Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов

– А в 1984 году – медицинскую школу Нью-Йоркского университета?

– Да.

– А правда ли, – спросил тогда Хэнли, – что после двухгодичной ординатуры в хирургии она пришла работать в компанию Purdue Frederick?

Purdue Frederick Co (Purdue Frederick) была производителем лекарственных препаратов, а впоследствии стала известна как Purdue Pharma (Purdue Pharma). Располагавшаяся в Коннектикуте, эта компания была источником львиной доли состояния Саклеров. В то время как Саклеры с помощью хитромудрых контрактов о «правах на наименование» обычно настаивали, чтобы любая художественная галерея или исследовательский центр, становившиеся получателями их щедрот, вставляли их фамилию в свои названия, семейный бизнес с именем Саклеров никак не связывался. Более того, вы могли бы изучить веб-сайт Purdue Pharm вдоль и поперек и не обнаружить вообще никакого упоминания о Саклерах. Но Purdue была частной компанией, целиком и полностью принадлежавшей Кэти Саклер и другим членам ее семейства. В 1996 году Purdue представила новаторский лекарственный препарат, мощное обезболивающее на основе опиоидов под названием «ОксиКонтин»[10 - Это брендовое название лекарства, и поэтому оно приводится с большой буквы и с особенностями написания, принятыми в компании Purdue. Кроме этого, у лекарств есть еще так называемое Международное непатентованное название (МНН). Оно обозначает название активного вещества, и его пишут со строчной буквы. Для ОксиКонтина это оксикодон (oxycodone). Именно по этому принципу будут приводиться названия и других лекарств в этой книге. – Прим. научного редактора.] (OxyContin), которое было объявлено революционным способом лечения хронической боли. Это средство стало одним из самых громких блокбастеров в истории фармацевтики[11 - самых громких блокбастеров в истории фармацевтики: «OxyContin Goes Global», Los Angeles Times, Dec. 18, 2016.], принеся своим создателям около 35 миллиардов долларов дохода.

Но оно же привело к стремительному росту зависимости и злоупотребления. К тому времени, как Кэти Саклер приступила к даче показаний под присягой, Соединенные Штаты были охвачены опиоидной эпидемией: американцы во всех уголках страны оказались зависимыми от этого мощного средства. Многие люди, начавшие со злоупотребления ОксиКонтином, в результате переходили на так называемые «уличные наркотики», такие как героин или фентанил. Цифры были ошеломляющими[12 - Цифры были ошеломляющими: «Understanding the Epidemic», веб-сайт Центров контроля и профилактики заболеваний (CDC).]. По данным Центров контроля и профилактики заболеваний, за четверть века после поступления ОксиКонтина в продажу около 450 000 американцев умерли от передозировки средств, связанных с опиоидами. Такие передозировки теперь стали основной причиной скоропостижных смертей в Америке, унося больше жизней, чем автомобильные аварии, больше даже, чем «самая американская» причина гибели людей – огнестрельные ранения. Более того, передозировки опиоидов унесли жизни большего числа американцев, чем все вместе взятые войны, в которых участвовали США, начиная со Второй мировой.

* * *

Мэри Джо Уайт говорила[13 - Мэри Джо Уайт иногда говорила: Mary Jo White Oral History, ABA Women Trailblazers Project, Feb. 8 and March 1, 2013, July 7, 2015.], что в юриспруденции ей нравится то, как она заставляет «сводить вещи к их сути». Опиоидная эпидемия представляла собой невероятно сложный кризис общественного здоровья. Но когда Пол Хэнли задавал вопросы Кэти Саклер, он старался вычленить из этой эпической человеческой трагедии ее коренные причины. До начала производства ОксиКонтина опиоидного кризиса в Америке не было. После его начала – возник. Теперь Саклеры и их семейная компания были ответчиками по более чем 2500 судебным искам, выдвигавшимся городами, штатами, округами, племенами коренных американцев, больницами, школьными округами и множеством других истцов. Их захлестнул поток судебных процессов, с помощью которых государственные и частные юристы стремились заставить фармацевтические компании отвечать за их роль в поставках на рынки этих сильнодействующих средств и введение общества в заблуждение относительно их свойств. Нечто подобное уже случалось раньше, когда табачные компании призвали к ответу за решение сознательно преуменьшать риск для здоровья, связанный с курением. Директоров компаний заставили отчитываться перед Конгрессом США[14 - Директоров компаний заставили отчитываться перед Конгрессом США: «Cigarette Makers and States Draft a $206 Billion Deal», New York Times, Nov. 14, 1998.], и в результате табачная индустрия в 1998 году согласилась на досудебное урегулирование с выплатой небывалой суммы – 206 миллиардов долларов.

