Материалы для биографии А. С. Пушкина

    15 июня 1830. Москва
Число, выставленное под этим анонимным посланием, соответствует эпохе той московской жизни Пушкина, которая завершилась его браком и которой посвятил он несколько лирических песен, исполненных тихого, сосредоточенного чувства. Оно указывает нам грань, откуда успокоенные страсти его нашли в предмете, исполненном молодости, грации и красоты, свой тихий, светлый и ровный исток. Вспомним чудные стихотворения поэта «Мадонна», «Безумных лет угасшее веселье…» и проч. Необходимо, однако ж, прибавить, что первая половина этого года, столь замечательного в жизни Пушкина характером своим, далеко не походила на вторую. Начало 1830 года застало поэта в Петербурге и носит еще общий характер жизни, как она определилась дли него в последнее время. То же искание цели для своего существования, выхода из обыкновенной вседневности, какое мы заметили и прежде, и та же невозможность избежать волнений жизни, которые и томили, и привлекали его. Естественным следствием этого колебания мысли и воли были неисполнимые предположения и замыслы. Так, в генваре 1830 года, он просил дозволения ехать за границу или, в случае невозможности заграничного вояжа, сопровождать нашу миссию в Китай. Заботливость начальства о судьбе его отклонила оба плана с тем снисходительным добродушием, с каким оно всегда вело и сдерживало порывы Пушкина. На поездку за границу, которая расстроила бы его денежные обстоятельства, всегда запутанные, и отвлекла бы его от обыкновенные занятий, не воспоследовало согласия, а путешествие в Китай отклонено по причине полного комплекта чиновников в нашей миссии. В марте месяце, может быть, даже обрадованный отказом, он быстро собрался и уехал в Москву, намереваясь еще посетить старого своего друга Н. Р<аевского> в Полтаве; но в Москве нашел он разгадку своих волнений и разрешение своих порывов в чистой любви и семейной жизни, вскоре последовавшей за ней. Нельзя умолчать, что в стихотворениях Пушкина, этой поэтической биографии его самого, есть пьеса, сохранившая даже и черту из жизни, о которой сейчас говорили:

Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,
Куда б ни вздумали, готов за вами я
Повсюду следовать, надменной убегая:
К подножию ль стены далекого Китая,
В кипящий ли Париж, туда ли наконец,
Где Тасса не поет уже ночной гребец,
Где древних городов под пеплом дремлют мощи…

и проч.[425 - Стихотворение написано 23 декабря 1829 года. Получив уклончивый ответ на свое сватовство к Н.Н. Гончаровой, поэт 7 января 1830 года обратился с просьбой к генералу Бенкендорфу: «Пока я еще и не женат, и не зачислен на службу, я бы желал совершить путешествие – либо во Франции, либо в Италию. В случае же, если бы это не было мне разрешено, я бы просил милостивого позволения посетить Китай вместе с посольством, которое туда вскоре отправляется» (в подлиннике – по-французски). 17 января Пушкину было передано несогласие Николая I на его просьбу.]

