Якобинец

– Но что в этих бумагах? И стоит ли их вообще куда-либо передавать?

– На основании этих материалов можно обвинить некоторых членов Комитета Общественной Безопасности в измене и устранить ближайших к ним агентов. Пока они у власти этот доклад для них опасен. Там много интересного, Масье. Это может спасти жизни небезразличных мне людей, которым всё еще угрожает опасность…

Масье выразительно прищелкнул языком:

– Считаете, этот доклад сделает Амара или Тальена с Баррасом более благосклонными? Что касается прежних членов Комитетов, почва под ними уже и так шатается, они недолго еще останутся в их составе.

– Гражданин Масье,.. Жером, если действительно хотите помочь мне, возьмите под защиту ту семью, имена и адрес которой я указал ниже, – Норбер пошатнулся и опустился на матрас.

– Думаю, это будет несложно. А вы держитесь, скоро я приду за вами, – ободряюще хлопнув Куаньяра по плечу, Масье вышел.

Норбер задумался, по опыту он знал, что не ошибся, что поделать, Масье не якобинец, но всё же республиканец и порядочный человек, личная честь и политическая заинтересованность, не одно так другое заставят его использовать доклад при угрозе его «подзащитным» или помимо этого.

Он удобно устроился на матрасе, прислонившись к стене. Нервозность ушла, оставив в душе место для более интимных и приятных мыслей. Он вспоминал Луизу, ее милое лицо, сияющие любовью глаза, золото волос, горячие влажные губы.

Откуда вдруг всплыли в памяти жизнеутверждающие строки:

«Век золотой мы завоюем вновь,

И преисполнилась страданий наших мера,

Отмстим за пролитую в Термидоре кровь,

За Родину, за Робеспьера!»

Масье честно сдержал слово, приложив все усилия для освобождения Куаньяра, хотя это было и нелегко, анти-якобинский террор набирал обороты…

Но эта последняя ночь в тюрьме всё же принесла с собой сюрприз. Ему снилась Луиза, но яркий эротический сон был снова неожиданно прерван ласками таинственной незнакомки, оказавшимися на этот раз слишком кстати.

Дикое желание на этот раз не очень долго боролось в нём с отвращением к её бесцеремонной навязчивости. Отсутствие света не помешало почувствовать её гладкую молодую кожу и стройное тело. Оба молчали, в тишине слышалось лишь частое прерывистое дыхание. Норбер резким движением перевернул молодую женщину на спину, и жёстко держа её за бёдра, пристроился сверху, действовал он нетерпеливо, решительно и грубо, верно почувствовав, что она и сама не ждет от него нежности и деликатного обращения.

Одно досадное обстоятельство запомнилось ему надолго. Прямо во время близости, девушка вдруг начала задавать неожиданные вопросы вроде, состоит ли он в Якобинском клубе, верно ли, что он был комиссаром Конвента в провинции, приходилось ли ему подписывать смертные приговоры роялистам. На каждое глухое, короткое «да», она лишь сильнее прижималась к нему, отвечала еще более энергичными движениями бёдер и глубоким стоном, словно эти факты возбуждали её сами по себе… В этом было что-то глубоко ненормальное…

Дикая страсть Норбера возникла не только лишь от долгого воздержания, но имела и другую причину, свыкнувшись с холодной липкой мыслью о близкой смерти, теперь он возвращался к жизни. Наконец, издав тихий стон, он резким движением отстранился от незнакомки, и молча, откинулся на матрас…

В тишине прозвучал приглушенный серебристый смех:

– Я не ошиблась, якобинец, и отнюдь не разочарована, хотя произвести на меня впечатление нелегко… Ты хороший любовник, даже жаль, что тебе придется умереть.. Но именно поэтому я могу назвать тебе свое имя, меня зовут Тереза Кабаррюс.. Диктатор погиб и очень скоро я буду свободна. Прощай, якобинец…

Легкая изящная тень поднялась с матраса, деловитым жестом спрятала в низкий вырез платья обнаженную грудь, поправила юбку и бесшумно растворилась в темноте.

Норбер еще долго лежал, глядя в потолок широко раскрытыми глазами, чувственная буря улеглась, её место снова заняло отвращение к ситуации, презрение к сексуально озабоченной незнакомке и стыд за самого себя.

Вспомнилась малосимпатичная тюремная история с Клервалем и заключенными аристократками… Лучшим выходом было отключиться, выбросить из памяти сомнительный эпизод…Это был лишь чувственный яркий сон, сон человека вернувшегося с того света…

Политика термидорианцев

Сентябрь 1792 – июль 1794. .. Пока одни погибали на фронтах, защищая границы Французской Республики, другие подавляли мятежи, раскрывали заговоры союзников интервентов внутри страны, эти «герои» наживались на обстоятельствах, делали деньги «на революции» и деньги немалые. Скупив дворянские земли, и имения они ощущали себя «новыми господами».

И этим «господам» не хватало только власти.

К лету 1794 они окрепли: к чёрту народовластие, равенство и братство, пора закрепить за собой захваченное дворянское имущество, они «новая элита», и смерть якобинцам и Робеспьеру, если они стоят на их пути к безраздельному господству и бесконтрольному обогащению!

