Див

«И много он успел написать? Достаточно, чтобы о нём не забыли ещё лет десять».

– Насколько же ужасны оставшиеся неизданными рукописи? – спросил себя Виктор Ильич.

– Насколько же ужасно должна закончиться история, которую пишу я? – задал он новый вопрос.

«До покупки стола добро всегда побеждало зло».

– Я прочитал последнюю книгу. Теперь должен прочитать первую, – решил смотритель и покинул балкон.

Он понятия не имел, что даст выявленная разница между финалами первой и последней книг, но понять хоть что-то вероятность была. Неужели Саша настолько тяготел к славе, что культивировал могущество зла, забыв всю прелесть свершения добрых дел? Виктору Ильичу не верилось, что Кошмарный Принц имел сношения с сатанистами или подобными сектами: сама мысль – несуразица. Клинов всегда находился на виду у общественности, и вести двойную жизнь он не мог… А может, всё-таки мог?

Александр Клинов хоть и был популярным писателем, но всё-таки пупом земли его не назовёшь. Какова вероятность, что второй его жизнью был «древний» стол? Что творилось с парнем, когда он строчил по бумаге ручкой «Waterman»? Сопровождала ли писателя «отключка» (как сейчас смотрителя) или он внимал кому-то (потусторонним голосам?), пребывая в здравом уме и твёрдой памяти? Был же момент у Виктора Ильича, когда он царапал на листе «верни щепу» при этом всё осознавая, но не контролируя своё тело…

Чересчур много вопросов для одного вечера!

Виктор Ильич немного боялся закрытия музея, боялся снова быть наедине с бузиновым столом, с возможностью сесть за бузиновый стол. Боялся, но в то же время очень хотел. Так, наверно, в пору мужского созревания он чувствовал себя, оставаясь один дома наедине с пожелтевшим чёрно-белым фотоснимком полуобнаженной женщины, спрятанной отцом в книгу Степана Злобина «Остров Буян». Он знал, заниматься рукоблудием – грех, но партия уверяла, что Бога нет, и «грех» заменён словом «плохо». А делать плохо можно, если осторожно, главное, чтобы никто не догадался. И вступавшие в схватку противоречия меркли перед желанием заняться этим, с уверением, что этот раз – точно последний! Виктора Ильича передёрнуло от воспоминания юной слабости и параллелью, проведённой к ситуации сегодняшней.

– Я делаю это, чтобы разобраться, – абы как заверил себя смотритель.

И пошёл к кабинету-студии.

18

«Ступала ли сюда нога человека?» – думал Юра.

Он много о чём думал, лишь бы не об окружающей темноте. Нет, темноты он не боялся и всегда смеялся над бледнеющими друзьями, когда в поисках приключений они залазили на чердаки и в подвалы. Просто-напросто темнота здесь давила своим постоянством и нескончаемостью, всё равно, что водить в жмурках, а он ненавидел жмурки. Чем дальше мальчик углублялся в пещеру, которой, видимо, не было конца и края, тем более сырым и спёртым становился воздух. Юра потерял счёт времени и изрядно замаялся. Он гнал от себя ставшую часто возникать мысль, что он потерялся. Не просто заблудился, а потерялся. Перед глазами то и дело возникало изображение плаката с его фотографией и надписью: «ПРОПАЛ МАЛЬЧИК!» Папа говорил, что детей с таких плакатов очень редко находят. Он всегда старался говорить правду. Суровую правду. Даже если она пугала или шокировала. «Сын, жизнь никогда ничего не приукрашивает, – говорил папа. – Она просто ставит тебя перед фактом и ей плевать, готов ли ты этот факт принять. Может произойти всё, что угодно и в любой момент. И обычно человек не бывает готов к этому. Как наши коммунальщики к зиме, ха-ха! Они почему-то уверены, что зима не наступит. Так и люди – всегда уверены, что неприятности их не коснутся. Поэтому тебе, сын, лучше знать правду и быть всегда готовым к дерьму, которое готово вывалиться на тебя именно тогда, когда ты меньше всего его ждёшь». Этот постулат выдавался отцом при каждом удобном случае, в его представлении так и нужно делать из сопливого мальчишки настоящего мужчину. Юра же думал, что папа гонит пургу.

«Будь мама с нами, она бы тебе прочистила мозги!» – усмехнулся Юра и машинально – чтобы висел удобнее – тряханул рюкзак.

