Санитарная зона

– Я?

Вопрос поставил меня в тупик: не потому, что был задан бестактным образом, а потому, что за все это время со статьей об изъятых органах впервые кто-то проявил любопытство к моим чувствам.

– Одиночество, я очень одинока, никому не нужна, меня использовали!

Я извергла из себя то, что все эти дни испытывала, чем надрывалась, о чем думала. Эмоции, наконец, нашли выход. Я посмотрела на лавандовые салфетки – не сработало – плакать никак не хотелось, хотелось злиться и кричать.

Светлана одобрительно кивнула мне, и я продолжила свою гневную тираду. Не знаю, зачем я доверялась ей. Это был обыкновенный человек, такой же, как и я, со своими проблемами и страстями, но тогда она была для меня иконой. Я точно стояла на коленях со свечой в руках, совершая свою первую в жизни исповедь. Нет, я не верила Светлане, как и в статью, которую писала, но мой разум заволакивал туман, я хотела верить хоть кому-нибудь, хоть в кого-нибудь.

– Алиса, ты чувствуешь расщепление? – вдруг неожиданно спросила она меня.

Не того вопроса ожидало мое истерзанное душевное состояние, но… Ответила я резко, скоро.

– Да! – для меня самой это «да» прозвучало облегчением, словно я ждала много лет уточнения своей половой принадлежности. Меня никогда не спрашивали о расщеплении, а я так этого хотела. Долгие годы я терзалась тайнами своего происхождения, точно тысячи червей пожирали меня изнутри. Во мне было то, что принадлежало отнюдь не женскому миру.

– Да! – я кричала. – Алиса! А – точка, Л – точка, И – точка.

– Давай уберем все точки, – ласково сказала Светлана, – просто Али.

– Да, – я выдохнула, наконец-то, «да».

– Али – это есть мужское начало в тебе, не бойся его, это твоя сила, гордость, напор, желание быть в этом мире, стремление иметь не только обязанности но и права.

Все, я ее любила! Она рассмотрела во мне то, что я сама боялась рассмотреть, более того, так смело произнесла вслух, назвав вещи своими именами. Мне стало легко. Я мужик! Борец! Я есть сила! Я есть стремление! Я есть свершение своих желаний! Кажется, психиатрия – это добро, недооценила я самую важную, самую значимую область медицинского познания человека.

Мне захотелось еще много ей рассказать, чувства бурлили во мне как кипящий бульон в кастрюле. Однако Светлана посмотрела на свои крошечные часики, которые прятала в кармане пончо, и сообщила, что сеанс подошел к концу. Мне показалось, будто я была угощена желто-белым тортом, должно быть, ванильно-лимонным. Сначала передо мной поставили все лакомство, потом, подумав, отрезали один кусочек, и, едва я к нему притронулась, отобрали и это. Я насладилась только крошкой. Но как же вожделенна она была для меня! Я непременно снова приду, чтобы опустошить предложенную мне тарелку.

Напоследок Светлана выписала антидепрессанты, которые я должна была купить сиюминутно в аптеке клиники, и назначила визит через два дня, но уже на групповую терапию, так как мне необходимо бороться с отстраненностью от социума, вызванного увольнением с работы. А также вручила направление на лечебную физкультуру. Я раскланялась, наговорила кучу нелепых комплементов и побежала с рецептом в аптеку. Жизнь налаживалась, я полюбила своего психотерапевта. Теперь я поклонялась психотерапии, а психоаналитиков возвела в ранг святых, несмотря на то, что религия до сего момента была от меня так же далеко, как и лечение души. Мой Али, нашел выход в свет не только в виде псевдонима, но и в качестве второй половинки человеческого существования, а это было важнее предубеждений.

Глава 4

Накануне визита на групповой сеанс мобильный аппарат, молчавший долгое время, подал жалобные сигналы. Я лежала на кровати под капельницей, досчитывая последние янтарные капли, которые должны были освободить мое тело от ненавистной системы. Целых два дня я ждала встречи со Светланой и трепетала от невыносимости того, что познакомлюсь с подобными себе. Все физиологические болезни я отмела за одну бессонную ночь, уверовав в психосоматику. Теперь никто никогда меня не переубедит: болезни кроются исключительно в голове. Мои одногруппники по психотерапии не находились в этой больнице, брали платные сеансы, тем интереснее они являлись для меня.

