Дипломная работа

– Странно, – говорю. Потом помолчал и опять говорю:

– Странно, – а больше ничего и сказать не могу.

– Чего тут странного? Войдите в моё положение, любезный Боб Иванович: не могу же я гостей в бардаке принимать! Вот и отметим у вас, я уже всё спланировал. Сначала я к вам зайду и мы выпьем по рюмочке, чтоб не перед детьми, потом накроем на стол, потом посмотрим телевизор, а там уж вы и сами не заметите, как придут гости.

– А гости кто? – спрашиваю.

– Ну там, Шпилька и Шпунька. Всё, вроде.

– Послушайте, Марс Марсович, а вы не боитесь, что эти девочки наших внуков могут научить чему-нибудь нехорошему? Например, играть в «Крокодила», пить абсент, а потом раздеваться и бегать голыми по квартире?

– Не забивайте себе голову всякой ерундой, Боб Иванович: быть пессимистом у вас не получается. К тому же я Марсику на день рождения такое подарю, что не позволит ему думать о подобной чуши.

– Птичку?

– Какую птичку? Вы б ещё сказали собачку, честное слово. Я подарю своему Марсику национальный флаг!

Запахло гарью. Я понял, что выкипел чайник.

– Будьте вы прокляты, Марс Марсович, я из-за вас чайник сжёг!

Что я прочёл на лице у Боба Ивановича

Я не пессимист, я – реалист. Если кому-то нравится считать меня скучным ворчливым стариком – что ж, не буду их переубеждать. Замечу лишь, что это всё от людской ограниченности и от желания навесить на всё ярлыки.

Когда идёт дождь, я так и говорю, что идёт дождь. Когда жизнь нелепа и грустна, я прибегаю к метафорам, которые выходят такими же грустными, как жизнь. А про птичку в клетке – это Боб Иванович выдумал. Всё ему хихоньки да хахоньки.

Впрочем, верить дешёвому оптимизму Боба Ивановича всё равно что верить в то, что дерьмо снится к деньгам. Помню, был такой случай. Захожу к Бобу Ивановичу, чтоб вытащить его на нашу ежедневную прогулку, а он сидит с кислой миной. Ну, с такой, что можно подойти сзади, плюнуть ему на лысину, а он ничего не заметит и продолжит глубокомысленно смотреть вперёд.

Я тогда беру и хлопаю дважды в ладоши – Боб Иванович не слышит. Тогда я топаю ногами – Боб Иванович в раздумье. Пришлось подойти и сказать:

– Здравствуйте, любезный Боб Иванович, это я – Марс Марсович, пришёл, чтоб пойти с вами погулять!

Тут Боб Иванович сразу же надел свою маску веселия и благодушия.

– Добрейший, добрейший денёк, дорогой Марс Марсович, пойдёмте на променад.

– Ну уж, фигушки, Боб Иванович, для начала вы мне объясните, о чем это вы таком думали, что не слышали, как я хлопал и топал.

– Ах, это… Да я думал о том, что жизнь чудесна, прекрасна и умилительна. Как же хорошо, что мы с вами живём!

– Не лгите, любезный, я на вашем лице всё прочёл.

Боб Иванович тогда стушевался и тихонько так говорит мне:

– Марс Марсович, дорогой, обещайте мне, что никому об этом не расскажете. Не хочу, чтоб меня воспринимали иначе как оптимистического старца.

– Ладно, тайну вашу схороню. Только думаю, что догадливый читатель и сам уже понял, что у вас на лице было написано.

– Ах, что же делать? А давайте мы сделаем так, будто это вы с кислой миной сидели, а не я, тогда никто ничего не заподозрит.

– Побойтесь бога, Боб Иванович, – говорю ему я. – Надо же уметь признать в себе хоть каплю пессимизма.

– Ну ладно, только каплю: признаю.

– Вот и хорошо, а теперь пойдёмте протрясёмся, любезный Боб Иванович.

– Дорогой Марс Марсович!

И мы, рассмеявшись, отправились на променад.

Голубчики

Боб Иванович и Марс Марсович были закадычными друзьями. Их тянуло друг к другу, несмотря на их разные темпераменты, а, может, и благодаря этому. Вот однажды Марс Марсович покумекал над таким положением вещей и пришёл к Бобу Ивановичу.

– Белеет парус одинокий в тумане моря голубом, – говорит Марс Марсович.

– Это вы о чём? – спрашивает Боб Иванович.

– Помните ли, любезный Боб Иванович, как нас одна старая истеричка гомиками обозвала?

– Ах, это было ужасно, до сих пор не могу забыть, дорогой Марс Марсович, – при воспоминании о Люсе Кандауровой у Боба Ивановича увлажнились глаза.

– Так я вот что подумал: а, может, это и не так плохо – быть гомами? Посудите сами: вы живёте один, я живу один – почему бы нам не съехаться и не попробовать жить вдвоём? Представляете, как было бы замечательно?

– Что вы такое мелете, Марс Марсович! Вы хоть представляете, какие обязательства на нас накладывает голубое сожительство? Да нас же люди будут дразнить: голубой, голубой не хотим дружить с тобой!

– Я вас не узнаю, Боб Иванович, где же ваш оптимизм?

– А ещё люди скажут: голубое ухо, голубое брюхо, голубой чубчик…

– Как дела голубчик! – радостно закончил Марс Марсович. – Я всегда мечтал, чтоб меня голубчиком называли.

– Ох, Марс Марсович, сразу видно, что вас в детстве недолюбили. Хорошо, съедемся на неделю, но жить будем в разных комнатах, и, чур, спать ко мне не проситься.

– Ура, ура, Боб Иванович, вы делаете меня счастливейшим человеком, я даже на миг забыл, что я пессимистический старец. Спасибо вам!

И Марс Марсович потрюхал за вещами.

Бомж

Я – бомж. Я серый минский бомж. Я плохо пахнущий бомж серого города Минска. Я живу в вашем подъезде. Раньше я часто менял подъезды, но людям не нравилось, что я там живу, и они начали ставить домофоны. За какой-то год в районе остался всего лишь один открытый подъезд – это ваш. Теперь я живу в нём.

В подъезде нету холодильника, поэтому я собираю свою еду в пакет, а пакет кладу на козырёк за окно. Так моя еда не портится. В подъезде нет туалета, но это не страшно, потому что туалет для меня под каждым кустом. Лишь изредка, особо холодными ночами, когда у меня несваренье желудка, приходится пользоваться лестничной клеткой вместо уборной. Тогда у вас наступает желание поставить домофон. Не торопитесь, не надо: всего лишь через месяц запах выветрится безо всяких домофонов.

Ещё я люблю покурить. Но так как своих сигарет у меня нет, я собираю бычки, вытряхиваю из них остатки табака и сворачиваю из него самокрутки. В подъезде нет мусорки, поэтому бумажки я складываю возле ступенек на втором пролёте.

Иногда я ворую ваши лампочки и меняю их на еду, но прибегаю к этому лишь в крайних случаях.