Робеспьер для них «диктатор и чудовище» уже оттого, что посмел требовать у нуворишей декларации о происхождении их доходов! Поэтому еще в 1793 году они мало что имели против Робеспьера и ничего не имели против казней аристократов, так как сами же начали скупать их конфискованные земли и замки…

Крупным собственникам нужно послушное «ручное» правительство, привилегии для новой буржуазной «знати» и гильотина для всех «друзей народа» и «неподкупных», кто еще осмелится напоминать о высоких принципах Революции, об интересах нации, о совести и чести патриота!

Но открыто так говорить всё же нельзя, надо придумать благородную цель! А значит, Робеспьер станет «козлом отпущения за всё и всех», своего любимца парижане должны возненавидеть…

Отныне любое непопулярное, неудачное или жестокое решение приписывается лично Робеспьеру и преподносится совершённым «по его приказу». Как кролики плодились клеветнические брошюрки Монжуа, Дюперрона, Лекуантра, последний уже давно набил руку на доносах.. он писал подобные пасквили еще при жизни Неподкупного.. с весны 94-ого..

Один из депутатов дантонист Куртуа присвоил себе немалую часть переписки Робеспьера и почти открыто торговал письмами, за их возвращение авторы готовы были платить нешуточные суммы..

И неважно, что все решения в обоих Комитетах принимаются только большинством голосов, а не волевым решением одного человека. Эти настроения умело нагнетались в течении нескольких месяцев 1794 года раздуванием внутренних склок, взаимного недовольства и подозрений.

В ход шла перепечатка английских контрреволюционных брошюр, в которых Робеспьер изображался зверствующим самодуром, вроде восточного падишаха, лично гильотинирующим людей, а французских санкюлотов изображали полу-обезьянами с дегенеративными физиономиями, в длинных рубахах, но без штанов, нередко на изображениях такого сорта они пожирали обрубки человеческих тел…

Будущие термидорианцы против якобинцев, поиски наживы, выгоды и беспринципность против республиканской чести, беззастенчивые политические и финансовые конкистадоры против воинов идеи, брюхо против духа..

Коллеги Неподкупного, участники заговора воображали, что устраняют неудобного им человека и только, но у их теневых сообщников куда более обширные планы, уже через месяц состав обеих Комитетов будет по большей части обновлен.

Коллеги Робеспьера, считавшие себя «мозгом заговора» сами были репрессированы, Билло-Варенн, Амар, Вадье..

В интересах новых членов правительства устранить народный контроль над властью, то есть разгромить якобинскую клубную сеть, путем всеобщей амнистии освободить из тюрем «умеренных» жирондистов и вернуть их в Конвент, освободить также и сторонников «ancien regime» («старый режим») аристократов, роялистов под видом «гуманной акции».

Истинные цели Термидора не только убийство Робеспьера, но и ряд контрреволюционных преобразований режима, что и произойдет в ближайшие месяцы.

Общественность опомнится от анти-якобинской пропаганды, добром еще вспомнит казнённых без суда патриотов, но будет годом позже.

Термидорианцы обещали смягчение режима. Но забыли сказать для кого…

Не для народа, так как голодные самоубийства стали часты в рабочих предместьях Парижа в ту необычно суровую зиму с 1794 на1795 год.

Если в 1793-1794 люди ощущали, что их проблемы и нужды интересуют власть, принимаются конкретные решения, их участие в общественной жизни дает реальные результаты, их голосование в секциях и народных обществах не формализм, то сейчас от них снова почти ничего не зависит.

Полицейские отчеты зимы- весны 1794-1795 гг. покажут, что парижане впервые после бешеной анти-якобинской истерии последних шести месяцев стали добром поминать казненного Робеспьера и прежнее правительство. Это их сильно обеспокоило…

Зато главарей Термидора благословляли в богатых кварталах «новые французы»: коммерсанты, фабриканты и банкиры, которым надоело играть в «демократию» и изображать «уважение» к интересам нации.

Конституционные роялисты – дворяне тоже оживились, если так пойдет и дальше, реставрация монархии Бурбонов не такая уж несбыточная мечта, вопрос времени и цены.

День и ночь работают рестораны и увеселительные заведения, парижане голодные и злые открыто увидели «новых хозяев жизни», не смевших показать нос при власти якобинцев.

Увидели разбогатевших депутатов, коммерсантов, военных поставщиков, разодетых по последней моде франтов и их спутниц, украшенных золотом и бриллиантами красоток, нередко даже из «бывших аристократок», чаще содержанок, чем жён, или девиц с манерами дорогих проституток типа госпожи Тальен.

Восхваляемая вожаками Термидора свободная рыночная экономика уморит голодом не менее миллиона французских рабочих и ремесленников – санкюлотов. Но об этих жертвах и их страданиях никто никогда не писал и не напишет, кому до простолюдинов дело, ведь главное, что новый «бомонд» процветает не хуже, чем дворянство при королях!

Термидор принес «порядок и мир, покончено с террором»? Снова двойная мораль, господа?