Якобинец

Но может это дело создано искусственно и с конкретной целью? Как живо за него уцепились Билло-Варенн и Колло-д,Эрбуа, главы оппозиции Робеспьеру внутри Комитета, давно ненавидевшие Неподкупного, как быстро и главное крайне поспешно отправили девушку под трибунал и осудили на высшую меру, да еще с ближайшими родственниками. Перебор? Очевидно.

Противники Робеспьера разрекламировали дело Рено так, что оно способствовало снижению популярности Неподкупного, выставляя его «кровавым тираном». Писали даже, что в деле Рено больше личной ненависти, чем идейной, будто бы её любовник был гильотинирован, и взбалмошная девица считала Робеспьера лично виновным в этом…

Романтическая чушь, но такому объяснению обыватель особенно охотно верит…О Шарлотте Кордэ выдумывали примерно то же самое.

Также искусственно и «высосано из пальца» было инспирированное врагами Робеспьера примерно в это же время «дело» Катрин Тео, полусумасшедшей старухи гадалки, считавшей Неподкупного новым Мессией, собравшая вокруг себя кучку сектантов «единомышленников».

История была совершенно идиотской и имела одну определенную цель, выставить Робеспьера в смешном и нелепом виде. Показательно, что чем больше он прилагал усилий закрыть эту тему, откровенно развлекавшую депутатов, тем больше она раздувалась…

Что же касается разрекламированной роялистами и термидорианцами «кровожадности» Неподкупного: с осени 1793 в течение нескольких месяцев своим вмешательством он не раз спасал жизни 73 заключенных жирондистов, которых безосновательно пытались отправить на эшафот люди из Общественной Безопасности, эти 73 человека остались живы именно благодаря тому, кого они так ненавидели.

Владелец столярной мастерской Морис Дюплэ жил на улице Сент-Онорэ в доме № 76, вход в который был лишь через ворота со двора. Кроме одноэтажного узкого корпуса с окнами на улицу, во дворе находились два флигеля, в одном из них и жил с 17 июля 1791 года Робеспьер, он занимал одну комнату.

В большой семье Дюплэ было пятеро детей, взрослые дочери Элеонора, Элизабет, Виктория, Софи и 16-летний сын Жак.

Элеонору Дюплэ иногда насмешливо называли «мадам Робеспьер», родители втайне рассчитывали на ее брак с Неподкупным, если не сейчас, то хотя бы в ближайшем будущем, их беспокоило устройство личной жизни 25-26-летней дочери, она считалась «уже не слишком молодой, даже перезрелой» невестой.

Никто не мог тогда предположить, что этой девушке никогда не стать ничьей женой и матерью, так и считаясь « невестой Робеспьера» она умрет в возрасте 64 лет…

Добрую и скромную, не очень красивую Викторию Дюплэ также ждала незавидная участь «старой девы».

Вторая дочь Элизабет в августе 1793 года вышла замуж за Филиппа Леба, молодого депутата Конвента близкого к Неподкупному и в апреле 1794 уже стала матерью маленького Филиппа Леба.

Постоянными гостями дома были ближайший друг Робеспьера молодой красавец Антуан Сен-Жюст, и юная 19-летняя сестра Леба Анриэтта, влюбленная в Сен-Жюста, а также Филипп Буонарроти, итальянский революционер, видный якобинец и прямой потомок Микеланджело, будущий руководитель филадельфов и «отец» карбонариев Франции и Италии начала 19 века, опаснейший враг и корсиканского конкистадора и коронованных тиранов Европы! Но никто не знает своего будущего…

Выросший без родительской заботы, одинокий и недоверчивый, Робеспьер отвечал большой привязанностью и нежностью семье Дюплэ, ставшей ему вполне родной.

С этими людьми он не был ни холоден, ни резок, младшая дочь Дюплэ Элизабэт на всю жизнь сохранила о нём очень тёплые и добрые воспоминания: «Когда мне становилось грустно, я рассказывала ему всё. Он не был строгим судьёй, это был друг.., очень добрый брат..»

Историк, через много лет выслушавший воспоминания дочери Дюплэ о Робеспьере, наблюдавшей его ежедневно в течение трех лет, находясь с ним в тесном и непринужденном общении, словно с членом семьи, даже возмутился, старая женщина говорила совсем не то, что он хотел от неё услышать.

