Санитарная зона

Я обещала позвонить, но все еще была убеждена, что никогда не рискну отправиться в зону боевых действий. Не потому что трушу, а потому что не вижу в этом необходимости. Зачем, там и без меня хватает корреспондентов: опытных, подготовленных, увлеченных своим делом! И, конечно же, их совесть не запятнана фальшивыми журналистскими расследованиями! Но внутри, в области злосчастной аорты, шевельнулся огромный червь. Он выгрызал меня, желая выбраться наружу, извлекая вместе с собой спрятанные сомнения. А может попробовать? Рискнуть? Вся моя жизнь до сего момента была ложной, вымышленной. Я занималась журналистикой, но то была игра в журналиста. А ведь еще на первом курсе мечтала о том, что сейчас реализовывал Толик. И что в итоге? Толик – под градом, а я в укрытии стен клиники. Тепло, уютно и безопасно. Спряталась от себя самой. Всю свою жизнь искала поводы не встречаться лицом к лицу с реальностью, ни когда увлекалась биологией, ни потом, когда увлеклась силой слова. Именно, увлекалась! А нужно было жертвовать собой ради профессии, совершенствоваться в мастерстве! В «Зореньке» столько лет мирно отсиживалась, чтобы тешить свое самолюбие и прикрывать хобби изнанкой мнимой значимости. Теперь же, после беседы со Светланой, а затем с Толиком, мне нужно было обрести новый смысл, истинное занятие, которое стало бы предназначением, служением и самопожертвованием.

На группу я пошла ватная. В переносице ломило, уши закладывало. Что я делаю здесь? Для чего нахожусь в этой больнице, когда там Толик, люди, залповый огонь, и падает с неба град, о котором без умолку говорят в новостях, но никак не в прогнозе погоды! Кто делает новости экстренными, тревожными?! А делают их самые обычные «толики»! Может быть, и я могла бы… Может быть, появилась бы необходимость и моего присутствия под залповым огнем?

– Алиса! – меня окликнули сзади. – Заходи в кабинет! Что стоишь перед дверями?!

Я будто проснулась. Перед глазами всплыла металлическая табличка кабинета психотерапии. Моя рука покоилась на дверной ручке. Сколько я так простояла?

– Входи, смелее, девочки уже собрались! – в мою сторону двигалась хрупкая фигурка Светланы.

Я обернулась. Сегодня под грузом собственных мыслей Светлана не показалась такой милой как в первый прием. Очарование знакомства с психотерапией вдруг исчезло. Рассудок твердил, что это тоже фальшь, очередная игра. Но Светлана, приблизившись, ласково подтолкнула меня под локоть. И я подчинилась. Тут же за сомнением в психотерапии пришло разочарование в себе. Светлана выискала во мне мужское начало, дала свободу Али, который теперь, будь он немного устойчивее, рискнул бы ехать вслед за Толиком, а я неблагодарно усомнилась в ее профессии.

Я вошла в кабинет. Обстановка в нем изменилась. В центре стоял белый чайный столик. Пыхтел кофейник, звякали ложечки. Вокруг были расставлены шесть стульев, образуя идеальную геометрическую фигуру, напомнившую мне ведьмин круг. Хаотично раскидались белые пледы по спинкам стульев и полу. В них кутались четыре женщины. Эти женщины принадлежали другому миру, о котором я писала, но никогда в реальности не соприкасалась с ним. Сытые лица, уверенные взгляды, золотые локоны. Думаю, мои одногруппницы никогда не знали нужды, им не приходилось обгладывать кости, которые подбрасывала жизнь, как это часто делала я. Их ухоженные ножки, пальчики рук не обозначили вены, а у меня варикоз с двадцати лет. Я не была одной из них, и они это видели. Смотрели на меня брезгливо, скривившись, хотя во имя Великой Светланы и пытались растягиваться в деланных улыбках. Отхлебывали из чашечек кофе, ловко закидывали в красные, хищные рты дольки цветного мармелада. Женщины мне не понравились. Я стояла у входа, не решаясь войти в круг стульев и белых пледов.

– Девочки, знакомьтесь, это Алиса, пятый и последний член нашей группы. Теперь мы в сборе и мы можем приступать.

Я догадалась: сеансы платные. Пока я нахожусь в клинике, с меня не возьмут и гроша, а потом, как только я запутаюсь в сетях психотерапии, как только я подсяду на Светлану как на сладостную иглу с героином – буду платить. Понять это два дня назад мне было не суждено. Возможно, я не понимала бы этого и сейчас, если бы не звонок Толика. Он, как грубая пощечина, отрезвил меня. Но, пока еще не смея спорить со Светланой, я кивнула, нехотя улыбнулась и села на один из двух пустых стульев. Рядом опустилась Светлана.

– Девочки, – продолжила она, – Алиса новенькая, давайте ее поприветствуем.