Так, по большей части, мотивы пушкинских стихотворений даны ему были самой жизнью и действительностию[220 - Не говоря уже о лицейских стихотворениях Пушкина, где сохранены многие личные обстоятельства автора, остающиеся теперь почти без возможности пояснения, но и в других его произведениях беспрестанно слышится живой голос события и сквозь поэтическую призму их беспрестанно мелькает настоящее происшествие. В разных местах нашего труда мы уже проведи доказательства этому и пояснили некоторые из его стихотворений чертами и анекдотами из жизни. Подобным комментариям со временем могут быть подвергнуты почти все лирические песни Пушкина. Приводим здесь наудачу еще несколько примеров близкого родства пушкинской поэзии с явлениями общественного быта и с личными обстоятельствами автора. Стихотворение «Мечтателю» («Ты в страсти горестной…»), напечатанное в «Сыне отечества» 1818 г. с подписью «Св…. ч. к.» («Сверчок»), вызвано было любовью одного молодого человека, утверждавшего, что он не ищет взаимности в доволен чувством своим[842 - Речь идет о В.К. Кюхельбекере (см.: Модзалевский, с. 342).]. Пушкин не понимал этого изворота сердца, ищущего успокоения в обмане, и отвечал на него своим стихотворением. В другой раз знаменитый композитор, хорошо известный публике нашей, играя на фортепьяно грузинскую мелодию с свойственным ему выражением и искусством. На замечание присутствующих, что ей недостает стихов или романса для всеобщей известности, Пушкин написал стихотворение:Не пой, красавица, при мнеТы песен Грузии печальной…{843}Подробности, находящиеся в стихотворении «Он между нами жил…», все взяты из действительности. Лицо, к которому оно написано, отличалось даром импровизации и раз в самой квартире Пушкина, в Демутовом трактире, долго и с жаром говорило о любви, которая некогда должна связать народы между собою[844 - Речь идет об А. Мицкевиче, жившем в России в 1824–1829 годах (см.: Письмо П.А. Плетнева к Я.К. Гроту от 8 сентября 1845 г. – В кн.: П. в восп., т. 2, с. 257; а также: Модзалевский, с. 342). Стихотворение «Он между нами жил…» написано в 1834 году.]. Чудная пьеса «В часы забав иль праздной скуки…» была только ответом на укоризненное опровержение некоторых мыслей в другом пушкинском произведении; опровержение, сделанное духовным лицом высокого сана[845 - Имеется в виду стихотворное возражение митрополита Филарета («Не напрасно, не случайно…») на пушкинские стихи «Дар напрасный, дар случайный…».]. Затем все стихотворения Пушкина, имеющие форму посланий или обращения к лицам, неизменно связаны с каким-либо характеристическим поводом, с какой-либо замечательной чертой его жизни или с особенностию его душевного состояния. Даже антологические его пьесы <18>20–22 годов не лишены этой близости к ходу действительности. Она может быть усмотрена, наконец, и в таких пьесах, которые, по глубокому вдохновенному своему содержанию, кажется, совершенно отделяются от обычного течения жизни, каковы «Н*» («С Гомером долго ты беседовал один…»), «Туча», «Пир Петра Великого» и проч.]

Глава XXI

«Литературная газета»:«Литературная газета» и участие в ней Пушкина. – Цель издания. – Эпиграмма на современную критику «Глухой глухого звал к суду…». – Мнение Пушкина о «Юрии Милославском», драматической сцене Фонвизина, «Записках» Самсона и Видока. – Отдельные заметки там же. – Значение критических статей Пушкина. – Противодействие современных журналов направлению газеты. – Мысль Пушкина о необходимости возражать на всякую брань. – Значение полемических статей Пушкина, псевдоним Феофилакта Косичкина. – Стихотворение «Вельможе» (к кн. Н.Б. Юсупову), значение этой пьесы и суждение о ней публики, «Телеграфа» и «Славянина».

К началу 1830 года и к петербургской жизни относится деятельное участие Пушкина в основании «Литературной газеты», предпринятом Дельвигом. Появление этой газеты, совпадающее с прекращением журнала «Московский вестник»[426 - Издание MB было прекращено в 1830 году; «Литературная газета» начала выходить с 1 января 1830 года (закрыта в июне 1831 года).], объясняется потребностию нового органа для литературной деятельности Пушкина и друзей его, что подтвердила и сама редакция в одном из своих №№, сказав прямо, что газета издается для тех литераторов, которые не могут участвовать ни в одном из петербургских и московских журналов[427 - См. пушкинскую заметку «О журнальной критике» (ЛГ, 1830, 11 января, № 3; без подписи).]. Основная мысль ее вернее выражена в рукописной заметке Пушкина[428 - Имеется в виду так называемый «Разговор о критике».], где он изъясняет право публики требовать уже от известных писателей (Жуковского, Баратынского. князя Вяземского и друг.) оценки произведений литературного мира. Кроме прямой пользы молодым талантам, они по мнению Пушкина, могли бы вырвать критику из рук судей, положивших в основание своему призванию только собственный произвол и личные отношения к писателям. Состояние критики в его время он объяснял следующей довольно забавной эпиграммой, похожей, впрочем, на известную шутку Пелиссона «Leg trois sourds»[221 - «Трое глухих» (франц.). – Ред.]:

Глухой глухого звал к суду судьи глухого.
Глухой кричал: «Моя им сведена корова»,
– «Помилуй, – возопил глухой тому в ответ, —
Сей пустошью владел еще покойный дед». —
Судья решил: «Почто идти вам брат на брата?
Не тот и не другой, а девка виновата!»[429 - Стихотворение написано в 1830 году и было приведено Пушкиным в качестве «старинной эпиграммы» в незавершенной статье «Опыт отраженна некоторых нелитературных обвинений».]

