Елочки-иголочки, чудеса под Новый год

Боясь делать резкие движения, Андрей медленно сполз с кровати, оделся, спустился в холл, ещё недавно такой чистый, блестящий хай-теком, а теперь наполненный чужими вещами и чужими ароматами: чесночно-колбасным оливье, приторно-удушливыми цветами и, самое ужасное, вездесущими незнакомцами, которых Андрей Андреевич пригласил лично неделю назад пожить вместе с ним до конца своих дней. Сейчас показавшихся Брежневу не такими далекими.

Стараясь не смотреть на постояльцев, уклоняясь от поцелуев Ирины и объятий её детей, Андрей выскочил из дома как ошпаренный, ссылаясь на головную боль и какие-то дела в городе, и на своём авто, белокожие сиденья которого уже были извазюканы разноцветными фломастерами, помчался куда глаза глядят. Раскосые его органы привели ко входу в маленький храм, где ещё недавно на Андрея, как он понял, был наведён морок. Или, по-русски говоря, произошло зомбирование. Он было хотел ворваться и найти одну маленькую криминальную фигурку, скорее всего, вступившую в сговор с людьми, оккупировавшими его люксовый недострой, но побоялся хмурого нарисованного в XVI веке образа в углу, увешанного златом и серебром других счастливых зомбированных.

Подговорив юродивого, что сидел просил милостыню, пойти внутрь и дознаться до одной низенькой дамы, чтобы она вышла на улицу на разговор, Андрей принялся подготавливать речь.

И как только старенькая, а теперь он её разглядел лучше, не такая уж и чудненькая, вполне себе персона с лицом криминального авторитета местного заведения, вышла, закричал:

– Я буду жаловаться! Вы не имели права! Вы ничего не получите! Только через мой труп! – и осёкся. 31 декабря как-то нехорошо прозвучали его собственные слова, похожие на словесное надгробье.

– Сбылось что ль? – не поняла женщина и потеплее укуталась в цветной платок. Сзади показался нищий, неся зимнее пальтишко для неё. – Вот вечно ноют, плачут, просят, а потом, когда сбывается, оказываются не рады! – не в бровь, а в глаз заметила женщина.

– Я хотел любить и быть любимым… – мысли Андрея путались и потому причинно-следственная связь, как церковная служка вступила в сговор с продавщицей ларька, куда он никогда не заглядывал, кроме того самого утра, не складывалась. – Я хотел любить, но… не того, кого вы мне подсунули, а своего, которого хотел я. Которую… – Андрей взялся за голову, которая разламывалась на части и рванул в неизвестном направлении.

– Матерь блудливому и убогому видать подыскала очаг, а он, дурак, обогреться не знает как, – объясняла бабуся юродивому про возникшую ситуацию. – Тут или чудо, или могила исправит.

Оба тяжело вздохнули, уповая на первое.

Андрей бежал и бежал долго, только потом вспомнив, что машина находится совершенно в другом месте. Дворами и косой дорогой, чтоб не попадаться на глаза мошенникам, он-таки вернулся к авто через два часа поиска и обморожения. Телефон трезвонил, как ненормальный. Звонила Ирина. Посылала волнительные смс, прося ответить.

Андрей решал: выдать правду ей сейчас или дождаться встречи и уже глаза в глаза попросить убраться из его дома вместе с родственниками и скарбом?

Вспомнив пикантные сцены с обниманием и обцеловыванием её телес, обратных страстных поцелуев с привкусом ландыша и чеснока, её массажей спины, головы и пят, от которых даже сейчас бежали мурашки, стуча холодными пятками, мужчина решил сказать о расставании лично. Но подготовку речи оставил на потом, добравшись сначала до тепла, ближайшего торгового центра, где в свободном кресле, рядом с другими бомжами, кому негде и не с кем было справлять Новый год, он подбирал слова. Наконец, моральный дух был поднят тремя рюмками горькой из соседнего бара, и мужчина повернул домой, где жили чужие.

Яркие огни, свет на всех этажах и запах оливье встречали задолго до вхождения в дом, в котором было трудно узнать элитный недострой, ещё неделю назад пропитанный ароматами цемента и лака.

– Папа! – с криком бросилась на шею девочка, имя которой Андрей вспомнил не сразу. – Папа! Ты настоящий волшебник! – за нею вышла вся семья, включая деда Анатолия на колесах в новых молодёжных джинсах.

– Господи, Андрей! Как ты угадал? Собачка из питомника! Мы ж мечтали о ней всю жизнь! А какие приятные волонтёры! Они привезли её в коробке с подарочным бантом. Настоящий новогодний сюрприз! – Ирина тоже стала обнимать онемевшего Андрея, наблюдавшего как собачка, точнее монстр Баскервилей, с пасти которого падала липкая слюна на испанский паркет из красного дерева с инкрустатом, ходит по дому, обнюхивая новое жильё, где собиралась свить гнездо.

Все дружно пустили слезу, переводя взгляды с отца семейства на псину.

– Дорогие мои, – позвала свекровь Ирины с кухни, – до Нового года два часа, пора провожать Старый год. Все за стол!

Стол был похож на новогоднюю елку, салаты, как яркие новогодние игрушки, переливались на скатерти. Семья Ирины никогда не видела таких яств. Полученные на продукты деньги сначала хотели отложить про запас. Но Ирина настояла на шикарном праздничном столе.

– Мама! – сурово молвила она бывшей свекрови. – Андрей – богатый человек, привыкший к хорошему дорогому питанию. Уж вы в грязь лицом не ударьте. Не опозорьте нас.

– Ирочка, да я в столовой 45 лет отпахала. Умею все: от оливье до яиц Фаберже готовить, если надо. Хочешь, золотом его кормить будем, лишь бы платил, – говаривала свекрушка, держа в руках семь своих столовых зарплат, выданных на один стол для восьми человек и одного пса.

– Он у нас сам золотой, как Фаберже, – с теплотой отвечала Ирина, выспавшаяся, похорошевшая, помолодевшая и возрождённая. Много ли бабе надо – семь дней не работать, и вновь она молодуха на выданье.

Андрей терпел, но чувствовал, что терпению приходит конец. Его раздражало буквально всё. Как скрябает собака своими когтищами по плитке. Как не его свёкр с не его свекровью чмокают и чавкают. Разговоры Ириного отца-вдовца с дедом бывшего мужа о политике. На детей Андрей старался не смотреть, потому что те сразу же прибегали обниматься и целоваться.

Когда наконец дед Анатолий разбил венецианское стекло, стоявшее в виде вазона в шкафу, который пошатнулся от удара об него инвалидной коляской, Андрей встал, чтоб сказать всё, что думал.

– Правильно! – воскликнула бывшая свекровь Ирины. – Пора обмениваться подарками. Ты нам, Андрей Андреич, как отец родной, подарил самое главное, чего у нас не было. Это дом! Семья была, счастье и взаимопонимание были, а крыши нормальной над головой не было, – она прикусила губу и пустила слезу, вспоминая бедственное положение семьи, когда даже на хлеб и то денег не хватало.

– Хорошо говорит, – добавил со слезой дед Анатолий, со всем соглашаясь. Отец Ирины похлопал старика по плечу, мол, всё плохое позади.

– За добро добром платят, чтоб люди не говорили, – продолжала свекровь, – но дарить нам в ответ тебе нечего. Бедны, как крысы, родимый ты наш. Лучшее, что есть – это Иришка наша, красавица и умница, дети-внуки дорогие, умненькие, на них вся надежда. Да и вот икона наша семейная, необыкновенная, в серебряном окладе с золотым напылением, которая из поколения в поколение Дедялковых мы храним и бережём. Ни под каким предлогом не продаём! Ибо благость она дарит всем и каждому. Надежду вселяет на любовь истинную. С тобой мы её окончательно обрели, Андрей Андреич, с тобой Пресвятая и останется.

И поднявшись на стул, чтоб достать, приложила икону к челу будущего зятя, пусть и неофициального, дабы узаконить дарование.

В голове у Андрея Андреевича зазвенело знакомым колокольным перезвоном. Он ошалело уставился на хмурую Мадонну в серебряном одеянии, которая вдруг, как ему показалось, улыбнулась и прищурила взгляд, почувствовал влажные поцелуи благодарных за приют мнимых родных, и упал в беспамятство.

– Андрей! Андрей! – звал его знакомый любимый голос. – Дорогой мой! Да что ж это такое!? – молилась и плакала Ирина, сидя рядом с большим телом любимого, потерявшего сознание.

– Это от счастья. Бывает. Ещё бы! Каков подарок! Такие иконы знаешь, сколько на чёрном рынке стоят? Как три ихних дома! – успокаивали свекры, пытаясь привести в чувство неофициального зятя.