Задачей Уайт было предотвратить аналогичный «судный день» для Саклеров и Purdue. Генеральный прокурор Нью-Йорка, который подал иск против Purdue и назвал Кэти и семерых других членов семейства Саклер ответчиками по делу, утверждал в своем заявлении, что ОксиКонтин был «главным корнем опиоидной эпидемии»[15 - главным корнем опиоидной эпидемии: First Amended Complaint, State of New York v. Purdue Pharma LP et al., Index No.:400016/2018, March 28, 2019 (далее – «нью-йоркское исковое заявление»).]. Он стал первым в своем роде болеутоляющим средством, изменившим подход американских врачей к назначению анальгезирующих препаратов, – с катастрофическими последствиями. Генеральный прокурор штата Массачусетс, тоже подавший иск против Саклеров, утверждал, что «одна-единственная семья принимала решения[16 - одна-единственная семья принимала решения: First Amended Complaint, Commonwealth of Massachusetts v. Purdue Pharma LP et al., C. A. No. 1884-cv-01808 (BLS2), Jan. 31, 2019 (далее – «массачусетское исковое заявление»).], которые стали основной причиной опиоидной эпидемии».

Уайт придерживалась иного мнения[17 - Уайт придерживалась иного мнения: «Purdue’s Sackler Family Wants Global Opioids Settlement: Sackler Lawyer Mary Jo White», Reuters, April 23, 2019.]. Те, кто подает иски против Саклеров, искажают факты, чтобы сделать ее клиентов козлами отпущения, возражала она. В чем состоит их преступление? Все, что они делали, это продавали на совершенно законных основаниях лекарственный препарат – товар, одобренный Управлением по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных средств США. Все это запутанное дело представляет собой «судебную попытку найти виновных», утверждала Уайт, настаивая, что опиоидная эпидемия «не является кризисом, созданным моими клиентами или Purdue».

Но в тот день на допросе она не говорила ничего. Представившись присутствующим, она просто сидела и слушала, предоставив другим коллегам вклиниваться и перебивать Хэнли возражениями. Ее функцией было не поднимать шум, а служить пистолетом в кобуре на боку Кэти – безмолвным, но видимым. А Уайт и ее команда хорошо вышколили свою клиентку. Как бы ни расхваливала Мэри Джо способность юриспруденции сводить вещи к их «сути», в тот момент, когда клиентку поджаривают на горячей сковороде адвокатского допроса, главная задача сводится к тому, чтобы этой самой сути избежать.

– Доктор Саклер, несет ли Purdue какую-либо ответственность за опиоидный кризис? – спросил Хэнли.

– Возражаю! – вскинулся один из поверенных Саклер.

– Возражаю! – вторил ему другой.

– Я не считаю, что на Purdue лежит юридическая ответственность, – ответила Кэти.

– Я не об этом спрашивал, – указал ей Хэнли, – а желал знать, был ли способ действий компании Purdue причиной опиоидной эпидемии.

– Возражаю! – вновь подал голос один из поверенных.

– Я думаю, дело в очень сложном комплексе факторов и стечении разных обстоятельств: это и общественные проблемы и вопросы, и медицинские вопросы, и разрывы в регулировании между разными штатами страны, – ответила Кэти. – Я имею в виду, все это очень, очень сложно.

Но затем Кэти Саклер сделала неожиданный шаг. Учитывая мрачную репутацию ОксиКонтина, можно было предположить, что она попытается от него дистанцироваться. Однако, когда Хэнли стал допрашивать ее, она воспротивилась самой предпосылке его вопросов. Саклерам нечего стыдиться и не за что извиняться, утверждала Кэти, потому что в ОксиКонтине нет ничего плохого.

– Это очень хорошее лекарство, очень эффективное и безопасное средство, – сказала она.

От корпоративного должностного лица, вынужденного давать показания под присягой в ходе судебного разбирательства, грозящего корпорации многомиллиардными расходами, можно было ожидать той или иной защитной реакции. Но это была не оборона, а нечто иное. Это была гордость. На самом деле, сказала Кэти, ее вообще следует похвалить за то, что она предложила «идею» ОксиКонтина. Ее обвинители указывали, что ОксиКонтин – главный корень одного из самых убийственных кризисов общественного здоровья в современной истории, а Кэти Саклер с гордостью назвала себя главным корнем ОксиКонтина!