Телефон зазвонил настолько неожиданно, что я должна была испугаться. Но со мной этого не произошло. Уже второй день я принимала антидепрессанты, делавшие меня спокойной и миролюбивой. Большего эффекта не было, он должен был наступить только недели через три.

Я посмотрела на экран. Номер был мне незнаком. Левой, свободной от капельницы рукой, я поднесла его к уху.

– У аппарата…

– Лиска, ты? Неужели дозвонился?!

Голос в трубке трещал, я не знала его.

– Кто это? – равнодушно уточнила я.

– Толя, Анатолий Валерьевич! Совсем позабыли своего однокашника вы, Алиса Павловна!

– Толик ты?! – я подскочила, резким движением вырвала иглу из вены. Кровь в одночасье брызнула, запачкала пододеяльник.

– Ах ты, черт! – выругалась я! – Будь она неладна!

Вид крови не произвел на меня никакого впечатления. Толик заботил меня гораздо сильнее, нежели возможность истечь красными каплями эритроцитов и тромбоцитов.

– Алиска, Лисонька! Мало времени! – трещала трубка. – Мне столько тебе нужно рассказать!

Действие таблеток резко отпустило, по коже побежали сотни взбешенных муравьев. Это был не простой звонок от человека, с которым я давно не виделась, мне звонил сам Толик из настоящего пекла, на которое отважился после истерики на моем балконе.

– Толя, откуда ты звонишь? – я предусмотрительно убавила тональность голоса, начала шептать в отверстие динамика мобильного аппарата, боясь быть услышанной и заподозренной в новом страшном заговоре – теперь уже не против клиники и врачей, а куда серьезнее – против национальной безопасности.

– Алиска, не мне тебе объяснять! Как ты? Еще не нашла работу? Приезжай ко мне, я все устрою, хорошие деньги! Только опасно… Ты где сейчас?

– В больнице…

Треск в трубке усилился. Голос Толика стал еле различим.

– Что? Алиса, говори громче. Чем ты занимаешься?!

– Неважно, это не главное! Как ты? Пишешь о войне, а сам-то целый? – я забыла о конспирации, стала кричать.

– Целый, но уже успел оказаться под градом!

– Под градом? Значит у вас дожди? А у нас тепло, солнце…

– Не под тем градом, Лисонька, совсем под другим. Вообрази, вчера блокпост и жилой микрорайон обстреляли из систем залпового огня. Люди погибли…

– Как же так, Толик?!

У меня перехватило дыхание. И это мне говорит Толик, маленький подозрительный человек. Он говорит не о надоях, не о питательности яиц, производимых местными пеструшками, а о системах залпового огня, о смертях.

– Толик, страшно же! Как ты держишься?

– Не паникуй, Алиска. Нам ли бояться!

– Все шутишь, Толик, а если начистоту?

– А если серьезно, Алиса Павловна, то мне, может быть, всего этого так долго не хватало. Здесь все по настоящему: жизнь, смерть, люди, истины. Черное – это черное, а белое – никак не голубое. И журналистика настоящая, нужная. Подлость не прячется под маской добродетели, и я больше не прячусь за мнимыми талантами. Делаю то, что у меня получается. Ну а смерть… Так она и дома может в любую минуту настигнуть. Вспомни нашу редакцию, сто раз зимой под огромными сосульками пробегали. Бах – нет человека! Понимаешь? Приезжай!

– В этом ты прав…

Треск прекратился. Мир затих. Сейчас в нем существовал только голос Толика, далекий и близкий. Я ухватилась за него, как за тонкий волос, тянущийся из блиндажей, землянок и окопов нашего двадцать первого века. Какой бы страшной ни была правда, описанная Толиком, но все же она была настоящей чистой правдой жизни, где не нужно сочинять, высасывать факты из пальцев, притворяться.

– Но все-таки, почему ты?

Вопрос был глупым, я задала его лишь для того, чтобы не потерять голос Толика.

– Потому что я. И все! Надумаешь, звони по этому номеру, будем работать в связке. Нам с тобой все равно терять нечего: ни семей, ни детей.

– Я позвоню, Толик, обязательно позвоню!