От дёрганий фонарик пару раз мигнул и потух. Юра застыл в ужасе.

– Вот… дерьмо! – Похоже оно на него всё-таки вывалилось.

Мальчик принялся щёлкать по фонарику, отвертывать и завертывать головку в надежде, что контакт между пружинкой и четырьмя кнопочными батарейками возобновится хотя бы в ничтожной доле. Но тщетность манипуляций приводила лишь к панике. Тот хилый неоновый лучик уводил от мыслей об одиночестве, теперь же чувство потерянности накрывало лавиной, кромешная тьма ощущалась каждым миллиметром кожи, приводя к дезориентации. Юра закружился вокруг своей оси, неизвестно что пытаясь увидеть. Может быть, проблеск света конца пещеры? Нет, на это он мало рассчитывал. В детском сознании услужливо всплыл фрагмент из мультфильма «Ну, погоди!», где Волк с Зайцем оказались в трюме парохода и мигали круглыми глазами в полной темноте. Юра хотел разглядеть глаза чудищ, окруживших его. Вглядывался до слезливой рези в глазах, но ничего не видел. И от этого становилось только страшнее.

Вдруг Юра понял, что, кружась, сбился с пути. Он понятия не имел, куда могло привезти выбранное направление и почему оно вдруг стало так важно, но его потеря добавила масла в огонь: Юра начал паниковать. Горе-путешественник осторожно попятился, размахивая руками. Запнулся. Присел. Ладошка оцарапалась острым краем известкового булыжника, пальцы сомкнулись на нём, мальчик вооружился камнем, забыв про нож в форме пистолета. От прежнего направления Юра тильдой крался вправо. Чутьё или взвинченные нервы правили бал? Однако мальчик не терял уверенность – и уверенность росла с каждой тягучей минутой – что в темноте он не один. Хозяин сиплого голоса неслышно, но присутствовал здесь. Возможно, рядом и явно не пытаясь составить ребёнку компанию одиноких сердец. По правде говоря, подобного компаньона Юре не нужно! И кто сказал, что у хозяина сиплого голоса есть сердце? Кто он вообще такой?

Последний вопрос – риторический: знакомство с подземельным выродком в планы юного путешественника не входило.

Мальчик продолжал пятиться вправо. Глаза вроде должны уже привыкнуть к темноте, но тьма оставалась непроницаемой, как ватное одеяло. Юра сильно потёр глаза. Резко открыл… и блеклая пелена, рассеиваясь, обрела в детском воображении фигуру гоблина, того подземного урода с сиплым голосом. Мальчик заорал и швырнул вперёд известковый булыжник. Детское воображение уловило приглушенное «ой!» И этого хватило перепуганному насмерть ребёнку. Юра вскочил на ноги и, махая перед собой руками, вопя, как потерпевший, побежал незнамо куда.

Однако бежать долго не пришлось. Удачно миновав колонны, Юра с разбегу ухнулся в расселину.

19

Виктор Ильич вдруг интуитивно понял, что история, излагаемая на бумаге, подошла к критической точке развития. Что-то должно случиться. Бедный мальчуган вновь срывается в пропасть и летит в тартарары. Останется ли ребёнок жив и невредим или поломается, как кукла, и в мучениях помрёт? Если погибнет, история потеряет всякий смысл. Это ежу понятно. Значит, вся эта писанина только начало. Часы «Восток» оттикали половину третьего ночи. Виктор Ильич тяжело вздохнул, и хотел отложить «Waterman»… но стальная ручка не захотела выпадать из скрючившихся (но без болезненных симптомов) пальцев.

«Пресвятая Богородица, пальцы меня не слушаются! У меня что – иммунитет выработался и пресловутое «чудесное исцеление» больше не…», – не успел додумать смотритель, как пальцы, обретя гибкость, сжали ручку и каллиграфическим почерком со слишком уж правильными округлостями букв вывели на листе предложение.

20

Чудин белоглазый не ожидал выходки от мальца,

21

Последняя запятая получилась жирной и совсем не каллиграфичной. Она не заканчивала предложение, но и текст из-под пера смотрителя, пребывающего в здравом уме, а не в «отключке», завершился каракулями.

Виктор Ильич не испытал той чудовищной пульсирующей боли, как тогда, выводя «ВЕРНИ» на листке. Присутствовало лишь сугубо неприятное ирреальное ощущение марионетки.

Каким образом всё-таки писал романы Александр Клинов? Есть ли что-то схожее с состоянием Виктора Ильича, или смотритель на самом деле всего лишь марионетка?

Задавая вопросы, Виктор Ильич вспомнил об одном деловом письме, адресованном ему Кошмарным Принцем незадолго до гибели. Он намеревался отдать письмо матери писателя (но так и не решился расстаться) и потому захватил его из дома в музей, когда переезжал сюда на временное место жительства. Если он найдёт письмо, то запросто сможет…

Занятый мыслями, Виктор Ильич отъехал на офисном кресле от стола и в секунду, когда взгляд должен переместиться на дверь, боковым зрением усёк движение на столе. Он медленно поднял голову, чуя неладное, и увидел то, чего никак не ждал. Не доверяя зрению, Виктор Ильич подкатил к столу. И долго смотрел на явление, боясь что-либо сделать.

Если глаза его не обманывали, это были сожжённые и исчезнувшие листы, повествующие о Чудине белоглазом, они лежали по правую руку от центра стола. Бумага корява, края обгорелые, текст во многих местах подпорчен, но в целом порядок. И это листы, исписанные им, Виктором Ильичем. Вот уж истина: рукописи не горят! Но по канонам готики… или мистики не должны ли листы быть в первозданном виде? Он, не отдавая себе отчёта, потёр опалённое место на руке, продолжая тупо взирать на проклятые три листка, которые, пусть и сожжённые при необычных обстоятельствах, но были сожжены. В голове Виктора Ильича «чудесное» появление ассоциировалось с воскрешением кремированного человека. Он боялся прикоснуться к корявой бумаге. Просто боялся. Даже пошевелиться.

Неуверенный в своих действиях, смотритель протянул-таки руку к листам. Так или иначе, их нужно было убирать со стола. Но он не мог пересилить себя, прикоснуться к ним. Ситуация патовая.

– Давай по порядку, – одними губами прошептал Виктор Ильич и медленно убрал от листов занесённую руку. Снова откатился, следя за столом. Встал и бесшумно покинул кабинет-студию. Где-то в подсознании зиждилась надежда, что, вернувшись, он не обнаружит погорелую бумагу, что это – галлюцинация. Ведь он, в конце концов, не прикасался, не осязал листы-подкидыши, так почему им не быть плодом воспаленной фантазии!

Спустившись в квартирку, Виктор Ильич перерыл корреспонденцию, счета, документы. Добрался до старых газет с занимательными статьями, которые, как и письмо, притащил в музей, чтобы почитать на досуге, но до них и тут не добрался, и только в подшивке журнала «Офицеры» за прошлый год отыскал искомое. Он открыл конверт и выудил сложенный втрое лист бумаги. Подошёл к свету, вгляделся в убористые слова. Конечно же, он помнил почерк Кошмарного Принца: его трудно изменить… Но легко подделать. Виктор Ильич нервозно отмахнулся. Уж в чём в чём, а в подлинности данного письма нет сомнения. «А мог ли он заставить кого-то написать письмо под диктовку?» – снова подкинуло подсознание.

– Да я же помню его почерк со школы! Что за бред в башку лезет! – психанул смотритель и с остервенением отшвырнул письмо. Почерк письма не имел даже отдаленного сходства с каллиграфически правильными округлостями букв, которым «писал» Виктор Ильич. И сомнение в подлинности почерка в письме против желания и здравого смысла закралось в смятенную последними происшествиями душу смотрителя.

Он позвонил Надежде Олеговне.

– Алло? – услышал Виктор Ильич заспанный и родной голос. Сердце сжалось: он её разбудил. Олух!

– Это я, – сказал он и представил, как она вскакивает на кровати.

– Витя? Что стряслось?!

– Стряслось. Извини, не дождался утра. Я олух!

– Хватит молоть чушь, Виктор! Говори.

– Скажи, где находятся рукописи твоего сына… те, что он писал авторучкой? Мне важно их увидеть.

– Их нет…

– Как нет?

– Так! У него был пунктик: перенеся текст в компьютер, он устраивал из рукописи костёр… и радовался этому, как ребёнок.

– Господи…

– Объясни мне, что всё-таки происходит?.. Ты продолжаешь писать новый роман?