Мемуары монаха. Если бы правда была рассказана

– Я не знаю этот район. Останови, пожалуйста, возле обувного магазина. Хочу купить тебе новые шлепанцы.

– Я справлюсь, брат.

– Как тебя зовут?

– Махеш Кумар.

– Не волнуйся, Махеш, поездку я тоже оплачу.

Через пару минут я заметил маленькую обувную лавку. Махеш не очень хотел останавливаться, и мне пришлось буквально приказать ему это сделать. Спрыгнув на землю, я жестом позвал его за собой. Он смущенно повиновался.

– Добрый день, сэр, – сказал продавец и предложил мне сесть.

Я кивнул Махешу, опасливо стоящему у порога, и указал ему место рядом с собой на топчане. Он сел с явной неохотой.

Молодой продавец принес мне воды.

– Дайте ее Махешу, – сказал я. – Это он сегодня ваш клиент.

После этого я обратился к своему спутнику:

– Хочешь сандалии вместо шлепанцев? Они, наверное, лучше.

– На ваше усмотрение.

Продавец ушел в дальний угол магазина и вернулся с парой сандалий. Бежевые, с коричневыми ремешками и блестящими стальными пряжками, они выглядели очень удобными. Парень протянул сандалии Махешу.

– Пожалуйста, наденьте их ему на ноги, как любому другому клиенту, – вмешался я.

Махеш тревожно глянул на меня. Я посмотрел ему прямо в глаза и кивнул. Внезапно его лицо озарилось улыбкой, и он вытянул ноги, позволяя продавцу надеть на них сандалии. Я рассмотрел его темнокожее лицо с красивыми, правильными чертами, его неровные желтые зубы и большие счастливые глаза – и мне стало очень тепло. Его улыбка украсила мой день.

Теперь Махеш крутил педали с другим энтузиазмом, и его пыльные натруженные ступни в новеньких сандалиях как будто ожили. Я наблюдал за движениями его ног и педалей, и все остальное на время отступило: магазины, шум и жара. Я ничего не видел, кроме этих ступней, исполняющих какой-то космический танец. Вот педаль движется вверх, а потом вниз; все движется синхронно и без усилий.

Махеш привез меня в ближайшую точку к Миникарника-Гхату.

– Когда опять пойдешь в храм, не оставляй обувь у входа, – сказал я на прощание.

– Хорошо, не буду, – ответил он.

Я протянул ему купюру в 50 рупий.

– Сэр, как я могу взять с вас деньги?

– Возьми, пожалуйста. Я буду очень рад.

Он обошел вокруг коляски и опустился на колени, чтобы прикоснуться к моим ступням. Я схватил его за запястья и поднял обратно со словами:

– Кланяться нужно только в трех случаях – перед Богом, пожилыми людьми и твоим гуру.

Никто не заслуживает такой жизни, которая разрушает тело и дух. Этот человек живет в демократической стране, но стал ли он от этого свободным?

Я вложил купюру ему в ладонь и пошел вперед, думая, что Махешу не подходит профессия велорикши. Он мог бы стать клерком, охранником, офицером или менеджером. Никто не заслуживает такой жизни, которая разрушает тело и дух. Этот человек живет в демократической стране, но стал ли он от этого свободным? Государство его не защищает, а соплеменники не уважают. Он не свободен иметь крышу над головой и не может вырваться из своей изнурительной и монотонной повседневности. Очевидно, Махеш не знает слова «отпуск»; вряд ли ему известно, что такое роскошь – разве что «роскошь нужды». Его нужде не будет конца. Если вдуматься, между Махешем и мной нет разницы: мы оба сильно нуждаемся. Просто его нужды осязаемые и жизненно важные, а мои – абстрактные и добровольные.

Я постепенно пробирался к набережной. Вряд ли где-нибудь еще в Индии есть такие же узкие улочки, как в Варанаси. По крайней мере я таких не видел. Если у вас длинный нос, то, неловко повернув голову, вы наверняка что-нибудь заденете. Не знаю как, но в итоге я все-таки вышел на Маникарника-Гхат.

Там горел один костер и рядом догорал другой – среди тлеющей золы тут и там вспыхивали янтарные языки пламени. Вокруг виднелись глиняные черепки от разбитых сосудов. По индуистской традиции во время кремации нужно разбить кувшин с водой; это знак того, что душа умершего отсекла все связи с человеческим миром. Кувшин символизирует тело человека, а вода в нем – душу. Когда сосуд разбивают, душа освобождается.

Я не нашел там ни мудрецов, ни специалистов по оккультным наукам, ни высокоразвитых тантриков или йогинов, которые кивнули бы мне, призывая следовать за ними к самоосвобождению. Вместо святых вокруг костров сидели торговцы, которые продавали дрова, листья бетеля и чай. Повсюду бродили бесчисленные люди, коровы, собаки и кошки.

