Дороги скорби

– Все просто. В моем доме тринадцать комнат, одна из них принадлежит мне, одна пустует постоянно.

– А одиннадцать остальных?

– В них живут дети, но к последнему месяцу осени все спальни пусты. Этот последний месяц – месяц моего голода и…

– И тоски, – договорил за Амелию волк, словно уже не раз слышал подобное. – Прости, что перебил, Хозяйка.

– Тоски?

– Да, – она посмотрела на гостя, и в очередной раз Рихтер восхитился красотой её взгляда.. Златоглазая Амелия продолжила: – Люди убоги и дурны. Чем старше они, тем омерзительнее их кровь, а их кровь – моя жизнь. Стоило мне обосноваться в дубраве, я первым делом наслала на людские поселения неурожай и болезни. Когда люди оголодали и пошли охотиться, мой друг сделал свое дело. Дабы не утомлять тебя подробностями, скажу, что приучить крестьян платить мне дань оказалось намного проще, чем мы с Хельгердом ожидали. Я охочусь давно, но охота утомляет и меня. Наверное, Рогатый Пес осудил бы меня за это, но отец давно мертв, и я вольна поступать так, как сочту нужным.

– Ты приучила крестьян приводить своих детей на убой, словно скот? Там, откуда я родом, это называется схватить за… жабры.

– Я даю детям тепло и заботу, даю им то, что не могли дать их родители.

– И ты пьешь их кровь, – подвел итог Рихтер. – Ты детоубийца, а твой дружок – кровожадный монстр. Я все верно понимаю?

Волк зарычал, и его когти впились в деревянный пол:

– Следи за языком.

– Мы охотники! – воскликнула Амелия. – И ты в какой-то степени тоже. Я вижу в тебе охотничий азарт, но я пока не поняла, что его распаляет.

– Хорошо. Но почему именно дубрава?

– Любопытный сопляк.

– Хель, ну ты и сам был таким. Наш гость обладает пытливым умом, не более. Знаешь ли, менестрель, я родилась в этой дубраве. Правда, тогда здесь была крохотная дубовая роща, но не это главное. Дороги Охоты берут свое начало именно здесь, и лишь здесь я могу чувствовать себя как дома. Мое путешествие было долгим, охота изнурительна, и я смертельно устала. Пройдет еще несколько десятилетий, я наберусь силы и покину дубраву, чтобы однажды вернуться вновь.

Крыса лишь кивал головой в знак того, что сказанное хозяйкой логично и как белый день понятно.

– Хорошо, – произнес Рихтер, выслушав рассказ до конца. – Что ты хочешь мне предложить?

– Вечность в моей компании, разумеется, – ответила она. – Мы заключим сделку и будем соблюдать её условия. Все будут довольны, а главное, нас будет уже трое – вместе веселее.

– Я получу долгую жизнь?

– Вечную. И новое тело. Такое, чтобы мне нравилось смотреть на тебя.

– А что я отдам взамен?

– Взамен ты отдашь мне свое сердце, – увидев, как округлились глаза собеседника, хозяйка захохотала. – Нет, не переживай. Вам проще жить без него, а ему, сердцу, лучше быть у меня.

– Это все?

– А должно быть что-то еще?

– Всегда есть что-то еще.

– Всегда, – согласилась прекрасная женщина. – Ты будешь петь мне каждую ночь. Мне и моим детям. Может быть, даже Хельгерду. Я думаю, что вы станете хорошими друзьями да и выбора у вас по большому счету нет.

– Ваше лесное высочество, это серьезное предложение, и мне следует обдумать его, позвольте мне сперва как следует выспаться. Мой день начался двое суток назад, и, признаться, я валюсь с ног. Позволь мне немного отдохнуть, раз уж кормить меня никто не спешит. На рассвете озвучить тебе окончательное решение?

– Позволяю, а дабы у тебя не возникало никаких соблазнов, способных бросить тень на твою честь, спать ты будешь под присмотром Хельгерда. Не люблю, когда от меня убегают, трусливо поджав хвост. Подобные предложения я делаю настолько редко, что, считай, не делаю вовсе. Не оскорбляй меня низостью, будь достоин возложенных на тебя надежд.

– В таком случае до утра? – Рихтер протянул женщине руку, но та, очевидно, не поняла сего жеста и, лишь поморщившись, отвернулась. – Встретимся на рассвете и заключим сделку.

– Пусть будет так, – ответила Амелия, одарив вора лучезарной улыбкой. – Сладких снов, певчая птица.

5

В компании, а если быть точным, под пристальным надзором волка, Рихтер поднялся по винтовой лестнице, ведущей на второй этаж. Попутно парень пересчитал двери и, остановившись на двенадцатой, смекнул, что опочивальня Амелии находится где-то в другом месте.