– Вы сознаете, что сотни тысяч американцев приобрели зависимость от ОксиКонтина? – спросил Хэнли.

– Возражаю! – выпалили сразу двое адвокатов. Кэти замешкалась с ответом.

– Простой вопрос, – добавил Хэнли. – Да или нет?

– Я не знаю ответа, – наконец сказала она.

* * *

В какой-то момент допроса Хэнли спросил о здании на Восточной Шестьдесят Второй улице, от которого заседавших в конференц-комнате отделяла всего пара кварталов. На самом деле это два здания, поправила его Кэти. Снаружи эти небольшие дома выглядят как два отдельных адреса, но внутри «соединены», объяснила она, и «функционируют как одно целое». Речь шла о красивых малоэтажных сложенных из известняка домах в тянущемся вдоль Центрального парка районе с разреженной застройкой, из числа тех «вечных» нью-йоркских зданий, которые вызывают зависть к их хозяевам и навевают грезы о былых временах.

– Это офис, который принадлежит… – начала Кэти и тут же поправилась: – Раньше принадлежал моим отцу и дяде.

Изначально братьев Саклер было трое, пояснила она. Артур, Мортимер и Рэймонд. Мортимер был отцом Кэти. Все трое избрали профессию врача. Но братья Саклер были «очень предприимчивыми людьми». Сага об их жизни и династии, которую они основали, отражает историю целого столетия американского капитализма. Три брата купили Purdue Frederick еще в 1950-х годах.

– Изначально эта компания была совсем небольшой. Это был маленький семейный бизнес.

Том I

Патриарх

Глава 1

Доброе имя

Артур Саклер родился в Бруклине летом 1913 года[18 - летом 1913 года: Артур родился 22 августа. «Dr. Arthur Sackler Dies at 73», New York Times, May 27, 1987.], в тот исторический момент, когда этот район бурно развивался за счет нескончаемых волн иммигрантов из Старого Света: каждый день – незнакомые лица, непривычная музыка все новых наречий на перекрестках улиц, все новые здания растут, куда ни глянь, чтобы дать кров и работу вновь прибывающим, и все проникнуто тем самым головокружительным, неудержимым духом становления. Сам будучи первенцем семьи недавних иммигрантов, Артур разделял мечты и устремления этого поколения новых американцев, их энергия и голод были ему понятны и знакомы. Он излучал те же вибрации чуть ли не с колыбели. При рождении был он наречен Авраамом, но впоследствии отказался от этого старосветского имени, предпочтя ему более «исконно американское» по звучанию – Артур[19 - более «исконно американское» по звучанию – Артур: Запись об Артуре М. Саклере, перепись США, 1920 г.]. Есть фотография[20 - Есть фотография: Фотография опубликована в книге Marietta Lutze, Who Can Know the Other? A Traveler in Search of a Home (Lunenberg, Vt.: Stinehour Press, 1997), стр. 167.], сделанная в 1915 или 1916 году, на которой маленький Артур сидит на поросшей травой лужайке, в то время как его мать Софи прилегла за спиной сына, точно львица. Софи – темноволосая, темноглазая – выглядит внушительно. Артур смотрит прямо в объектив: ангелочек в коротких штанишках, с торчащими ушами, с пристальными и сверхъестественно серьезными глазами, словно уже заглянувшими в будущее.

