Портрет Дориана Грея. Кентервильское привидение

– Я видел все, – заявил лорд Генри, и в глазах его проглянула усталость, – но всегда готов испытать неизведанное. Впрочем, боюсь, такового для меня уже не существует. Надеюсь, твоя удивительная девушка меня впечатлит. Люблю театр. Насколько он реальнее жизни! Едемте. Дориан, сядешь со мной. Извини, Бэзил, в моем экипаже места на всех не хватит. Тебе придется следовать за нами в кебе.

Они поднялись из-за стола и надели пальто, прихлебывая кофе стоя. Художник с мрачным видом задумчиво молчал. Он поехал один, как и договаривались, и смотрел на мигающие впереди огни двухместной кареты. На него нахлынуло щемящее чувство утраты. Дориан Грей уже не будет для него всем тем, чем был в прошлом, между ними встала Жизнь… В глазах потемнело, людные улицы с горящими фонарями заволокло пеленой слез. Когда кеб подъехал к театру, художнику показалось, что он постарел на несколько лет.

Глава 7

По неизвестной причине тем вечером театр был полон, и толстый еврей-управляющий, встретивший их у дверей, улыбался до ушей трепетно-угодливой улыбкой. Он проводил друзей в ложу с нарочитой почтительностью, размахивая пухлыми, унизанными перстнями пальцами и разглагольствуя во весь голос. Дориану Грею управляющий был противен как никогда. Юноше казалось, что он искал Миранду, а нашел Калибана. Как ни странно, лорду Генри тот скорее понравился. По крайней мере, так он объявил – и настоял на обмене рукопожатиями, заверив старика, что гордится знакомством с человеком, который открыл истинный талант и разорился из-за поэта. Холлуорд развлекался тем, что разглядывал публику в партере. Стояла удушающая жара, большая люстра пылала, как огромный георгин с лепестками желтого огня. Юнцы на галерке скинули пиджаки и жилеты и развесили их на перилах. Они громко переговаривались и угощали апельсинами сидевших рядом безвкусно разодетых девиц. Женщины в партере заливались пронзительным визгливым смехом. Из буфета раздавался звук откупориваемых бутылок.

– Что за место, чтобы отыскать свое божество! – заметил лорд Генри.

– Да! – откликнулся Дориан Грей. – Здесь я ее и нашел – богиню среди обычных смертных. Когда она играет, то забывает обо всем. Эти простые, грубые люди с ожесточенными лицами и вульгарными жестами совершенно меняются, видя ее на сцене. Они молча сидят и смотрят на нее, плачут и смеются по ее воле. Она играет на их чувствах, как на струнах скрипки. Она их одухотворяет, и тогда мне кажется, что они из той же плоти и крови, что и я!

– Из той же плоти и крови?! Надеюсь, что нет! – воскликнул лорд Генри, разглядывая в театральный бинокль публику на галерке.

– Дориан, не обращай на него внимания, – сказал художник. – Я понимаю, что ты имеешь в виду, и верю в эту девушку. Любой человек, которого ты полюбишь, должен быть удивителен, и любая девушка, которая оказывает на людей описанный тобой эффект, наверняка прекрасна и благородна. Одухотворить свою эпоху – великое достижение. Если эта девушка способна вложить душу в тех, кто живет без души, если она способна пробудить чувство прекрасного в людях, чья жизнь убога и уродлива, если она способна избавить их от себялюбия и подарить им слезы чужой печали, она заслуживает и твоего поклонения, и поклонения всего мира! Брак будет достойный. Раньше я думал иначе, но теперь я признаю: Сибилу Вэйн боги создали для тебя! Без нее твоя жизнь была бы неполной.

– Спасибо, Бэзил, – ответил Дориан Грей, сжимая его руку. – Я знал, что ты меня поймешь. Гарри так циничен, что даже страшно!.. Вот и оркестр. Он ужасен, зато играет всего минут пять. Скоро поднимется занавес, и вы увидите девушку, которой я собираюсь посвятить всю свою жизнь и отдать все, что есть во мне хорошего.

Четверть часа спустя под гром рукоплесканий на сцену вышла Сибила Вэйн. Да, она была чудо как прелестна – одна из красивейших девушек, которых доводилось видеть лорду Генри. Застенчивой грацией и робким взглядом она напоминала лань. Увидев переполнявшую театр восторженную публику, Сибила залилась румянцем, бледным словно отражение розы в серебряном зеркале. Она чуть отшатнулась, губы ее дрогнули. Бэзил Холлуорд вскочил и принялся аплодировать. Дориан Грей сидел неподвижно, как во сне, и не сводил с нее глаз. Лорд Генри разглядывал девушку в бинокль, бормоча: «Прелестно! Прелестно!»