Спокойный, мягкий в общении с близкими человек, кабинетный интеллектуал, добрый друг семьи, где же то «кровавое чудовище и тиран», которого все боялись, о котором он собрался писать?! Он с готовностью счел, что мадам Леба от возраста выжила из ума..

В доме Дюплэ по четвергам устраивались вечеринки, Буонарроти аккомпанировал на фортепиано, Леба на скрипке, молодой Сен-Жюст декламировал стихи, госпожа Дюплэ с дочерьми суетились, накрывая стол и угощая гостей.

Часто до рассвета друзья не расходились. Иногда вечеринки в гостиной, солидно обставленной обтянутой красным утрехтским бархатом мебелью посвящались чтению классиков. Освещенный огнем камина Робеспьер выразительно читал отрывки из Корнеля или Расина.. Стены гостиной были увешаны портретами Неподкупного работы Давида и Лефевра.

У ворот дома на улице Сент-Онорэ Куаньяра ждал Огюстен, Норбер бывал там не очень часто и каждый раз испытывал смутный трепет восторга и гордости, переступая этот порог.

Куаньяр искренне преклонялся перед Робеспьером и сдержанный, суровый в оценке людей Неподкупный отвечал молодому человеку столь же искренней симпатией.

« Как же он изменился за эти три года»– с горечью подумалось ему. Среднего роста, сухощавый в свои 36 лет как юноша Неподкупный очень сильно изменился, высокие скулы резко обозначились на иссиня – бледном лице, серо-зеленые глаза смотрят устало, в каждом движении чувствуется напряжение и нервозность. Но одет он по-прежнему безукоризненно, русо- рыжеватые волосы по-прежнему напудрены, вопреки новой моде, однако синий фрак, узкие бриджи, высокие сапоги соответствовали последним её требованиям, полосатый короткий жилет, уже прозванный подражателями «a la Robespierre», высокий пышный галстук под самый подбородок и кипельно-белые манжеты.

– Рад видеть вас, Норбер, – и сдержанно кивнув, протянул ему узкую руку, – располагайтесь, отдыхайте, пока я у себя в кабинете, срочное дело.»

– Максим, а как же мы?, – Элеонора Дюплэ подошла сзади и мягко опустила руки ему на плечи на глазах удивленного Куаньяра.

– Через час-полтора я весь в вашем распоряжении, – мягко коснувшись губами руки девушки, Робеспьер вышел. Буонарроти тем временем сел за фортепиано. Огюстен жестом указал Норберу на кресло, тот неуверенно сел.

– Можешь не опасаться за жизнь интересующих тебя людей, Сен-Жюст сдает дела Бюро лично Максимильену. Но Кавуа каким-то образом узнал, что девушка у нас, в Комитете Общественной Безопасности Вадье и Амар снова метали громы и молнии.. По поводу? Разве за три месяца мы уже не привыкли к обвинениям в тирании, да, они снова обзывали Максимильена «диктатором»! Однако хорош же «диктатор», которому можно бросать подобное обвинение прямо в лицо», – тонкие губы Огюстена презрительно дёрнулись, -но еще немного и в этот злостный бред поверят и наивные парижские обыватели. Революция в опасности больше чем в худшие дни 1793 года, заговор спаял опальных комиссаров, отозванных за хищения, вымогательства, злоупотребления террором, все эти преступники обьединяются, эти Фуше, Баррасы, Тальены, Роверы, проворовавшиеся чиновники, все они кричат о «тирании и ущемлении демократии», когда их бьют по преступным рукам . .

– А что же Максимильен? Почему их не бросить под нож гильотины раньше, чем они похоронят Французскую Республику или продадут ее англичанам или Бурбонам или по сходной цене?, – на лбу Куаньяра выступил холодный пот липкого ужаса.

– Только наши враги считают, что власть принадлежит ему единолично, но он лишь один из десяти членов правительства, к тому же у них есть сообщники даже в обоих правительственных Комитетах, среди депутатов. Они затормозят принятие обвинительного акта. Умело выставят нас «кровожадными чудовищами». Лишь выстояв, мы сможем доказать чистоту наших намерений, побежденных, нас оболгут, втопчут в кровавую грязь все эти крикливые, лицемерные лже-демократы, торгаши и военные преступники, Тальены, Кавуа и Баррасы…

– И что же теперь?, – Норбер словно заглянул в раскрывшуюся пропасть, в самую тьму могилы.

– Повидайся со своей Луизой, – грустно улыбнулся Огюстен, – и возвращайся. Ты нужен нам. Ты всегда хотел быть ближе к Максимильену, это твой шанс.

Куаньяр молча поднялся, прижав руки к груди. Есть ли он, бескровный выход из Террора?

Впрочем, оппоненты и сами не пойдут на мировую, по крайней мере честно. Раз так, его судьба – спастись или умереть рядом с Неподкупным, нет, иного решения для него не существует.

Их прервало появление Виктории, стройной блондинки в шелковом струящемся платье цвета морской волны:

– Мальчики, мама ждет вас в столовой, ужин остынет. Как утомила нас, бедных девушек ваша политика…Максимильен, мы все.. в нашей семье…вас так любим…уделите же внимание и нам…

Они уже собрались в столовую, когда на ступенях лестницы ведущей наверх появился Робеспьер:

– Огюстен, Норбер, поднимитесь в мою комнату. Виктория, скажи маме, мы ненадолго…

Комната располагалась в мансарде второго этажа и была весьма маленькой и скромной, всю обстановку составляла узкая кровать, застланная голубым одеялом, письменный стол, несколько полок с книгами и документами и несколько стульев. Максимильен жестом указал брату и Норберу на стулья, сам сел на кровать.

– Мадемуазель Масийяк и ее родственники могут остаться на улице Сент-Флорантэн – при этом он метнул быстрый взгляд из под полуопущенных ресниц в сторону побледневшего Норбера – работайте и дальше, и закончите свой доклад к последним числам июля, мы сумеем его использовать в нужное время. Как поживают наши общие «друзья», Норбер, есть сведения, они едва не растерзали вас по поводу этого доклада и исчезновения девицы Масийяк?, – на его тонких губах появилась слабая усмешка.

– Да, это происходит постоянно в эти два месяца, на днях отбита очередная атака, гражданин Робеспьер. У меня есть предположение, что перепечаткой английских брошюр, обвиняющих вас в диктаторстве и тирании занимаются отнюдь не одни роялисты, но и некоторые наши доблестные коллеги…, – Куаньяр чувствовал себя крайне неловко.

Робеспьер сделал небрежный жест, на его тонком бледном лице появилась легкая гримаса усталости и отвращения:

– Это не предположения, а факты. Знаю даже конкретно, кому этим обязан…

Из-за двери послышался мягкий девичий голос: «Мы вас ждём!»

– Мы идем!, – и мягко обращаясь к собеседникам, – сегодня у нас вечер отдыха и литературы, то есть мы можем ненадолго позволить себе отвлечься от жестокого мира политики и грозящих опасностей в обществе друзей и красивых девушек.. Кстати, Норбер, слышал, вы неплохо умеете декламировать стихи наших классиков?

Норбер не успел ответить. Огюстен рассмеялся:

– У него немало талантов и отличная память. Он сможет процитировать почти дословно и твой доклад «О принципах политической морали», а он немал объемом. Знает даже кое-что из твоих юношеских стихов, но я тут не при чем, в этом проболталась Элизабэт!

Робеспьер слабо улыбнулся, холодность взгляда испарилась, по смягчившимся чертам лица было видно, что ему приятно это слышать, но он сказал лишь:

– Нет, меня цитировать не надо, особенно сегодня. У нас вечер отдыха, прошу всё же не забывать об этом, это очень редкое и тем особенно ценное удовольствие..

– На меня произвел сильное впечатление ваш портрет в полный рост работы Жерара, уверен, у этого юного художника большое будущее, – Норбер не сводил внимательных глаз с лица своего собеседника.

– Я тоже так думаю. Но сейчас нас ждут, мы должны спуститься, – и чуть помедлив, Робеспьер добавил, – мне хотелось бы поговорить с вами, Норбер, в иных обстоятельствах…

– Когда вам будет удобно, я всегда в вашем распоряжении, – глаза Куаньяра светились. Горячая волна поднималась к сердцу.