союзников, едва передохнув под крышей «Мамочкиного приюта», уезжал по дороге, ведущей прочь из Глухолесья. Без строя и командира, такие же вымотанные и жалкие, как накануне, они входили в утренний туман, и их силуэты медленно растворялись в дымке.
Сердце Ахти пару раз стукнуло и будто сжалось в кулак. Глаза защипало. Он шагнул вперёд и наступил на что-то твёрдое. Ткнул носком деревяшку, валявшуюся в подтаявшем снегу, наклонился и взял в руки можжевеловый веер.