Хенемет-Амон

Она ответила не сразу, какое-то время храня молчание. Где-то в небе раздался пронзительный вопль сипухи[2], и он совсем не прибавил зодчему настроения. Треск от огня, всегда такой умиротворяющий, сейчас не производил никакого впечатления. Когда же с уст Хатшепсут сорвался ответ, в нем прозвучало столько металла, что можно было джет[3] резать.

– Да, пожалуйста.

– Сладкое?

– Нет. Хочу покрепче.

– Уверена?

– Покрепче! – злобно повторила она.

– Хорошо-хорошо, госпожа моя!

Он сел и поднял с пола еще один кувшин. Из него шел запах фиников.

Наполняя алебастровые кубки, Сененмут поинтересовался:

– Аа-Хепер-Ен-Ра явил свою волю?

– Да, – сухо бросила она.

Зодчий уже догадался, но, все же, рискнул спросить:

– И каков был его ответ, лотос мой?

– А что, по мне не видно?! – рявкнула Хатшепсут, поворачиваясь к нему лицом.

Руки Сененмута задрожали, и он чуть не пролил пиво на тумбу.

– Прости, о, богиня, должен был понять…

– Слабак! – она будто не слышала. – Немощный мерзавец!

– Ты ведь предвидела, что так может быть… – напомнил зодчий.

– Тварь!

Хатшепсут продолжала бесноваться, мечась по покоям, словно львица в клетке. Будь у нее на пути столик или табурет, непременно опрокинула бы. Сененмут чувствовал, что ее ярости необходим немедленный выход. Иначе она обрушит гнев на кого-то еще. Например, на него самого.

«Либо… надо потушить этот пожар прямо сейчас!».

Он развернулся, держа кубки в руках, и ослепительно заулыбался.

– Напиток для прекрасной богини готов, – проворковал зодчий.

Она резко остановилась и посмотрела на него. Сененмуту показалось, что ее синие глаза пронзают его насквозь, однако своего взгляда не отвел. Внутренне весь сжавшись, он протянул ей один из кубков. При этом постарался придать голосу максимально мягкие нотки.

– Вот. Покрепче, как ты и просила.

Зодчий подметил, как начинает спадать румянец с этих знакомых округлых щек, а упругая красивая грудь перестает вздыматься от тяжелого дыхания. Про себя он с облегчением выдохнул.

«Спасибо, Амон-Ра, кажется, ты снова спас мою задницу. Я вечный твой должник. Хотя ты давно обязан был испепелить меня за то, что я развлекаюсь с твоей Хенемет[4]».

Она взяла протянутый кубок. На пухлых губах заиграло подобие улыбки.

– Я говорила, что твой голос успокаивает получше аромата мирры?

– Нет, прекрасная госпожа моя, не говорила.

– Ну, вот теперь сказала, – Хатшепсут залпом осушила добрую половину кубка.

– Не упадешь? – рискнул подшутить он.

– Хм, – она махнула на него рукой, словно отгоняя муху.

– Понял-понял.

Сененмут вовсе не обиделся. Потягивая пиво, он внимательно следил, как царица пытается разделаться с напитком за раз. Зодчий готов был подхватить ее в любой момент. Однако этого не потребовалось.

Хатшепсут громко выдохнула и, отдав кубок, потребовала:

– Еще!

– Моя прекрасная звезда, мы должны…

– Еще, я сказала!

Он спешно повиновался. Отдал ей свой сосуд, а сам вернулся к тумбе за добавкой.

Когда стал наливать новую порцию, то услышал ее хриплый голос:

– Не волнуйся. Клянусь Хатхор, я не упаду.

– Просто беспокоюсь…

– Не напьюсь, говорено тебе!

– Все-все! Я понял.

Он наполнил алебастровый кубок до краев и обернулся к ней. Хатшепсут стояла посреди покоев и потягивала пиво, смакуя каждый глоток. Былой жажды и остервенения уже не было.

– Полегчало, – ухмыльнулась она, и в ее улыбке Сененмут заметил долю игривости.

– А я ведь и вправду решил, что ты захотела ублажить Хатхор.

– Хм, – царица отпила еще немного и утерла губы, – может, еще успеется, но тебя я все равно не перепью.

У зодчего округлились глаза: