Время жестоких чудес

– …Нецветай! – повторила Ольга Николаевна громче и явно не в первый раз. Ксеня вздрогнула. – Проснитесь, пожалуйста. – По аудитории прошелестел смех. – Расскажите нам о vesica fellea. – Ольга Николаевна сделала приглашающий жест.

Ксеня встала.

– Желчный пузырь, – начала она, – расположен на висцеральной поверхности печени.

Она говорила, слова текли ровно – она хорошо выучила материал, – а перед глазами почему-то все стояли и стояли изящные Полинины сапожки.

Глава 4

Полина

Санкт-Петербург, январь 2005 года

Ксеня могла бы завидовать внешности сестры.

Ксенины рост и худоба выглядели как искажение правильных пропорций, как ошибка в вычислениях проектировщика человеческих тел. Она была плоской там, где надо быть помягче и покруглее, и слишком заметной там, где можно обойтись меньшим количеством сантиметров.

Полина очаровывала с рождения.

Черноглазый пухлый младенец с ямочками на щеках превратился в девочку с бездонными глазами, а потом – Ксеня не успела заметить, когда это произошло, – девочка стала девушкой с длинной косой, тонкой талией и бедрами, которые через пару лет обещали обернуться так называемым «пышным станом». Характерный нос с горбинкой, намек на пушок над верхней губой, крошечная родинка в углу рта – наследство от отца-армянина. От матери Полина унаследовала хрупкое телосложение и молочно-белую кожу. У нее были маленькие ладони и маленькие стопы. Ксеня носила тридцать девятый размер уже в восемнадцать лет. Каждый вечер она ставила свои «дутики» рядом с сапожками сестры, которые смотрелись как экспонат музея кукольной обуви.

Она могла бы завидовать изящным движениям сестры. Полина не ходила, а скользила по помещению, в то время как Ксеня постоянно натыкалась на острые углы и впечатывалась в дверные косяки.

Она могла бы завидовать Полининому музыкальному слуху.

Когда мать пела колыбельные, маленькая Полина гукала, смешно растопыривая пальцы.

Руслан смеялся:

– Попадает, Лен, она в ноты целится – и попадает, слушай-ка!

С полутора Полининых лет ни у кого не оставалось сомнения, что она получила в наследство от отца абсолютный слух. Полина подражала любому звуку, она выхватывала ноты из окружающего пространства, как галчонок выхватывает еду из клюва матери-галки.

Когда Полина – еще в старшей группе детского сада – впервые взяла в руки микрофон, она выглядела так, будто родилась с ним в руках. Ее хрипловатый детский голосок обладал магнетическим действием. В школьные годы она стала абсолютной звездой всех мероприятий.

Ксеня могла бы завидовать Полининой популярности.

Полину отдали в музыкалку – на фортепиано, потом на скрипку, потом на домру – не потому, что она бросала один инструмент за другим, а потому что хотела перепробовать все. К сожалению, в сутках по-прежнему было всего лишь двадцать четыре часа, и девочке пришлось ограничиться тем, что она могла успеть. К девяти она бегло играла на пианино, а в качестве второго инструмента выбрала гитару. А еще она пошла на вокал.

В начале нулевых матери по знакомству помогли перейти на службу в Мурманскую таможню. В семье стали появляться деньги, а на полках магазинов – товары, которые девочкам раньше видеть не доводилось. Ксене было почти шестнадцать, а Полине тринадцать, когда мать стала брать их в торговый центр «на шопинг». Когда она с наигранным энтузиазмом предлагала «пройтись по нашим, женским делам», Ксеня чувствовала себя лишней. Она выбирала одежду, которая была ей необходима. Практичные теплые штаны, свитер. Парку, шапку. Хлопковые трусы, которые – Ксеня точно знала – прослужат долго. Она смотрела на полки с девичьими кружевными штучками, и взгляд скользил поверх красно-фиолетово-кремовой роскоши, как будто внутри нее стоял встроенный фильтр на восприятие красивых вещей.

Полина проплывала по рядам с «женскими штучками» с таким видом, будто кружева носила с рождения. А ведь у нее только-только начала расти грудь, что там той груди – на два крошечных кулачка, – а она уже снимала с вешалки что-то воздушно-лиловое, дорогое и изысканное.

В пятнадцать Полина начала просить деньги на «ноготки» и ходила с подружками «делать брови». Ксеня не понимала, что такое эти ноготки и брови, – у нее тоже есть ногти и брови, от природы нормальные, и ей в голову не приходило их улучшать.

Полина возвращалась, взмахивала густыми волосами, улыбалась краешком рта, и соседские мальчишки спотыкались, роняли портфели и врезались друг в друга.

Ксеня могла бы бояться, что Никита увидит, какой цветок распускается рядом с ней.