Софи Гринберг эмигрировала из Польши[21 - Софи Гринберг эмигрировала из Польши: Запись о Софи Саклер, перепись США, 1920 г.] всего за несколько лет до того, как был сделан этот снимок. Она была еще подростком, когда в 1906 году приехала в Бруклин и познакомилась с благовоспитанным мужчиной двадцатью годами старше себя, которого звали Исаак Саклер. Исаак и сам был иммигрантом[22 - Исаак и сам был иммигрантом: Согласно заполненному бланку переписи 1910 года, Исаак прибыл в США в 1904 году. Его родители и некоторые из братьев и сестер приехали в страну годом раньше; один из братьев, Марк, обосновался в Соединенных Штатах в 1897 году. Запись об Исааке Саклере, перепись США, 1910 г.] из Галиции[23 - Историческая область в Восточной Европе, включавшая нынешние Ивано-Франковскую, Львовскую и отчасти Тернопольскую области Украины; до 1918 г. входила в состав Австро-Венгрии. – Здесь и далее – прим. пер.], в те времена еще входившей в Австрийскую империю; он приплыл в Нью-Йорк на корабле вместе с родителями, братьями и сестрами в 1904 году. Исаак был человеком гордым[24 - Исаак был человеком гордым: Lutze, Who Can Know the Other?, стр. 166.]. Он происходил из рода потомственных раввинов[25 - Он происходил из рода потомственных раввинов: Miguel Angel Benavides Lopez, Arthur M. Sackler (New York: AMS Foundation, 2012), стр. 11.], его предки бежали из Испании в Центральную Европу во времена инквизиции. А теперь он вместе с молодой женой собирался обустраивать новую жизнь в Нью-Йорке. Исаак с братом основали собственный бизнес – небольшой бакалейный магазин в Уильямсберге[26 - Район в северной части Бруклина.] – и без затей назвали его в свою честь: «Братья Саклер»[27 - назвали его в свою честь: «Братья Саклер»: Регистрационная карточка призывника Первой мировой войны Исаака Саклера; «Food Board Fines Bakers and Grocers», Brooklyn Daily Eagle, Nov. 2, 1918.]. Молодожены поселились в квартире в том же здании. Через три года после рождения Артура у Исаака и Софи родился второй сын, Мортимер, а еще через четыре – третий, Рэймонд. Артур был искренне предан младшим братьям и рьяно опекал их.

Дела в бакалейном бизнесе Исаака шли достаточно хорошо[28 - Дела в бакалейном бизнесе Исаака шли достаточно хорошо: Lutze, Who Can Know the Other? стр. 166.], чтобы вскоре молодая семья перебралась во Флэтбуш. Оживленный, казавшийся сердцем всего боро, в сравнении с окраинами иммигрантского Бруклина Флэтбуш считался районом среднего класса[29 - Флэтбуш считался районом среднего класса: Beth S. Wenger, New York Jews and the Great Depression: Uncertain Promise (Syracuse, N.Y.: Syracuse University Press, 1999), стр. 89.], даже той его прослойки, которая приближалась к высшему. Недвижимость уже тогда была в Нью-Йорке важным показателем достатка и общественного положения, и новый адрес служил символом того, что Исааку Саклеру удалось «сделать себя» в Новом Свете. Флэтбуш с его тенистыми, обсаженными деревьями улицами и основательными, просторными жилыми домами ощущался как некое достижение. Один из современников Артура даже говорил, что бруклинским евреям той эпохи другие евреи, жившие во Флэтбуше, могли казаться «почти что неевреями»[30 - «почти что неевреями»: Alfred Kazin, A Walker in the City (New York: Harcourt, 1974), стр. 9.]. Свои сбережения, накопленные благодаря бакалейной торговле, Исаак вложил в недвижимость[31 - Исаак вложил в недвижимость: Lopez, Arthur M. Sackler, стр. 12.], приобретая доходные дома и сдавая в аренду квартиры в них. Но у Исаака и Софи были мечты, связанные с Артуром и его братьями, мечты, которые простирались за пределы Флэтбуша и даже за пределы Бруклина. Они смотрели далеко вперед. И хотели, чтобы братья Саклер оставили свой след в этом мире.

* * *

Если впоследствии создавалось впечатление, что Артур прожил больше жизней, чем способен прожить один человек, то в этом ему помог ранний старт. Он начал работать[32 - Он начал работать: Lutze, Who Can Know the Other?, стр. 167.] еще мальчишкой, помогая отцу в бакалейном магазине. С раннего возраста в нем проявился ряд качеств, которые в итоге задали темп всей его жизни: энергичность, живой ум, неистощимое честолюбие. Софи была женщиной умной, хоть и необразованной. В семнадцать лет она пошла работать на швейную фабрику и так и не овладела в полной мере письменным английским[33 - так и не овладела в полной мере письменным английским: Там же.]. Дома Исаак и Софи говорили на идише[34 - Дома Исаак и Софи говорили на идише: Записи об Исааке и Софи Саклер, перепись США, 1920 г.], но поощряли сыновей ассимилироваться. Они блюли[35 - Они блюли кашрут: Lopez, Arthur M. Sackler, стр. 11.] кашрут[36 - Комплекс законов и правил в иудаизме, определяющих способы выращивания, предварительной обработки и приготовления продуктов питания.], но синагогу посещали редко. Родители Софи жили вместе с семьей дочери[37 - Родители Софи жили вместе с семьей дочери: Lutze, Who Can Know the Other?, стр. 166.], и атмосфера дома была пропитана нередким в любом иммигрантском анклаве ощущением, что все накопленные старшими поколениями надежды и чаяния теперь будут возложены на детей, первых урожденных американцев. Особенно явственно бремя этих ожиданий ощущал на себе Артур: он был пионером, первенцем-американцем, и все надежды родных были связаны в первую очередь с ним[38 - все надежды родных были связаны в первую очередь с ним: Там же, стр. 110.].