Подавая сам пример наставлению, Пушкин высказал свое мнение о «Юрии Милославском», романе покойного М.Н. Загоскина («Литерат<урная> газета», 1830, № 5); написай замечание о новооткрытой тогда драматической сцене из Фонвизина («Литерат<урная> газета», 1830 год, № 7)[430 - Заметка «О «Разговоре у княгини Халдиной» Фонвизина».]; с восторгом приветствовал появление «Илиады», в переводе Гнедича («Литер<атурная> газета», 1830 год, №№ 2 и 12)[431 - «Илиада» Гомерова…» и «Объяснение по поводу заметки об «Илиаде».] и, наконец, уже прозревая безобразные произведения французской словесности 30-х годов, не замедлившие появиться, встретил резким, энергическим осуждением два журнальных парижских объявления о выходе «Записок» Самсона и «Записок» Видока («Литер<атурная> газета» 1830 года, №№ 5 и 10)[432 - Имеются в виду пушкинский отклик на объявление о выходе «Записок Самсона, парижского палача», в котором поэт критически оценивает современное направление французской литературы, а также заметка о сочинениях сыщика Видока, где Пушкин под видом французского полицейского шпиона сатирически рисует своего литературного врага Булгарина.], Кроме всего этого, много отдельных заметок, метких, исполненных остроумия, было помещено на листках новой газеты, но мы уже не можем указать их читателям. Они не были им подписаны и не сохранились, к сожалению, в рукописях поэта; а заверения и свидетельства его друзей, как предания словесные, не придают делу той юридической достоверности, которая необходима для определения литературной собственности. Статьи Пушкина чрезвычайно важны в биографическом отношении: они носят тот характер уважения к заслугам людей, противодействия личному, произвольному мнению и стремления к образованию общественного вкуса посредством избранных представителей в науке и словесности, какой отражается на всех последующих его суждениях. Направление газеты встретило сильное противодействие в журналах того времени: никто не хотел признавать непогрешительность избранных судей там, где судьей была публика. В увлечении спора подверглась разбору даже и система обозначения периодов старой отечественной словесности нашей именами главных деятелей. Противники «Литературной газеты» отказывали одним именам в праве представительства, а влияние других объясняли совокупным участием многих менее известных лиц[433 - Речь идет о статье Кс. Полевого «Взгляд на два Обозрения русской словесности 1829 года, помещенные в «Деннице» и «Северных цветах» (МТ, 1830, № 2), где было оспорено предложенное И.В. Киреевским (в альманахе «Денница» на 1830 год) и повторенное Пушкиным в анонимной рецензии на «Денницу» (ЛГ, 1830, 5 февраля, № 8) деление русской литературы на три периода, представленные именами Карамзина, Жуковского и Пушкина.]. Спор, как всегда бывает, обратился в простую журнальную полемику и, наконец, в намеки и в разбор личностей. К несчастию, вместо молчания, которым следовало бы отвечать на этот новый вид, принятый журнальной критикой, Пушкин полагал, что зло должно быть истреблено его же собственным оружием. «Некоторые писатели, – говорил он, – ввели обыкновение, весьма вредное литературе: не отвечать на критики. Редко кто из них отзовется и подаст голос, и то не за себя. Разве и впрямь они гнушаются своим братом-литератором?.. Если они принадлежат хорошему обществу, как благовоспитанные и порядочные люди, то это статья особая и литературы не касается… Один писатель извинялся тем, что-де с некоторыми людьми неприлично связываться человеку, уважающему себя и общее мнение, что разница-де между спором и дракой, что, наконец, никто-де не вправе требовать, чтоб человек разговаривал с кем не хочет разговаривать. Все это не отговорка. Если уже ты пришел на сходку, то не прогневайся – какова компания, таков и разговор; если шалун швырнет в тебя грязью, то смешно вызывать его биться на шпагах, а не поколотить его просто, а если ты будешь молчать с человеком, который с тобой заговаривает, то это с твоей стороны обида и недостойная гордость…»[434 - Заметка «Писатели, известные у нас под именем аристократов…» (1831). Пушкин возражает на мнение П.А. Вяземского, высказанное в статье «Несколько слов о полемике» (ЛГ, 1830, № 18).] Со всем тем неосновательность этого мнения и его парадоксальный характер оказались на самом деле. Несмотря на огромную долю остроумия, едкости и ядовитого сарказма, расточенных Пушкиным в эпиграммах, принудивших противников его к молчанию, вся деятельность его на этом поприще разноречит с обыкновенным изяществом его произведений. Сатирические статьи его, как те, которые напечатаны были в «Телескопе» (1831, №№ 13 и 14) под именем Феофилакта Косичкина[435 - Речь идет об антибулгаринских статьях Пушкина «Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов» (Телескоп, 1831, № 13) и «Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем» (Телескоп, 1831, № 15).], не искупают своей веселостью некоторой жесткости в форме и в языке. Спешим, однако ж, оставить весь этот период страсти и увлечения, побуждаемые к тому и хронологическим порядком, которому следуем. Почти с первых номеров «Литературной газеты» Пушкин находился уже в Москве[436 - Пушкин приехал в Москву в марте 1830 года.]. Нет никакой надобности подтверждать слова наши выписками из самых журналов, начавших это долгое, бесполезное прение: поводов к объяснению убеждений и мыслей тут уж нет, а сказанного достаточно для предостережения будущих писателей от дурного примера, остающегося на страницах истории литературы, как поучение и как заслуженное наказание. В полном разгаре полемики, в 1831 году, Пушкин слышал предостерегательные слова, которые, казалось, произносимы были самой мудростию: «Всякая брань бесчестит того, кто произносит ее, а не того, на кого направлена она. Оружие против нее – презрение. В сатирах Пушкина можно найти ум, но еще более желчи. Для чести его пера, а особенно для чести его рассудка – лучше было бы, если бы остались они в неизвестности»[437 - Измененное высказывание Николая I, переданное Пушкину шефом жандармов Бенкендорфом в письме от 10 декабря 1831 года (в подлиннике – по-французски). Карандашная помета Николая, содержащая приведенные слова, сделана на письме Пушкина к Бенкендорфу от 24 ноября 1831 года, в котором поэт объяснял обстоятельства создания и распространения своего стихотворения «Моя родословная». Из контекста письма и николаевской резолюции видно, что под «бранью» (в подлиннике: «низкие и подлые оскорбления») имеется в виду антипушкинский анекдот Булгарина о проданном за бутылку рома предке некоего поэта (СПч, 1830, № 94), под «сатирой» – «Моя родословная».].