– Выбирай комнату, – прорычал Хельгерд, – но только живо. На рассвете я должен встретиться с деревенскими и собрать дань.

– Собрать дань?

– Именно. Раз в год она позволяет мне обернуться человеком и встретиться с людьми.

Крыса был из той породы, что понимает лишь один язык – язык силы. Много быстрее обычных людей он делал ряд вещей: парень быстро соображал, бегал и наглел. Сделав вид, что не может определиться с выбором комнаты, он уточнил, в которых из них есть окна, а узнав, что окна есть во всех, кроме крайней, пристальнее взглянул именно на эту дверь.

– Не надейся улизнуть, – бросил волк, – согласившись с условиями ее игры, ты в ловушке. Окна заперты, и отворить ставни под силу лишь Хозяйке.

– Я и не собирался, – довольно ответил Рихтер, разглядывая замок на двери лишенной окна комнаты. То был прекрасный, сработанный мастером из-за Седого моря замок. – Что-то меня мутит, – прошептал Рихтер, – сделай выбор за меня.

Не успел волк ответить гостю, как тот рухнул на пол. По дыханию человека Хельгерд понял, что гость потерял сознание. Зверь выдавил из себя подобие смешка:

– Слабак.

Могучими лапами он поднял вора и внёс в первую попавшуюся спальню. Без лишних церемоний бросил тело на пол и, закрыв за собой дверь, улёгся в коридоре.

Позже, когда стены комнаты сотрясались от волчьего храпа, вор, скрестив на груди руки, принялся размышлять и подводить итоги прошедшего дня: «Во-первых, дверь хорошо смазана и не скрипит. Во-вторых, от меня теперь разит псиной ничуть не слабее, чем от самого пса. В-третьих, они не удосужились проверить мои карманы, осознавая превосходство своей силы». Беззвучно сняв с себя сапоги, вор поднялся с пола и, осмотревшись, стянул с кроватки одеяльце, насквозь пропитанное кровью. «Детей она убивает во сне», – сообразил он. Из одеяла вышла сравнительно неплохая котомка, и, закинув в неё сапоги, Крыса на цыпочках пошёл к двери.

Как он и думал, волк не проснётся, ведь не учует его запаха, а в том, что зверь не услышит его шагов, он, Рихтер, уверен. Отворив дверь и переступив через спящего Хельгерда, парень направился в сторону так называемой кладовой.

Впервые за долгое время Рихтер занимался делом, в котором был во сто крат искуснее любого вора Гриммштайна – ремеслом, обеспечившим ему славу и место в петле, поджидавшей его во всех городах страны. С упоением влюблённого юноши он ковырял отмычками личинку замка и, услыхав заветный щелчок, принялся ждать очередного взрыва волчьего храпа. Ждать долго не пришлось. Сняв с двери замок, он аккуратно надавил на дверь, и та беззвучно приоткрылась.

– Господь милосердны… – прошептал парень, созерцая драгоценные камни, поблескивающие в тусклом золотистом свете. Он увидел доспехи с отметинами когтей Хельгерда, золотые рыцарские цепи и иные сокровища, коих здесь было не счесть. – Красота… Не то что барахло в сундуках Рутгера.

Он не спешил набивать карманы. Опыт подсказывал ему, что это лишь мелочи и наверняка настоящее сокровище таится в самом сердце сокровищницы. Вор еще раз обернулся, и взгляд его упал на дверь, исцарапанную уже знакомыми ему когтями. «Псина тоже пыталась проникнуть в сокровищницу, – подумал он. – Вот только для чего?»

Аккуратно и все так же по-кошачьи он шёл, примечая самое ценное, как вдруг увидел спрятанный за небрежно раскиданными в углу комнаты доспехами сундук. На нем был замок много сложнее тех, что он привык ломать, и потому, не раздумывая, парень принялся за дело.

Сундук все никак не желал отворяться. Бешено стучащее сердце выдавало волнение, которое он не мог скрыть, даже если бы очень того захотел. Отмычка треснула в его руках, и Рихтер вспорол обломком ладонь. «Давай! – думал он. – Златоградский кот ловчее ковыряет крышку бака!» Капли крови неестественно громко падали на пол. Вор, видя тщетность всех своих попыток, начинал суетиться. Доставая каждый новый инструмент и ломая его, он пачкал кровью замочную скважину. Охотничий азарт брал свое, и он уже не думал останавливаться.

– Да открывайся уже! – прохрипел Рихтер, не замечая появляющуюся в дверном проёме тень. – Ломаешься, как монашка!

Волк тоже умел быть бесшумным, и, проникая вглубь комнаты, Хельгерд готовился к роковому молниеносному рывку, который должен был оборвать жизнь вора. Хельгерд тоже слышал стук сердца, но собственного, и этот звук манил его. Напоминал о былом и давно минувшем. О жизни.