Средством реализации этих надежд должно было стать образование. Осенью 1925 года Артур Саклер (все звали его Арти) прибыл в среднюю школу «Эразмус-Холл»[39 - среднюю школу «Эразмус-Холл»: Lopez, Arthur M. Sackler, стр. 12.] на Флэтбуш-авеню. Он оказался самым младшим в классе – ему только-только исполнилось двенадцать, – поступив после испытаний на специальную ускоренную программу для способных учеников[40 - специальную ускоренную программу для способных учеников: Lutze, Who Can Know the Other?, стр. 167.]. Арти не отличался боязливостью, но «Эразмус» был учебным заведением, способным внушить трепет[41 - «Эразмус» был учебным заведением, способным внушить трепет: Janna Malamud Smith, My Father Is a Book: A Memoir of Bernard Malamud (Berkeley, Calif.: Counterpoint, 2013), стр. 40. Бернард Маламуд был одноклассником Артура в «Эразмусе», хотя они сдружились лишь позднее.]. В первые годы XX века школа расширилась и теперь располагалась в выстроенных квадратом неоготических зданиях в стиле Оксфордского университета, напоминавших средневековые замки, увитых плющом и украшенных гаргульями. Это расширение было предпринято с целью вместить мощный приток детей бруклинских иммигрантов. Преподаватели и учащиеся «Эразмуса» считали себя авангардом американского эксперимента и воспринимали идею восходящей мобильности и ассимиляции всерьез: школа обеспечивала первоклассное государственное образование. В ней были свои научные лаборатории[42 - В ней были свои научные лаборатории: Herbert Jacobson, «How I Rigged the Elections at Erasmus Hall»; фрагмент неопубликованных мемуаров (1967 г.) из архива Бернарда Маламуда, хранящегося в Центре Гарри Рэнсома при Техасском университете.], преподавали латынь и греческий.

Но при этом «Эразмус» имел исполинские размеры. Одновременно дававший образование примерно восьми тысячам учеников[43 - примерно восьми тысячам учеников: Jacobson, «How I Rigged the Elections at Erasmus Hall».], он был одной из крупнейших средних школ в стране, и большинство учащихся были точь-в-точь такими, как Артур Саклер – жадными до знаний отпрысками недавних иммигрантов, детьми «бурных двадцатых» с горящими глазами, с волосами, напомаженными до блеска. Они стремительным потоком хлынули в коридоры – мальчики, одетые в костюмы с красными галстуками[44 - одетые в костюмы с красными галстуками: Philip Davis, Bernard Malamud: A Writer’s Life (Oxford: Oxford University Press, 2007), стр. 34.], девочки в платьях и с красными лентами в волосах. Когда они встречались под огромной сводчатой входной аркой во время большой перемены, это выглядело как «голливудская коктейльная вечеринка»[45 - «голливудская коктейльная вечеринка»: Jacobson, «How I Rigged the Elections at Erasmus Hall».].

Артур школу обожал[46 - Артур школу обожал: Lopez, Arthur M. Sackler, стр. 11.]. На уроках истории он проникся искренним восхищением к отцам-основателям, чувствуя в них родственные души, особенно в Томасе Джефферсоне. Как и Джефферсон, юный Арти питал живой интерес к самым разным вещам: искусство, естественные науки, литература, история, спорт, бизнес – он хотел попробовать себя во всем; а в «Эразмусе» уделяли большое внимание внеурочной деятельности. В школе функционировало около сотни тематических клубов – на любой вкус. Зимой во второй половине дня, когда заканчивались уроки и сгущались сумерки, школа ярко освещалась, по периметру внутреннего двора сияли окна, и в коридорах то и дело можно было услышать: «Господин председатель! Огласите регламент!» Это собирались на очередные заседания ученические клубы[47 - ученические клубы: Jacobson, «How I Rigged the Elections at Erasmus Hall».].

В дальнейшем, вспоминая первые годы учебы в «Эразмусе», Артур говорил о «больших мечтах»[48 - о «больших мечтах»: «An Open Letter to Bernard Malamud» Medical Tribune, Nov. 14, 1973]. «Эразмус» был храмом американской меритократии[49 - Принцип управления, при котором власть доставалась наиболее способным людям, независимо от их происхождения. – Прим. ред.], и Артуру казалось, что он может получить от жизни все, единственное реальное ограничение – количество усилий, которые он готов к этому приложить. После уроков мать спрашивала его[50 - мать спрашивала его: Lopez, Arthur M. Sackler, стр. 11.]: «Ну как, удалось тебе задать сегодня хороший вопрос?» Артур превратился в долговязого и широкоплечего подростка с квадратным грубоватым лицом, светлыми волосами и близорукими голубыми глазами. От природы он обладал невероятной выносливостью – и она сослужила ему добрую службу. Вдобавок к учебе он стал редактором школьной газеты и занял вакансию в школьном издательстве, продавая рекламные площади в его публикациях[51 - продавая рекламные площади в его публикациях: Там же, стр. 12; «The Name of Arthur M. Sackler», Tufts Criterion (Winter 1986).]. Артур не стал подписывать стандартный договор об оплате, а внес другое предложение: он будет получать небольшие комиссионные за каждую продажу рекламных площадей. Администрация ответила согласием, и вскоре Артур начал зарабатывать.

Это был урок, который он усвоил с младых ногтей, – урок, оказавший важное влияние на его дальнейшую жизнь: Артуру Саклеру нравилось делать ставку на самого себя[52 - нравилось делать ставку на самого себя: Lopez, Arthur M. Sackler, стр. 12.], целиком вкладываться в изобретение схемы, благодаря которой его неуемная энергия была бы вознаграждена. И одним рабочим местом он не довольствовался. Артур основал бизнес по организации фотосъемки для школьного ежегодного альманаха. После продажи рекламного пространства бизнес-школам Дрейка, сети учебных заведений, специализировавшихся на продолжении образования для офисных служащих, он предложил администрации этой компании сделать его – простого школьника – менеджером по рекламе[53 - менеджером по рекламе: Там же.]. И компания согласилась!

Неистощимый азарт и неуемная креативность были настолько сильны в Артуре, что он, казалось, постоянно фонтанировал инновациями и идеями. «Эразмус» выпускал «программные карточки»[54 - «программные карточки»: Там же.] и другие повседневные учебные материалы для восьми тысяч учащихся. Почему бы не публиковать на их обороте рекламу? Что, если бизнес-школам Дрейка заплатить за производство линеек, брендированных названием компании[55 - линеек, брендированных названием компании: Lutze, Who Can Know the Other? стр. 168; «Name of Arthur M. Sackler».], и раздавать их ученикам «Эразмуса» бесплатно? К тому времени как Артуру исполнилось пятнадцать, он зарабатывал благодаря всем своим разнообразным предприятиям достаточно денег, чтобы вносить вклад в обеспечение семьи[56 - вносить вклад в обеспечение семьи: Lopez, Arthur M. Sackler, стр. 12.]. Новые виды заработка накапливались так быстро, что он не поспевал делать все в одиночку, поэтому начал передавать часть из них своему брату Морти[57 - своему брату Морти: Там же, стр. 168.]. Артур поначалу считал, что младшему из братьев, Рэю, работать не нужно. «Пусть малыш порадуется жизни»[58 - «Пусть малыш порадуется жизни»: Lutze, Who Can Know the Other?, стр. 14.], – говаривал он. Но со временем и Рэй стал брать на себя часть работы. Артур договорился, что его братья будут продавать рекламные площади в ученическом журнале «Эразмуса», носившем название «Голландец» – The Dutchman. Они убедили производителя сигарет «Честерфилд» создавать рекламу, нацеленную на их соучеников. И это принесло им славные комиссионные[59 - принесло им славные комиссионные: «Raymond Sackler: Obituary», Times (London), July 21, 2017.].

При всей своей ориентации на будущее «Эразмус» также сохранял живую связь с прошлым. Некоторые из отцов-основателей, столь почитаемых Арти, поддерживали школу, в которой он теперь учился: Александр Гамильтон, Аарон Барр и Джон Джей внесли в фонды «Эразмуса» финансовую лепту[60 - внесли в фонды «Эразмуса» финансовую лепту: The Chronicles: A History of Erasmus Hall High School from 1906 to 1937 (Brooklyn: Erasmus Hall High School, 1937), стр. 17.]. Школа была названа в честь голландского ученого XV века Дезидерия Эразма, более известного как Эразм Роттердамский, и витражное окно[61 - витражное окно: Там же, стр. 49.] в библиотеке изображало сцены из его жизни. Каждый день Артуру и его соученикам внушали мысль о том, что со временем они займут свое место в длинной веренице великих американцев, непрерывной линии, которая уходила в прошлое до первых дней основания страны. И не важно, что сейчас они живут в тесных квартирках, или каждый день надевают один и тот же протершийся костюм, или что их родители говорят на другом языке. Эта страна принадлежит им, и истинного величия вполне можно достичь за время одной человеческой жизни.

В центре архитектурного ансамбля по-прежнему стояла старая ветхая голландская школа, пережиток тех времен, когда вся эта часть Бруклина еще была сельской местностью. Когда зимой задувал холодный ветер, деревянные балки старого здания скрипели, и одноклассники Артура шутили, что это призрак Вергилия[62 - призрак Вергилия: Jacobson, «How I Rigged the Elections at Erasmus Hall».] стонет, слыша, как его прекрасные латинские стихи декламируют с бруклинским акцентом.

* * *

Гиперпродуктивность Артура в те годы отчасти была подстегнута тревожностью: еще когда он учился в «Эразмусе», удача начала отворачиваться от его отца[63 - удача начала отворачиваться от его отца: Lopez, Arthur M. Sackler, стр. 12.]. Часть вложений в недвижимость себя не оправдала, и Саклеры были вынуждены перебраться в более дешевое жилье. Исаак купил обувную мастерскую на Гранд-стрит, но она прогорела и в итоге закрылась. Некогда продав свой бакалейный магазин, чтобы финансировать вложения в недвижимость, теперь Исаак обеднел настолько, что согласился за небольшую плату встать за стойку чужого магазина.

Артур вспоминал, что в те годы он часто мерз, но никогда не голодал. В «Эразмусе» было агентство по трудоустройству, помогавшее учащимся найти работу вне школы, и Артур начал брать дополнительную работу, чтобы поддерживать семью. Он разносил газеты, доставлял цветы[64 - Он доставлял цветы: «Erasmus Hall Jobs Bureau Now Helps Parents Find Work», Brooklyn Daily Eagle, May 10, 1932; Lopez, Arthur M. Sackler, стр. 12.]. У него не было времени ни встречаться с девушками, ни ездить в летний лагерь, ни ходить на вечеринки. Он работал. В зрелые годы предметом гордости для него было то, что он ни разу не брал отпуск[65 - не брал отпусков: Lopez, Arthur M. Sackler, стр. 11.] и не отдыхал в каникулы до двадцати пяти лет.

Но даже при такой нагрузке Артур ухитрялся выкраивать время, чтобы заглянуть в иной мир: жизнь за пределами Бруклина, другую жизнь, которая казалась настолько близкой – руку протяни и дотронешься. Время от времени он делал перерывы в своем безумно насыщенном расписании и поднимался по ступеням лестницы Бруклинского музея, проходя сквозь строй ионических колонн в просторные залы, чтобы полюбоваться выставленными там произведениями искусства[66 - полюбоваться выставленными там произведениями искусства: Там же, стр. 13.]. Иногда работа курьера заводила его в Манхэттен, в самый центр, вплоть до особняков «позолоченного века» на Парк-авеню. В Рождество он разносил по адресам огромные букеты живых цветов и, шагая по широким улицам, заглядывал сквозь ярко освещенные окна[67 - заглядывал сквозь ярко освещенные окна: «Art Collector Honored Guest at Philbrook Opening», Tulsa World, Dec. 8, 1975; Lopez, Arthur M. Sackler, стр. 12.] в квартиры, видя внутри таинственное мерцание рождественских гирлянд. Когда он с полной охапкой цветов входил с морозной улицы в большое здание с привратником, его обволакивало бархатное тепло вестибюля, и ему нравилось это ощущение[68 - ему нравилось это ощущение: Lopez, Arthur M. Sackler, стр. 12.].