Возвращаясь к литературному отделу газеты, упомянем, что сверх уже поименованных статей да отрывка из романа «Арап Петра Великого» под названием «Ассамблея при Петре 1-м» («Литер<атурная> газ<ета>», 1830, № 18) и еще отрывка из «Путешествия в Арзрум» под названием «Военная Грузинская дорога, из путевых записок А.С. Пушкина» («Литер<атурная> газ<ета>», 1830, № 8)[438 - Напечатан в шестом номере.], в ней было помещено много стихотворений его, и с подписью имени, и с пометкой их одними буквами Крс. Буквы эти составляют сокращенную анаграмму его арзамасского прозвища «сверчок». Почти все стихотворения «Литературной газеты», принадлежащие Пушкину, находятся в сборниках его сочинений с некоторыми вариантами[222 - Они указаны в нашем издании, в примечаниях к стихотворениям.]. Между ними блестит послание к к<нязю> Н.Б. Ю<супову> («Вельможе»), написанное уже в Москве, – образец мастерской живописи исторических лиц и эпох, где часто, в одном двустишии, полно и определенно выражается вся сущность их. При появлении своем оно, как и многие другие произведения поэта, возбудило недоумение. В свете считали его недостойным лица, к которому писано; в журналах, наоборот, недостойным лица, которого обвиняли в намерении составить панегирик. Любопытно суждение одного повременного издания об этой пьесе, одинаково поражающей и совершенством формы, и совершенством содержания. При разборе «Бориса Годунова» журнал («Московский телеграф», 1833, часть 49, № 1) замечал: «Мы уверены, что со временем сам Пушкин выбросит из собрания своих сочинений многое, как-то: «Загадку», «Собрание насекомых», «Дорожные жалобы», «Послание к вельможе» – все это недостойно его»[439 - Автором этого отзыва был Н.А. Полевой. В связи с анненковской оценкой «Вельможе» см. также: Полевой Ксенофонт. Записки о жизни и сочинениях Николая Алексеевича Полевого. – В кн.: Полевой Николай. Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов. Л., 1934, с. 303–305.]. Понимание эстетических произведений, связывающее журнал 1833 г. с журналами 1820 г.! Столько же, если не более, представляет странности и форма, в которую облеклась самая похвала. Журнал «Славянин» (1830 г., часть 14), перепечатывая стихотворение из «Литературной газеты», сделал к нему следующее примечание: «В сем классическом послании Протей Пушкин являет нам Шолье и Вольтера. Оно напоминает нам послание нашего блестящего Батюшкова к И.М. Муравьеву-Апостолу и взято нами из № 30 «Литературной газеты»«и проч.[440 - Автор этого примечания – А.Ф. Воейков.] Понятно, отчего Пушкин в последнее время с одинаковым равнодушием встречал и укоры, и одобрения журналов.