Гхат меня разочаровал, и я снова начал расспрашивать о монастыре Теланга Свами. Из множества людей, к которым я подходил, всего один знал, о чем речь. Он указал мне направление. Я снова прошел по узким улицам между дряхлыми зданиями, готовыми рассыпаться в прах, и лавчонками, в которых продавалось все на свете. Увертываясь от суматошного транспорта, я брел по извилистым переулкам мимо домов, стоящих вплотную друг к другу, и детей, играющих рядом с припаркованными мопедами, и изо всех сил старался не наступать в лужи коровьей мочи и в кучи навоза.

Спустя 45 минут, усталый и потерявший надежду, я остановился. Я не нашел ни монастыря, ни людей, которые хоть когда-нибудь его видели. Присев на бордюр, я вытер пот со лба и задумался над тем, что делать дальше. Через пару минут я поднял глаза – прямо возле меня, чуть правее, висела табличка с надписью на хинди: «Теланг Свами Матх». Это был храм.

Я вошел внутрь. На месте, предназначенном для пуджари, сидел мужчина средних лет. У него все было круглым: голова, лицо, торс, живот, руки и ноги. Вслед за мной вошел парикмахер; он достал из сумки свои инструменты и начал брить священника. Я тихонько ждал, наслаждаясь прохладой храма после удушливой городской жары. Через несколько минут парикмахер собрал свои вещи и ушел, не взяв никаких денег; видимо, у них был какой-то договор о постоянном обслуживании.

Я стал спрашивать священника о Теланге Свами, о его преемниках и монастыре. Тот сказал, что никакой линии преемственности не осталось. Ашрама тоже нет. Единственное, что есть – этот храм, но в нем нельзя жить, даже если вы способны платить за жилье.

Я чувствовал себя так, будто меня предали, хотя точно не знал, кто именно предатель.

– Вот здесь похоронен Теланг Свами, – круглый священник показал на дальний угол храмовой территории.

Я направился к могиле Теланга Свами, повторяя молитву: «Прошу, направь эту заблудшую душу, о Свами, чтобы я достиг того, за чем пришел».

Когда я собрался уходить, священник спросил, чего я, собственно, ищу. Я ответил, что приехал сюда в поисках гуру, поскольку хочу принять саньяса-дикшу монашеское посвящение. Он сказал на это, что мне не нужно принимать монашество, отрекаться от мира и искать гуру, а нужно жениться и жить нормальной жизнью.

Нормальной жизнью? Но ведь нет ничего такого, что можно назвать нормальной жизнью. То, что нормально с одной точки зрения, будет совершенно не нормальным с другой. Йогин скажет вам, что весь мир ненормальный, а люди ведут себя как животные, думая лишь о еде и размножении. А мир скажет, что йогин – балбес, который впустую просиживает штаны и вдобавок упускает столько возможностей насладиться жизнью.

Естественно, священнику я ничего такого не сказал. Не было смысла углубляться в беседу с человеком, который не способен понять ни мое отчаяние, ни мои мотивы.

Я вернулся к гхатам. Было около трех часов дня, и солнце жгло еще сильнее. Я не ел уже почти сутки. Утром мне не удалось найти ни одного заведения, в котором продавалось бы что-нибудь не жареное. В середине дня меня поглотили проблемы самореализации. Я уже пару часов не пил воды, и теперь желудок сигнализировал мне о реальности голода.

Не особо ориентируясь в пространстве, я не понимал, куда иду – к Ганге или от нее. Когда число людей на улицах существенно уменьшилось, я понял, что направление выбрано неверно. Однако впереди находилось несколько гостиниц, и я стал заходить в них в поисках свободной комнаты. Мне просто хотелось полежать в прохладном и тихом месте. Удивительно то, что в каждой гостинице мне задавали одни и те же вопросы – откуда я приехал, сколько нужно кроватей и на сколько дней, – а потом говорили, что у них все номера заняты. Это меня заинтриговало. Зачем нужна вся эта куча вопросов, если у вас все равно нет свободных комнат?

Я продолжал путь и вскоре оказался на берегу реки. В индуистских текстах много говорится о сакральном значении «Ганги Майи». Однако ее «дети» загрязнили Майю до невообразимости. Глядя на ужасное состояние реки, которая текла мимо меня, я качал головой от брезгливости и недоверия. Я видел Гангу в ее верхнем течении, до Харидвара, и там она была чистой; что же происходило здесь, в самом священном из всех городов, в Каши из моих фантазий? Я решил, что не буду здесь купаться. Однако в глубине души я выразил почтение «священной Ганге». Мама есть мама, как бы она ни была одета.

– Массаж?

Я посмотрел на стоящего передо мной мужчину.

– Мне нужен не массаж, а гид.

– Конечно, сэр. Я буду вашим гидом.

– Вы хорошо знаете этот район?

– Да, сэр.

– Сколько вы берете за услуги? Вы будете нужны мне до вечера. И может быть, завтра тоже.