Сцена представляла зал в доме Капулетти. Вошел Ромео в платье паломника, Меркуцио и их друзья. Оркестр вступил как мог, и танец начался. В толпе неуклюжих, убого одетых актеров Сибила Вэйн порхала, как существо из другого мира. Ее тело раскачивалось в танце, будто гибкий тростник. Изгибы белоснежной шеи напоминали лилию. Руки словно были выточены из слоновой кости.

При этом она оставалась до странности безучастной. При взгляде на Ромео она не выказывала ни малейшей радости. Несколько строк в коротеньком диалоге, которые ей нужно было произнести:

Святой отец, пожатье рук законно.
Пожатье рук – естественный привет.
Паломники святыням бьют поклоны.
Прикладываться надобности нет[16 - Здесь и далее У. Шекспир. «Ромео и Джульетта». Пер. Б. Пастернака.] —

прозвучали совершенно неестественно. Голос очаровывал, однако с точки зрения интонации слова звучали фальшиво. Эмоциональная окраска была выбрана неверно. В результате реплика вышла совсем безжизненной, страсть сделалась искусственной.

Наблюдая за игрой Сибилы, Дориан Грей бледнел на глазах. Он пришел в недоумение и встревожился. Друзья не осмеливались с ним заговорить. Им актриса показалась совершенно бездарной. Они ужасно разочаровались.

И все же они ждали сцены на балконе во втором акте, по которой оценивается всякая Джульетта. Если Сибила Вэйн провалит и ее, то она безнадежна.

При лунном свете девушка выглядела прелестно, однако ее нарочитая театральность становилась все более невыносимой. Жесты приобрели нелепую вычурность. Она переигрывала в каждой фразе. Красивейшую реплику:

Мое лицо спасает темнота,
А то б я, знаешь, со стыда сгорела,
Что ты узнал так много обо мне —

она выдала с неуклюжей старательностью школьницы, которую наставлял второсортный учитель риторики. Когда она облокотилась на перила балкона и дошла до замечательных строк:

Как ты мне ни мил,
Мне страшно, как мы скоро сговорились.
Все слишком второпях и сгоряча,
Как блеск зарниц, который потухает,
Едва сказать успеешь «блеск зарниц».
Спокойной ночи! Эта почка счастья
Готова к цвету в следующий раз, —

то произнесла их так, будто слова не имели для нее ни малейшего смысла. И никакая это была не нервозность. Девушка выглядела совершенно спокойной и прекрасно владела собой. Просто игра ее была бездарна, как актриса она ничего из себя не представляла.

Даже простая необразованная публика в партере и на галерке потеряла к пьесе всякий интерес. Люди заскучали, принялись громко разговаривать и свистеть. Еврей-управляющий, стоявший в задних рядах бельэтажа, затопал ногами и яростно забранился. Одна лишь девушка на сцене осталась равнодушной.

Когда второй акт закончился и раздался оглушительный свист, лорд Генри поднялся и надел пальто.

– Дориан, она очень красива, – заметил он, – но играть не умеет. Поехали.

– Я досмотрю пьесу! – резко ответил юноша. – Ужасно жаль, что я заставил вас потратить вечер впустую. Приношу вам обоим свои извинения.

– Дорогой мой Дориан, по-моему, мисс Вэйн больна, – перебил его Холлуорд. – Мы придем как-нибудь в другой раз.

– Лучше бы она заболела! – откликнулся он. – Мне кажется, она просто бесчувственна и холодна. Она совершенно переменилась! Вчера вечером это была великая актриса. Сегодня же она едва дотягивает до ничем не примечательной бездарной лицедейки.

– Не говори так ни о ком, кого любишь, Дориан! Любовь вещь куда более прекрасная, чем искусство.

– И то, и другое лишь формы подражания, – заметил лорд Генри. – Давайте же уйдем. Дориан, не стоит тебе здесь задерживаться. Плохая игра вредит моральным устоям. К тому же навряд ли ты захочешь, чтобы твоя жена оставалась на сцене, поэтому совершенно неважно, что она играет Джульетту как деревянная кукла. Девушка прелестная, и если она знает о жизни столь же мало, сколь и о сценическом искусстве, брак с ней будет восхитительным. Существуют всего два типа по-настоящему очаровательных людей – первые знают абсолютно все, вторые не знают абсолютно ничего. Боже правый, дорогой мой мальчик, не гляди с таким трагизмом! Секрет вечной юности в том, чтобы никогда не испытывать некрасивых эмоций. Поехали в клуб со мной и Бэзилом. Будем курить папиросы и пить за красоту Сибилы Вэйн. Она прелестна, чего еще от нее желать?

