Зови меня Яга

Чуть не засмеялась: «Тоже мне, гейшу нашёл», но вовремя спохватилась, что слов таких мой собеседник не знает.

– Чёрный перец? – с надеждой спросила я, но Иван непонимающе нахмурился. – Сапоги мне привези. Мерку надо?

Это был дорогой, но понятный подарок. Василиса ждала поодаль, понурившись, гладила снаряженного коня. Она вернуться не сможет. Я уже вручила ей глиняный горшочек со мхом и тлеющими углями, дала последние наставления. Хотела было подойти обнять, но при царевиче не хотелось проявлять слабость. Да и то сказать, жальче было с конём расставаться, чем с этой пигалицей.

– Пряники ещё! – крикнула я, пока они не успели уйти далеко. Нет, это тоже непонятно. – Козули! Хлеб медовый!

Иван махнул рукой в знак того, что понял и услышал, и ветер донёс до меня его раскатистый смех. Да провались ты, может и не приедет больше. А может, меня раньше съедят. «Полакомиться захотелось, ишь ты!», – мысленно прикрикнула я сама на себя, но смутная тоска внутри не унималась. Мысли вертелись вокруг сладкого, рот невольно наполнился слюной. Восточные пряности были не знакомы местному люду, но даже простое сочетание ржаной муки, мёда и ягодного сока получалось умопомрачительным. Умельцы точно добавляли в тесто травы или коренья, но какие – я не знала.

От горячей соленой воды и грубой работы руки покраснели и потрескались. Но ощипать несчастных курей я успела, благо их было немного. Наваристый бульон с сушеным укропом здорово поднял настроение, пока я сидела у печки вечером, не в силах поднять ничего тяжелее кружки. Не удивительно, что его считают целебным, бульон не просто питает тело, он согревает душу. Пёс, получивший наравне с кошками куриную голову, скромно вздохнул из-под стола. Не стоило пускать его в избу, но какое-то третье чувство руководило мной в тот вечер. Блох на нём не нашлось, зима, что и говорить – есть свои плюсы. Пусть спит.

Глаза слипались, но надо было дождаться, пока прогорят дрова. Я плавала между явью и сном в дремоте, знакомой каждому, когда твои мысли незаметно перетекают в сновидения и обратно. Представляла Ивана и Василису, бредущих через заснеженный лес. Наверняка эти двое уже обмениваются колкими шутками, а, может быть, и поют, распугивая зверье вокруг. Они обязательно дойдут – погода благоприятная, места спокойные.

Когда-нибудь Иван вернется сюда при случае и расскажет мне что-нибудь про Василису. А потом девчонка подрастет и отправится к местному царьку не одетая и не раздетая, не с пустыми руками, но без подарочка, ни пешком, ни верхом…

Из последних сил я боролась со сном, а потом встала и зачем-то закрыла дверь на тяжелый засов – деревянная перекладина, никакого замка. Набреди на мою избу лихие люди – брать особо и нечего, Василисе отдала самое ценное. Подумала так и аж спать расхотелось.

Я вертелась на лавке и всё думала – что попросить у Ивана в следующий раз. Что мне нужнее? В шутку, конечно, не всерьёз – уверенности, что я ещё хоть раз увижу царевича не было никакой. А может, приедет, да без сапог. Ну его к лешему. Я зевнула и продолжала мечтать о разных удивительных вещах, пока не погрузилась в сон. На ноги не постеснялись прыгнуть кошки, и старый разбойник Шмель замурлыкал так громко, как умел он один.

Глава 6

Я пережила эту зиму. Лесное зверье не тронуло моих коз, лишь несколько цыплят бесследно исчезли – я подозревала собственных же кошек в злодеянии. Двор раскис, превратившись в сплошное липкое, вязкое месиво, зато птицы пели на все голоса, соревнуясь между собой. После ухода Василисы прошло больше месяца, и я знала: ещё сколько-то времени – и черты её лица потихоньку исчезнут из памяти. Встречу – узнаю, а так, чтобы помнить – нет. Я часто баловалась, рисуя угольками, но люди, в отличие от животных, получались плохо и непохоже.