– Здравствуй, Алиса, – дружно промурлыкали женщины, не выпуская из рук чашечки с кофе.

– Алиса у нас журналист, она попала в неприятную ситуацию, и мы должны помочь ей преодолеть социальную отстраненность.

«О боги, что она говорит! – я покраснела. – Кто дал ей право обнажать меня перед совершенно чужими людьми?! Неужели еще утром я желала оказаться среди напудренных кукол, рты которых, не переставая, тискали мармеладные дольки?!» Мне было некомфортно, противно.

– Журналист, как мило! – снова услышала я хоровой возглас.

– Да, девочки, согласитесь, что это здорово – наши ряды пополнил творческий человек. А теперь давайте каждый расскажет о себе. Мы с вами знакомы, но Алиса должна узнать каждую из вас поближе. Итак, начнем с Наташи. Наташа, поведай Алисе, кто ты и с чем пришла, а также объясни, с какими переживаниями борешься.

– Хорошо, – глаза Наташи, сидевшей напротив меня, влажно заблестели.

Я видели, блеск вызван никак не набежавшими слезами, а страстным желанием оказаться в центре внимания.

– Я Наташа, мне сорок, у меня депрессия. Мне очень одиноко. Муж в постоянных командировках, дети не радуют меня.

– И когда же, Наташа, все это началось? – уточнила Светлана.

Я догадалась, что все свои уточнения, она проговаривает Наташе в сотый раз, а Наташа в сто первый терпеливо поясняет.

– Как только родился первый ребенок, я ощутила, что теперь всем должна, все от меня чего-то ждут. Муж, младенец, мои родители, социум, наконец. То, что я могла делать до деторождения, сейчас начало вызывать возмущение близких мне людей и общественное осуждение. Сначала я протестовала, пыталась сопротивляться, а затем смирилась. К ребенку подходила машинально, совершала все необходимые действия, кормила, купала. Но мое сердце молчало. За смирением пришло гнетущее чувство одиночества, усталость. Потом родился второй ребенок, мое отчаяние усилилось. Мне казалось, что молодость закончилась и счастье, и беззаботность тоже. Я должна уступить место в этой жизни новым людям, а себя заточить в четырех стенах. Муж стал холоден ко мне, я не смогла лавировать и впала в депрессию. Теперь мне лучше, сеансы позволяют чувствовать себя нужной, девочки заменили семью… Правда, дети по-прежнему не радуют…

– Зачем же тогда было рожать второго ребенка, если с первым вы развязали холодную войну? – не выдержала я.

– Ну как же? – Наташа хлопала накладными ресницами в густых комочках туши. – Ну как же? Детей нужно рожать!

– Это кто вам сказал? – я была взбешена. – Кому нужно? Чтобы потом их попросту игнорировать?

До чего же я презирала подобных расфуфыренных женщин, ждущих чуда от деторождения, а потом вдруг осознавших, что дети – это не их тема, убегающих от действительности, а вместе с ней и от несчастных нелюбимых детей в бутылочное горлышко «Джек Дэниелс», либо в баночку волшебных нейролептиков.

– Алиса, – Светлана смотрела на меня с жалостью, – зачем ты так, мы друзья, не нужно упрекать, не стоит. Простите, девочки, – обратилась она к женщинам. (Они надули губки, вернули на стол чашечки) – Алисе сейчас тяжело, но она найдет в себе силы, чтобы проработать свой гнев. Гнев – это эмоции. Мы рады, Алиса, что ты их испытываешь. Мы рады, девочки?

– Мы рады, Алиса!

Я замолчала. Пристыжено вжалась в свой стул, решила больше не отвечать, не выкрикивать, не цитировать.

Монолог Наташи закончился. Подхватила инициативу исповедей Катя, за ней была Доминика, а после Диана. Сюжеты рассказов явились однотипными и лишенными красок: скучающие домохозяйки, ищущие возможности привлечь к себе внимание мужей. Я не могла их понять, возможно, просто не хотела, даже не делала попыток вникнуть в слова. Что могло быть у нас общего? Ничего! Совершенно ничего! Они не знают нужды, никого не любят кроме себя, им не нужно сбивать ноги в поисках куска хлеба. А я? Мне постоянно приходится хлопотать о завтрашнем дне, которого, как ни странно, у меня нет, ибо я не знаю, что будет, когда выпишусь из клиники. У меня нет работы, нет средств к существованию, у меня вообще ничего нет, кроме вымышленного Али и Толика под залповым огнем. Слушая и не слушая своих новых знакомых, я могла только тяжело вздыхать.

После сеанса Светлана отозвала меня в сторону:

– Тебе неловко, Алиса?

– Да, – кивнула я, – группы это не мое.

– Тебе так только кажется, – улыбнулась она, – это первое групповое занятие, все проходят через его тяготы. Привыкнешь, научишься озвучивать свои боли, тревоги. Девочки поддержат тебя, поверь мне, они комфортные. Кстати, ты ходишь на лечебную физкультуру?

– Еще нет, – нехотя ответила я.

Мое тело мучила невыносимая тяжесть, мне хотелось сиюминутно вернуться в палату, забраться под одеяло, получить горсть таблеток и уснуть.

– Вот оно, вот! – вскрикнула Светлана, точно нашла причину всех моих гневных выпадов на сеансе.

– Непременно завтра же иди на физкультуру, увидишь, станет легче! Не только душевно, но и физически. И еще! Знаешь ли ты правило РПРП?! Я убеждена, что именно к тебе, как ни к кому другому, оно применимо!

– Это что-то вроде РПП? Расстройство пищевого поведения? Так у меня с детства аппетит плохой.

– Нет, Алиса, РПРП – значит раскрыть потенциал, реализовать потенциал. Твой потенциал еще не раскрыт. Поэтому ты гневаешься. Отыщи его, узнай, на что способна, чего действительно хочешь – и двигайся вперед. Только вперед, понимаешь?

– Кажется, да, – мои щеки покраснели. Опять вернулась неловкость и вина перед Светланой, она со мной так возится, а я все время пытаюсь бодаться.

– Это хорошо, что понимаешь! Поверь, милая, тебе очень важны групповые занятия, потому даже не сопротивляйся. Завтра же – на лечебную физкультуру! Увидишь, сколько новых интересных людей окажется во власти твоего внимания. Договорились?

– Да! – согласилась я.

Мне снова казалось, что Светлана во всем права, и если я буду ее слушаться, то моя жизнь непременно наладится.

Глава 5

Как ни предрекала мне Светлана визит на лечебную физкультуру, как ни настаивала, а все же он не состоялся, ибо двумя последующими днями были выходные. Кабинет лечебной физкультуры оказался закрыт на замок, физкультгруппы отдыхали, зато во всю трудились мой лечащий врач Петр Алексеевич и местный парикмахер, слывший «волосных дел мастером», старый добрый еврей Лев Борисович. Я решила осчастливить его своим жалким рыжим шнурком. Делать было нечего, никаких процедур на эти дни назначено не было. Но не только от праздности и безделья я отправилась наведать местную парикмахерскую, всему виной и причиной был мой доктор Петр Алексеевич. Мне казалось, что я ему нравлюсь. Заниматься подобными любовными глупостями я не привыкла, но здесь, в клинике, Петр Алексеевич был единственным мужчиной, с которым я общалась, а посему, волей не волей, тоже стала поглядывать с интересом на него. Чтобы он мог рассмотреть во мне не только пациентку, но еще и обольстительницу, мне непременно захотелось привести свой внешний облик в соответствие с мировыми представлениями о красоте. И если от спортивного костюма я избавиться в этих стенах не могла, то придать волосам блеск и шелковистость вполне имела возможность. Поистине, тогда я предположить не могла, что вызывала любопытство со стороны доктора лишь потому, что была журналистом. Едва жизнь забросила меня в иную сферу профессиональной деятельности, как от былой нежности и заботы не осталось и намека, лишь холод и пренебрежение. Все это станет после, после того, как я изменю самой себе.

Но тогда, еще не ведая, что будет со мной дальше, не предполагая, чем смогу заниматься кроме написания текстов, я вошла в помещение, отведенное под парикмахерскую. Мне было немного не по себе, позволить кому-то рыться в моих волосах я доверилась впервые. И что греха таить, в моем сердце поселилась зависть. Я не уважала напомаженных кукол из своей психотерапевтической группы, однако они явились укором неопрятной внешности, которую я так долго маскировала под громким словом стиль.

Помещение отдаленно напоминало светлицу красоты. Видимо, раньше то была процедурная. Здесь на стенах, полу обозначилась ровными мелкими квадратами белая неуютная плитка. В некоторых местах она потрескалась, швы между квадратами были грязными, замусоленными несвежими половыми тряпками. Едко пахло хлором и еще чем-то, от чего у меня сиюминутно случился приступ кашля. У незанавешенного окна стоял маленький круглый человек. Когда я вошла, он обернулся, его глаза, добрые, располагающие, тепло улыбались. На вид ему было под семьдесят, плавные движения головы, неспешных рук странным образом подействовали на меня завораживающе, захотелось довериться их обладателю, позволить касаться шеи, волос, плеч. Парикмахер был похож на сытого холеного кота.

– Ах, какая сударыня к нам пожаловала, – Лев Борисович довольно потер ладони, – входите, милейшая, я вам рад!

Он говорил, осматривая меня с ног до головы, а мне все больше чудилось, что парикмахер – настоящий кот, его голос был похож на довольное урчание, какое только могут издавать старые коты, наевшиеся всласть жирной деревенской сметаны.

Лев Борисович усадил меня в кресло, ощупал волосы, легким движением стянул резинку.