– Уходи, Гарри! – вскричал юноша. – Я хочу побыть один. Бэзил, ты тоже уйди. Ах, неужели вы не видите, что сердце мое разбито? – В его глазах вскипели горючие слезы, губы задрожали. Он прислонился к задней стенке ложи и закрыл лицо руками.

– Поехали, Бэзил, – проговорил лорд Генри со странной нежностью в голосе, и двое молодых людей вместе покинули театр.

Через несколько минут вспыхнули огни рампы, занавес подняли, и начался третий акт. Дориан Грей вновь сел в кресло. Он был бледен, надменен и безразличен ко всему. Пьеса тянулась своим чередом. Половина публики разошлась, топая тяжелыми башмаками и хохоча. Спектакль обернулся полным фиаско. Последний акт доигрывали при почти пустом зале. Занавес упал под хихиканье и ворчание.

Как только все закончилось, Дориан Грей поспешил за кулисы. Девушка стояла в гримерке с выражением торжества на лице. В ее глазах горел огонь. Вся она так и светилась. Полуоткрытые губы улыбались лишь ей одной известной тайне.

Когда Дориан Грей вошел, Сибила подняла взгляд, и на лице ее разлилась безграничная радость.

– Как плохо я играла сегодня, Дориан! – вскричала она.

– Отвратительно! – ответил он, глядя на нее изумленно. – Отвратительно! Это было ужасно. Ты больна? Ты понятия не имеешь, что со мной творилось! Ты не представляешь, что я пережил!

Девушка улыбнулась.

– Дориан, – проговорила она, растягивая его имя певучим голосом, словно для алых лепестков ее губ оно было слаще меда. – Дориан, ты должен был догадаться. Но теперь ты понимаешь, верно?

– Понимаю что? – сердито спросил он.

– Почему сегодня я играла плохо. Теперь так будет всегда. Я больше не смогу играть хорошо.

Он пожал плечами:

– Полагаю, ты нездорова. Если ты больна, тебе не следует выходить на сцену. Ты выставила себя на посмешище. Моим друзьям было скучно. Мне тоже.

Сибила его будто и не слышала. Радость ее преобразила. Она буквально обезумела от счастья.

– Дориан, Дориан! – вскричала она. – Пока я не знала тебя, в игре была вся моя жизнь! Только в театре я и жила. Я думала, что все это по-настоящему! В один вечер я была Розалинда, в другой – Порция[17 - Героиня пьесы У. Шекспира «Венецианский купец».]. Я радовалась вместе с Беатриче и горевала вместе с Корделией[18 - Героини пьес У. Шекспира «Много шума из ничего» (Беатриче) и «Король Лир» (Корделия).]. Я верила всему. Обычные люди, игравшие со мной на сцене, казались мне богоподобными. Моим миром были нарисованные декорации. Я знала лишь тени и думала, что они реальны. Потом пришел ты, любовь моя, и освободил мою душу из темницы. Ты показал мне, что такое действительность. Сегодня, впервые в жизни, я прозрела пустоту, лживость и глупость живых картин. Сегодня, впервые в жизни, я осознала, что Ромео отвратителен, стар и размалеван, свет луны в саду искусственный, декорации безвкусны и убоги, а слова, которые я должна произносить, ненастоящие, совсем не мои слова, совсем не то, что я хотела бы сказать! Ты принес мне нечто куда более высокое, то, чему искусство лишь служит отражением. Ты заставил меня понять, что такое настоящая любовь. Любовь моя! Любовь моя! Мой Прекрасный Принц! Принц-Жизнь! Я устала от теней. Ты значишь для меня больше, чем любое искусство. Какое мне дело до марионеток в пьесе? Когда я вышла сегодня на сцену, то не могла понять, почему я утратила все. Я думала, что буду играть потрясающе. И обнаружила, что ничего не могу поделать. Вдруг на мою душу снизошло озарение. Внезапно я все поняла. Я услышала, как они свистят, и улыбнулась. Что могут они знать о любви, подобной нашей? Забери меня, Дориан, забери меня туда, где мы будем только вдвоем. Ненавижу сцену! Я должна изображать страсть, которой не испытываю, но не способна изобразить ту, что сжигает меня огнем. Ах, Дориан, Дориан, теперь ты понимаешь, что все это значит? Даже если бы я смогла себя пересилить, играть любовь на сцене было бы кощунством! И увидеть это помог мне ты!

Он бросился на кушетку и отвернулся.