Андрей не хотел открывать глаз. Ему были так приятны эти волнения за его здоровье. Эти поцелуи, прикосновения. Никогда до этого никто так о нём не заботился и не волновался. Бывшая жена лучшее, что могла сделать в качестве подарка на Новый год, так это меньше тратить их общие им заработанные деньги. Из близнецов ни один не удосужился даже открыточку послать отцу, хотя перечисленные деньги на подарки не возвращались. Никто ему не писал и не звонил. А эти милые, симпатичные, добрые чужие люди, полюбили его как родного.

– Это не любовь. Это Божий дар, – вспомнил Брежнев слова покойного отца.

Андрей на радость родне открыл глаза и широко улыбнулся, не веря, как он жил без этого всеобъемлющего, всепронизывающего счастья любить и быть любимым?

– Чудо! – воскликнул он с пола и тут же был облизан тёплым мокрым липким языком возникшей из ниоткуда гигантской псины.

– Чудо! Фу! Фу! Отстань! – вскричала Ира, отгоняя собаку и сама набрасываясь на ожившего любимого. – Андрей! – только и смогла вымолвить Ирина. – Любимый мой!

– Фу! Фу! Фу! – кричала родня, пытаясь отогнать влюблённое животное, не желающее делить выбранного хозяина с другими членами большой семьи.

– Поставим икону на самое почётное в доме место, – сказала свекровь и понесла реликвию на камин, стоящий в центре большой праздничной залы, откуда Мадонне было видно всех и вся невооружённым взглядом. – Пусть каждый день освещает своим сиянием этот дом!

Ольга Лукина

«Белоснежка, оливье и мандарины»

Татьяна уверенно вела машину, глядя, как дорога заснеженной лентой ложилась под колёса. Свет фар разрезал темноту, в которой сверкали белые столбики, ограждающие повороты, и метались подсвеченные мягким жёлтым сиянием снежинки. Неутомимо бегая по стеклу, жужжали «дворники». Машина мчалась в ночи, разрывая снежную завесу. Вокруг высились сугробы и плотная стена леса.

– И зачем ты едешь в такую даль? – ворчал Танин папа, провожая дочку в дорогу. –Бросаешь нас с матерью, оставляешь тёплый дом, недоеденную новогоднюю утку и прёшься неведомо куда. Ночью, за город. Это может быть опасно.

– Да, ну, папуль, не боись, всё будет ок.

Таня ехала навстречу празднику и от нетерпения аж подпрыгивала на сиденье, – ещё немного осталось, она уже чувствовала разлитые в воздухе волшебство и тайну. Девушка прибавила скорость, и деревья по обочинам превратились в дрожащие линии, проносящиеся за стеклом будто стены туннеля. Она торопилась в загородный коттедж к друзьям, где была намечена встреча Нового года.

– Танюшка, ну ты где? Мы тебя ждём! – раздался голос из телефона. – У нас всё готово! Стол накрыт, шампанское охлаждается, мангал горит, шашлыки шкворчат. Только не хватает твоего оливье.

– Еду я, еду! Через полчасика буду, – прокричала в телефон Таня.

Дорогу всё сильнее заметало снегом. Машину вдруг повело, развернуло и отбросило в кювет. Таня долго пыталась выбраться, но снег оказался слишком глубоким, и автомобиль только глубже зарылся в него.

– Ну, вот, и встретила Новый год! – с досадой пробурчала Таня, заглушив мотор, – что же, ждать теперь, когда меня откопают? Хорошо хоть, не перевернулась. – Она еле-еле открыла дверь и вылезла из накренившейся машины. Ноги в высоких ботинках сразу утонули в снегу. Таня в сердцах пнула носком ботинка колесо серебристого Туксона. Вообще-то Таня очень любила свою машину, она её холила, лелеяла, разговаривала с ней, как с подружкой, ласково звала её Туся.

– Ой, прости, Тусечка, ну что же ты меня так подвела? – спохватилась Таня и погладила серебристый бок.

Машину заметало снегом. Фары, утонувшие в сугробе, прорывали в снегу призрачный освещённый туннель, который с каждой минутой тускнел. Таня поёжилась в лёгкой белой шубке, почти не защищающей от ветра. Она села в машину, уютное нутро которой обволокло приятным тёплом.

«Что же делать? – подумала девушка. – Скоро мы с Тусей превратимся в большой сугроб, сквозь который будут тускло светится фары, пока аккумулятор не сядет. Как затопленный пароход со светящимися иллюминаторами. И замёрзнем. Нет, надо как-то выбираться». Она стала звонить друзьям, но не было сети. На глаза навернулись слёзы. «Надо же так вляпаться! Скоро Новый год, совсем недалеко её ждёт весёлая компания, большой тёплый дом, праздничный стол, шампанское. А она замерзает тут, в кювете у пустынной дороги».