Глава XXII

Общее обозрение кабинетных заметок и трудов поэта за протекший период:Кабинетные труды, заметки, мысли, соображения, выписки, изучение языка, пословиц, старинных терминов. – Правдоподобие мысли, что Пушкин, изучавший книгу царя Алексея Михайловича, собирался написать что-либо по поводу соколиной охоты. – Заметка Пушкина о современном языке. – Разборы книг и заметки при их чтении. – Понятие Пушкина о критике. – Критические заметки о «Трех повестях» Павлова, «Недовольных» Загоскина и проч., сделанные во время чтения. – Мысли Пушкина о разнице между восторгом и вдохновением. – Значение этих мыслей и заметка на мнение «Телеграфа», делившего Европу на классическую и романтическую. – Заметка Пушкина об А. Шенье как классическом писателе. – О драме Олина «Корсар» и по поводу ее о Байроне. – Заметка Пушкина по поводу толков о народности в поэзии. – Объяснение мысли Пушкина по этому предмету. – План Пушкина изложить свой взгляд и понятие об отечественной словесности и о романтизме, приведение в систему отрывков по этому предмету. – Отрывок о скудости светской литературы в древнем отечестве нашем. – Тот же отрывок вчерне. – Значение этих мыслей. – Отрывок Пушкина о Петре и его преобразованиях. – Мысли Пушкина о французской средневековой поэзии. – Продолжение того же и переход к веку Людовика XIV. – Анализ этих мнений. – В параллель с изображением французской литературы Пушкин составил программу и для статьи о русской словесности. – Программы исторического содержания. – Очерк видоизменений феодализма. – Повод к этому очерку. – «История русского народа». – Слова Пушкина о той же «Истории» по выходе 11-го тома. – Пушкинский разбор начальных стихов «Слова о полку Игореве». – Статьи «О драме», «Мысли на дороге». – Литературные соображения в отдельных заметках. – Роман в 10 письмах, приблизительное изложение его содержания. – Два отрывка из неоконченных повестей Пушкина. – Драматический этюд.

Мы достигли того времени, которое составляет перелом в существовании Пушкина. Прежде чем пойдем далее, находимся в необходимости остановиться на одной подробности, весьма важной в его жизни. До сих пор мы видели вдохновенную поэтическую деятельность Пушкина и цепь обстоятельств, в которых она вращалась. Кабинетный труд автора «Годунова» нам еще неизвестен, но он, гораздо ранее трудов по сбору исторических материалов для эпохи Петра Великого, составлял уже часть его деятельности и не может оставаться в неизвестности. Заметки, мысли, соображения, выписки из сочинений были невидимым, подземным основанием, на котором созидались и образ его мыслей, и понимание предметов, и самое настроение духа, направлявшее поэтический дар его.

Прежде всего является тут постоянное изучение русского языка. Как прежде служили для этого сказки, так теперь выступают народные пословицы, фразы и термины старой нашей литературы. Вот записка Пушкина по первому предмету, заключающая собственные его пояснения и заметки:

«Не твоя печаль чужих детей качать, т. е. не твоя забота.

Бодливой корове бог рог не дает. Пословица латинская.

Нужда научит калачи есть, т. е. нужда – мать изобретения и роскоши.

Кто в деле, тот и в ответе. В деле, т. е. в должности; в ответе, т. е. в посольстве.

Не суйся середа прежде четверга. Смысл иронический и относится к тем, которые хотят оспаривать явные, законные преимущества; вероятно, выдумана во время местничества.

Горе лыком подпоясано. Разительное изображение нищеты, см. «Др<евние> стих<отворения>».

Иже не вриже, его же пригоже. Насмешка над книжным языком: и в старину над этим острились» и проч.[441 - Эти черновые записи, печатающиеся ныне под названием «Старинные пословицы и поговорки», относятся, вероятно, к 1825 году.]

Можно полагать, что эти заметки, теперь не новые, но свидетельствующие о скромном уединенном занятии поэта» будут занимательны для читателей. Между прочим, заметка о пословице «Кто в деле, тот и в ответе» помогла Пушкину указать М.Н. Загоскину одну обмолвку в его романе «Юрий Милославский» (См. «Литера<турную> газ<ету>», 1830, № 5)[442 - См. пушкинскую рецензию «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году».]. Не менее живое впечатление производят и выписки терминов соколиной охоты, из которых большая часть принадлежит книге царя Алексея Михайловича «Урядник, или Новое уложение и устроение чина сокольничья пути» (1668), а другие – летописям и актам. Вот пояснения Пушкина:

«Семеновский потешный двор.

Светлица для выдерживания птиц.

Челиг – самец, дикомыть – самка.

Обносцы. – ремешок олений, с красным сукном.

Кречет больше и серее сокола. Сокол посизее.

Должик – в два аршина ремень сыромятный.

Вобил, вабила – гусиные крылья, с сырым мясом.

Шалгачь – мешок для живой птицы, на ремне.

Вертлуг железный, на нем вертится вобила.

Стул – где сначала сидят кречеты.

Толунбасы – род барабана для пуганья птиц.

Помцы, Тайник – Сети»[443 - Выписка (в современных изданиях под заглавием «О соколиной охоте») датируется (условно) началом 1830-х годов. Возможно, эти записи связаны с задуманной Пушкиным в 1833–1834 годах повестью о стрелецком сыне.] и проч.[223 - Двенадцать приведенных терминов этой выписки находятся в «Уряднике» царя Алексея Михайловича в разных местах, но преимущественно в последней статье его «Роспись охотничьему снаряду», где они все собраны. «Урядник», с своим церемониалом посвящения в должность нововыборного начального сокольника, представляет такую превосходную картину, что можно удивиться, как ни один из наших писателей не воспользовался ею для исторической сцены или другого художественного произведения. Почти с достоверностию можно сказать, что Пушкин имел в виду дать поэтическую жизнь старому литературному памятнику и представить вместе с тем картину любимой забавы царей и бояр… Как не пожалеть, что мысль не была приведена в исполнение? Но мы еще найдем много таких неосуществленных мыслей у нашего поэта].

Может быть, эти сухие комментария имели еще другую цель у Пушкина, кроме изучения самого предмета. Картина старой соколиной охоты нашей в поэтическом описании, вероятно, уже носилась перед его глазами, когда он составлял свои выписки, и труд его был, статься может, только ступенью для вдохновения. Мы скоро увидим, что самые строгие занятия разрешались художественными произведениями у Пушкина: натура поэта в нем никогда не ослабевала и поэтическая струя не иссякала даже и в кропотливом сборе и проверке ученых материалов.

К числу заметок его о языке, уже известных публике, принадлежит еще следующая, неизданная:

«Множество слов и выражений, насильственным образом введенных в употребление, остались и укоренились в нашем языке. Например, трогательный от слова touchant (см. справедливое о том рассуждение г. Шишкова). Хладнокровие. Это слово не только перевод буквальный, но еще и ошибочный; настоящее выражение французское есть Sens froid – хладномыслие, а не Sang froid. Так и писали это слово до самого 18-го столетия. Dans son assiette ordinaire. Assiette значит положение, от слова asseoir, но мы перевели каламбуром – не в своей тарелке:

Любезнейший, ты не в своей тарелке.

    «Горе от ума»[444 - Написано в конце 1820-х – начале 1830-х годов.].

Весьма важный отдел пушкинских замечаний представляют его разборы книг и статей, почему-либо казавшихся ему замечательными. Мы уже знаем его привычку читать с пером в руке и приводить на книге свои собственные мысли и соображения. Множество остатков этой работы за чтением теперь утеряны, но последние образчики ее, разбросанные по разным тетрадям его и в разных клочках, тем драгоценнее становятся для собирателя. Критику вообще, мы уже видели, Пушкин понимал весьма строго. Он не любил в ней характера дилетантизма, легкого понимания вещей и требовал от нее специального знакомства с предметом и серьезного изложения. Для критики художественных произведений искусства он прибавлял к этому еще другое качество – чистую любовь к искусству. «Где нет любви к искусству – там нет и критики», – говорил он. Но в коротких своих заметках о книгах и статьях он отстранял требования науки и являлся без претензий только с своей мыслию. Существенными качествами таких заметок остаются проницательность, остроумие и особенно способность чувствовать неверность всякой абстрактной идеи, как бы она блестяща ни была. Он всегда старался отыскать взамен ее истину практическую, приложимую к делу, сторону предмета, которой он наиболее связывается с жизнью, – качества, не всегда сопутствующие и специальному знанию!.. Переступая на этот раз хронологический порядок, скажем, что в таком духе набросаны были Пушкиным заметки о «Трех повестях» Павлова, которые упрекал он за идеализацию челядинства[445 - Неопубликованная при жизни Пушкина рецензия (см. «Три повести» Н. Павлова») была посвящена вышедшему в 1835 году и пользовавшемуся большим успехом сборнику Н.Ф. Павлова «Три повести». Упрек в «идеализации лакейства» вызвала повесть «Именины».]; о комедии М.Н. Загоскина «Недовольные», в которой не находил веселости и любезного прямодушия других его произведений. Заметка его о драме г. Погодина «Марфа Посадница» напечатана была только в 1842 году в 10<-м> № «Москвитянина». Даже большая часть всех напечатанных критических статей его принадлежат к непосредственным впечатлениям чтения и сделаны, так сказать, в самом пылу его. Таковы статьи «Вольтер», «Баратынский», «Лорд Байрон», о «Фракийских элегиях» Теплякова и проч. Это не более как собственноручные отметки Пушкина, и характер их проявляется столько же в их сжатой форме, сколько и в содержании, прямо излагающем одну мысль без отступлений и осмотра ее со всех сторон, как бывает в настоящем критическом разборе. Таков был вообще способ чтения у Пушкина.

Сберегая все, что осталось после нашего автора, мы присоединяем к уже известным и напечатанным его отрывкам еще следующие, не менее первых важные для определения его взгляда на предметы.

Возражая на статью одного журнала 1824 года («Мнемозина», часть II, статья «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие»), где поэзия русская делилась на лирическую и элегическую[446 - В статье В.К. Кюхельбекера, о которой говорит Анненков, элегической поэзии была противопоставлена ода, которая, по словам критика, «одна совершенно заслуживает название поэзии лирической».] и первой отдавалось преимущество, как содержащей более силы и признаков восторга – главного зиждителя поэзии, – Пушкин отвергал важность, какую вообще придают последнему в деле творчества. Заметка эта особенно любопытна в устах Пушкина:

«Критик смешивает вдохновение с восторгом. Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно и объяснению оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии[224 - Мысль эта повторена Пушкиным в статье его, напечатанной в «Северных цветах» на 1828 г. под названием «Отрывки из писем, мысли и замечания»]. Восторг исключает спокойствие – необходимое условие прекрасного. Восторг не предполагает силы ума, располагающего частями в отношении к целому. Восторг не продолжителен, не постоянен, следовательно, не в силах произвесть истинное, великое совершенство. Гомер неизмеримо выше Пиндара. Ода стоит на низших ступенях творчества. Она исключает постоянный труд, без коего нет истинно великого. Трагедия, комедия, сатира – все более ее требуют творчества, fantaisie, воображения, знания природы. И плана не может быть в оде! Единый план Дантова «Ада» есть уже плод высокого гения! Какой план в одах Пиндара? какой план в «Водопаде», лучшем произведении Державина?»[447 - Черновые заметки, написанные в 1825–1826 годах. В современных изданиях печатаются под названием «Возражения на статьи Кюхельбекера в «Мнемозине». Содержат замечания на статьи «О направлении нашей поэзии…» и «Разговор с Булгариным».]

Строки эти имеют в глазах наших особенную важность, они принадлежат к разряду автобиографических материалов; так Пушкин выразил в них характер собственного таланта и даже историю будущего его развития! Спокойствие и обсуждение, как условие прекрасного, положены им были в основу многих собственных произведений и сроднили их с типами изящного, оставленными классической древностию. Значение труда в его произведениях мы уже видели и еще не раз будем видеть, а удивление его перед гениальным планом объяснится еще впоследствии для читателей теми долгими, глубокими соображениями, какие предшествовали у него самого изложению предмета. В заметках Пушкина открывается даже, по нашему мнению, и то расположение к эпическому роду произведений, которому он подчинился уже так полно незадолго до смерти своей.