Не в силах сидеть дома, много времени проводила в лесу, мысленно молясь богам – не встретить бы хозяина леса. Весна – время такое. Вся земля изрыта кротовьими холмиками, жужжат насекомые, значит, и медведь уже проснулся – злой, потому что голодный. Лес сырой, холодный. Хожу, стараясь не наступить на лягушку, а то прыгают из-под ног одна за другой. Пусть лучше достанутся ужику или гадюке – вон она греет на солнышке узорчатую спину, вялая и всё ещё сонная после зимы.

Солнце грело всё сильнее с каждым днем, и скорость, с которой природа возрождалась после зимы, завораживала. Особенно любила я первые березовые листочки – липкие, яркие и блестящие. Любовалась, но и собирала тоже. Сама не зная зачем, постоянно пополняла свою травяную аптечку. Привычка, должно быть, да и нет здесь других лекарств, если разобраться.

А когда просохли дороги, явилась она. Деревенская дурища невнятного возраста со своим младенцем. Мялась у ворот, пока Уголек исходил тонким лаем. На Василису не лаял, подлец.

– Заблудилась? – рявкнула я, подкравшись сзади по тропинке и больно ткнув бабу посохом. Она взвизгнула, как поросёнок, хотя через одежду наверняка было не больно. Младенец тут же зашёлся криком, но каким-то хриплым и уставшим, захныкал. Молодуха заплакала, и я решила взять беседу в свои руки:

– Случайно, говорю, сюда вышла? Куда прёшься?

Она испуганно замотала головой, поправила платок и затараторила:

– Да как же случайно! Муж привез, он с телегой дальше проехать не смог! Ждёт, – она неопределенно махнула рукой в ту сторону, откуда пришла. – Иван-царевич сказал: Яга поможет, ты, стало быть. Рассказал, как хату твою найти, да что надо поклониться непременно, чем Бог послал. Мы люди бедные, но не откажи, уважь, матушка.

– Рот закрой! – крикнула я. Словесный понос ей надо лечить, вот что. Царевич, значит? Прокляну, гада, до десятого колена, чтоб ему пусто было, шутник эдакий. Баба качала младенца, примотанного к груди, и тихо размазывала слезы по щекам.

– Зачем пришла? – строго спросила я.

– Первенец наш спать не может, сил нет. Что только не пробовали. Плачет без умолку, муж из дома гонит, меня ругает-колотит, что унять не могу. Посмотри ты его, Ягинюшка!

– Что тут смотреть, ясно же, что порча, – фыркнула я, но зря. Сарказма местные люди не разумели. Глаза у крестьянки загорелись надеждой:

– А ежели порчу эту снять? Возможно ли? – поинтересовалась она, и я скрипнула зубами. Женщина не из богатых, значит, пока она работает, младенцу пихают в рот жеваный хлеб с квасом, завернутый в грязную тряпку – меня начало подташнивать от одного воспоминания о тюре, местном аналоге соски. Переодевают младенца навряд ли, банный день раз в неделю – и довольно.

– Криксу прогнать – дело не быстрое, – процедила я после долгих раздумий, и никак не ожидала, что пришлая баба плюхнется на колени:

– Всё сделаю, помоги, помрёт ведь!

– Помрёт, – задумчиво протянула я в ответ, согласно кивая. – Ладно, дурища, пойдём посмотрю сына твоего, может и получится порчу снять.

На улице было прохладно, а в избе – темно, и я колебалась, не зная, где лучше осмотреть малыша. Молодуха приняла эти сомнения на свой счёт:

– Чем скажешь заплатим, что скажешь – сделаем! – заверила она, но я лишь скривилась и плюнула. «Мы», да «мы», вот заладила. За себя говори, дура. Детёныша решила осмотреть все же в доме, при свечах. Я берегла их, пользовалась лучинами, а сейчас – пригодятся, уж больно торжественно будет выглядеть.

Молодая мать размотала многочисленные слои ткани и положила младенца, куда я показала – в деревянное блюдо на столе. Страшнейший дерматит, смотреть даже больно, прикоснуться – страшно. На коже были чистые места, но в области ягодиц – сплошная рана. Какие же боли должен испытывать этот ребёнок, подумать страшно! Животик уродливо вздувался, выступая над тощей грудкой.

– Грудью кормишь? – спросила я, и молодая женщина закивала, в ужасе прижимая руки к губам. – Зовут тебя как?

– Марья.

– Иди, Марья, баню затопи, да на печь воду поставь кипятиться. Можно сына твоего поправить, если Бог даст. Иди, не смотри так, не съем я его.

Дерматит и колики. Я задумалась, стараясь подобрать подходящее средство для ванночки. Жаль, череды нет – вот уж не думала, что понадобится. Ромашка? Слабовато, её пусть Машка пьёт. Календулу можно, но горькая, если хлебнет – не успокоим потом. В конце концов, решила начать с отвара берёзовых почек, а потом попробовать и кору дуба – уж очень хорошо она подсушивает и заживляет. Коры у меня было заготовлено достаточно – я и волосы ей ополаскивала, и рот полоскала, и горло при простуде.

Приготовив воду для купания безымянного младенца, я растолкла немного укропных семян и залила кипятком. Попробую дать немного ребенку, если лучше не будет, то и хуже – тоже. Все свои действия я объясняла Марье – пусть сама справляется впредь. Как проверять температуру воды сгибом локтя. Как правильно прикладывать сына к груди, чтобы не хватал воздух. Как очищать нежную кожу ребенка облепиховым маслом.

Молодуха жила у меня три недели. Всё это время она ела и пила лишь то, что я позволяла. Сушёный мох, который я держала для скотины и разных хозяйственных нужд, хорошо впитывал влагу, толстым слоем устилая колыбельку. Марья только и делала, что ухаживала за скотиной и стирала. Меня она раздражала. Говорят, глупость – не порок, а несчастье. Так вот, свалилось несчастье на мою голову!

Ребёнку оказалось достаточно получить мать в полное распоряжение, да еще и сухую задницу в придачу. Орать он не перестал, но теперь возмущался только от голода, и когда я заставляла его упражняться, перевернув на животик. С легкой грустью я думала, что все мои усилия напрасны. Они уйдут туда, откуда пришли, и всё вернётся на круги своя. Хорошо, если её односельчане не прибегут сжечь меня вместе с избой.

– Вырастай ты самым умным, и смышлёным, и разумным. Самым смелым будь и добрым, и счастливым, и любимым, – тихо напевала я, качая чужого ребенка посреди ночи. Когда младенец угомонился, я осторожно переложила его в колыбельку и чуть не подскочила от неожиданности, услышав за спиной тихое:

– Спасибо, матушка Яга!

– Спи, дура! – прикрикнула я в ответ, но молодуха и не подумала обижаться, судя по хихиканью, донесшемуся от лавки. – Если лето переживёт, глядишь, и вырастет первенец твой. Жданом назови, хорошее имя для мужика.

Отец ребенка приезжал каждую неделю, и, хотя во двор не заходил, здоровался со мной уважительно. А когда я велела ему забирать бабу, отпрыска, да проваливать, аж поклонился:

– Чем обязаны тебе, ведьма?

– Перво-наперво дорогу сюда забудьте. Ещё кто припрётся – пусть на себя пеняет. Дальше. Заберёшь эту козу. Не простая она, заговоренная. Обращаться с ней ласково, шерсть вычесывать, кормить досыта. Из её молока будете творог делать и ребенка кормить, когда у того четыре зуба появится. Запомнил?

Мужик со страхом глянул на чисто-белую козочку, которую я накануне отмыла до блеска, натерев маслом рога и копыта. А я продолжала:

– Взамен – привезёте осенью муки белой как снег, воздушной как пух гусиный.

«Два пуда», – хотела сказать я, но язык не повернулся: – Не менее одного пуда! И нож острый, какой охотники носят.

Мужик откашлялся и важно кивнул – сделаем, мол.

– Смотрите, не будет муки пшеничной – прокляну так, что хуже младенца этого орать будете, – грозно сдвинула брови я, и, кажется, деревенского проняло.

– Моё слово крепкое! – пробасил он и добавил как-то очень по-человечески: – А и спасибо тебе за подмогу, Яга.

Марья утирала слёзы, выглядывала из-за мужа и кивала. Вдруг мимо меня пронёсся Уголёк и запрыгнул прямо в телегу, норовя облизать ей лицо. В горле встал здоровенный комок. «Ах ты, предатель!» – промелькнуло в голове, но вслух сказала так: