Приключения северянина. Сборник рассказов

– Там он будет.

– Ни пуха!

– К черту!

Вдвоем в одной засидке делать нечего. Выстрелы спорные, болтовни много, и два ружья рядом небезопасно. Слишком часто ружья стреляют сами. Один тундру лучше чувствуешь, и никаких споров: упало – твое, полетело дальше – значит, промазал, сам виноват.

Старшой переходит ручеек, отделяющий его от засидки. Три дня назад не было и намека на его существование.

Ружье проверено, заряжено и на предохранителе. Патроны с гусиной дробью в левом кармане, две пули в правом. На всякий случай.

Куда б пойти, куда податься, кого б найти? С последним ясно – гуся. А вот с первым похуже. Снега еще много, хотя есть и чистые участки. Но ходить еще тяжело. Можно попытать счастья на лисьей полянке. Следов нигде не видно. Отказалась от охоты или гуси здесь больше не садятся? Поляна обширная и вся усеяна брусникой. Ягода из-под снега не матовая и твердая, какой обычно бывает осенью, а прозрачная, налитая, в тоненькой оболочке. Только прикоснешься, сразу лопается, окрашивая пальцы и губы в кровавый цвет. Теперь понятно, зачем сюда гуси садились. Весной всегда кислоты не хватает организму. Ух, хорошо, аж челюсть сводит. Ладно, хватит, можно и поохотиться. Лиса сидела на северном склоне, и ветер с севера, непонятно. А-а, ясно, с юга кусты кедрача не такие густые, подхода нет. А здесь и притаиться, и поляна как на ладони и простреливается от и до.

Этой ночью спали только четыре часа, и предыдущие дни были напряженные. Струится над поляной марево, кружит голову. Жаворонок завис прямо над головой; шелестит, разговаривает под напором свежего северняка кедрач. Гамма весеннего дня убаюкивает, закрывает глаза. Бесполезно сопротивляться, можно и поспать. Гусь разбудит, когда надумает попастись. Редко он садится беззвучно – такая уж у него натура. А если тихо? А ладно…

Сколько проспал? Два часа. Гусей не было и, скорее всего, не будет. Лиса не зря ушла. Сидеть надоело без движения. Что это? Илья Иванович выстрелил. Стреляет он неплохо, значит, с полем. Снег осел, стал плотный. Там, на засидке, как он умещается? Надо ноги размять и места посмотреть. Может, что и налетит, всякое бывает.

– Га-га-гак!

Крик воспринимается не только слухом, но и всей кожей. Даже мурашки. Ну и труба. Головой некогда вертеть, он все равно первый увидит. В ближайший куст – упасть и затаиться.

– Га-га-гак!

Не заметил, сюда идет. Трубит и трубит. Шел бы себе молчком. Зачем так орать? Зовет кого? О весне трубит? Просто жизни радуется или поет? Непонятно, но для охотника ориентир. Пора, это дистанция кратчайшая. Следующий крик будет за пределами выстрела.

Четыре гуськом с интервалом в корпус метрах в сорока.

На человека не среагировали – как махали, так и машут.

– Га-га-гак!

Нота не тревожная, скорее, повествовательная, ровная и сильная. Вынос в корпус первого, выстрел. Еще корпус прибавить, и еще выстрел. Четвертый расслабил крылья, согнул, ударился о землю, перевернулся и застыл в мертвой, неестественной позе. А трое ушли, никак не среагировав на выстрел и не сделав прощального круга. Ничего не понятно. Почему упал последний? Стрелял-то в первого. Почему круга не сделали после потери товарища? Ясно только одно: в двадцати шагах лежит гусь, четвертый за весну.

Теперь поровну: два – соохотнику, два – мне. А что у него? Он несколько раз стрелял. Пора и к вездеходу, желудок уже требует.

Он уже колдует у костра. В сторонке лежит кучка уток. Раз, два, три, четыре. Гуся нет, не кулик, не спрячешь. Утки серые, хорошие, но по весу все только на гуся потянут.

– Не налетел?

– Налетел один, высоко. Попал, но упал на той стороне, далеко. Речка пошла, не перейдешь. Протоку-то эту еле прошел, утром в колено была.

Точно. Ходит он в вездеходных галошах. Мокрые портянки, сапоги висят на кустах, и брюки мокрые. Река под тем берегом бурлит и пенится, и непонятно, есть лед внизу или нет. И выяснять не хочется. Тот гусь хищникам в подарок. Жалко, но что поделаешь.

– А что у тебя?

«Охотничек» он уже не добавляет.

– Есть один.

– Покажи!

Из рюкзака вываливается гусак.

– Здоровый.

Голос у компаньона совсем упал.

– Попробуй, Илья Иванович, посадить его как профиль на открытом месте, а сам в кустах.

Старшой молчит, занятый помешиванием в кастрюльке. После обеда берет гуся под мышку и направляется с ружьем вверх по склону.

Возвращается уже в сумерки.

– Даже не налетел?

– Сел метрах в сороках.

– Не успел выстрелить? Осечка?

– С обоих стволов и прицелился не спеша.

– И ушел?

– Как ни в чем не бывало.

– Это просто невезуха. Может, завтра с утра… – Завтра с утра едем домой.

До конечной точки путешествия – рыбалки Хину – доезжаем к вечеру без приключений. Апуку, уже очистившуюся ото льда, преодолеваем на резинке.

Любовь Георгиевна выбежала навстречу мужу.

– Илья, какой ты молодец, двух гусей убил!

В ее глазах сияние от радости встречи. Значит, Юра все сделал правильно, двух отдал ей.

– Это не я, – мрачно ответствовал неудачливый охотник, – это он.

– Илья Иванович, мог бы и промолчать.

– Не мог.

Его супругу это признание нисколько не расстроило, судя по ее взгляду, ей эти гуси до фени, главное, что любимый вернулся.

– А мы их съели, – повернулась она ко мне, – у нас холодильника нет, держать их негде.

– На здоровье, для того их и убили.

На этом мы и расстались до летовки.