Но Никита – большой, надежный Никита – гладил выпирающую Ксенину ключицу и прикасался теплыми губами к уголку ее нелепого рта.

– Сестра у тебя будет – отвал башки, – шептал он и кивал на окно, за которым будто невзначай бродили, пиная мяч, мальчишки, – для всех. Кроме одного, – он смеялся и щекотал ей шею, – кроме од-но-го.

Ксеня могла бы завидовать тому, что у Полины не было избранника. Что ей не пришлось встречать его с войны, скользить, спотыкаться взглядом о ребристую поверхность ящика. Все в городе знали, что такое «груз 200», никто не хотел его увидеть собственными глазами. Ксеня думала, гроб будет сверкать: она представляла себе огромную алюминиевую коробку.

Первый вопрос, который она задала сопровождавшим Никиту в аэропорту:

– Почему деревянный?

Первый и последний, самый нелепый, самый неуместный вопрос. Рядом взвыли мать и бабушка Никиты, ее собственная мать крепче перехватила ее локоть. Вьюга тоже взвыла, ветер швырнул ей в лицо что-то твердое, колкое, будто отвесив пощечину за святотатство. Офицер без лица – до глаз закутанный черным шарфом – зачем-то пустился в пояснения:

– Понимаете, цинк там внутри, не волнуйтесь, он обшит материалом со всех сторон.

Ксеня могла бы завидовать тому, что Полина никогда не встречала рейс с деревянно-цинковыми гробами и не задавала дурацких вопросов безлицым офицерам.

У Ксени было много причин завидовать.

Но по-настоящему она завидовала только наличию отца.

В детстве Полина обладала безотказным средством позлить старшую сестру. Руслан съехал от них, когда Полине было два годика, а лет с шести она уже разобралась в сложных семейных делах, чтобы во время любой ссоры обезоруживающе улыбнуться и заявить:

– А у меня зато есть настоящий папа.

«Настоящий» папа выпрыгивал, как джокер из колоды карт, в любой ситуации. Ксеня в ответ не могла предъявить ничего. Мать сжимала тонкие губы, отводила глаза и твердила только, что Ксеня появилась в результате случайной однократной связи. Нет, она не сохранила контакта с этим мужчиной, он был в Мурманске проездом.

Недосказанность, неопределенность, несправедливость – рыхлые «не» крупными хлопьями болтались в Ксене на протяжении всего детства, чтобы к юности осесть черным ядовитым конденсатом. Ксеня чувствовала себя дурацким ежиком из детской песенки – тем, что с дырочкой в правом боку. Через дырочку вытекал черный яд, пока по капельке, пока почти незаметно.

Никита помогал Ксене сцеживать яд, с ним рядом Ксене было легче дышать. Она смотрела на мать другим взглядом – извне собственной семьи – и видела усталую женщину с изможденным птичьим лицом. Ей не в чем было обвинять эту женщину, но она могла ее любить и жалеть. Она приходила из школы – Никита нес ее портфель, шагал рядом – его шаг за ее два, – держал ее ладонь большой теплой рукой. Короткий день сменялся сизыми сумерками, Полина в комнате подпевала патефону, Никита помогал Ксене лепить пирожки с креветками, вечером мама возвращалась с работы. Они с Никитой в четыре руки стягивали с матери сапоги.

– Никита, остаешься на ужин, – говорила мать утвердительно и бесцветно.

Никита разводил руками и улыбался, Ксеня прижималась к его груди, к его мохнатому старому свитеру, от которого пахло креветками, и чувствовала, как зарастает в боку маленькая дырочка, как хищные черные «не» становятся блеклыми и едва ощутимыми.

В жизни матери было столько «не», что часть их досталась Ксене в наследство.

Но у нее будут сплошные «да», она знала точно.

Она не какая-нибудь прошмандовка – нехорошее слово Ксеня услышала однажды во время бурной соседской ссоры и теперь иногда шептала его вслух в темноте, – у нее обязательно будет муж, у ее детей будет настоящий папа.

После гибели Никиты и после того, как Ксеня выбралась из бесцветного ничто, в котором она просуществовала несколько месяцев, черные хищные «не» заполнили ее нутро, они рвались наружу через дырочку – дыру – в боку, и Ксеня перестала сдерживаться.

Она попробовала обидеть сестру, и у нее получилось.

Однажды в ответ на безобидный щебет Полины про папочкины планы прикупить новую резиновую лодку Ксеня с чувством, удивившим ее саму, пожелала Полининому папе получить в новую лодку пробоину аккурат посреди зеркальной глади Онежского озера.

Полина запнулась на полуслове, ее лицо пошло некрасивыми алыми пятнами, и она выскочила из комнаты.

Ксеня научилась наносить точные безжалостные удары. Раз, два. Полина терялась, ревела, кидалась на нее с кулаками, жаловалась матери. Мать попыталась урезонить Ксеню, но та холодно парировала: