Близкое и далёкое

Поблагодарив Эстер, я не сдержала любопытства – спросила: что за городской сумасшедший бродит по окрестностям и пугает встречных людей всякими глупостями?

– Наверное, это Игнасио Видаль, – ответила Эстер, смеясь. – Слышали местную легенду?

– Нет, – призналась я. – Какую ещё легенду?

Девушка поведала, что сеньор Видаль жил в Салоу в прошлом веке, пламенный республиканец, офицер, погибший от рук франкистов в Гражданскую войну.

– Рассказывают, его призрак бродит по улицам Салоу – то ли ищет потерянную семью, то ли жаждет мщения за свою гибель. Но думаю, это только сказка. Видимо, кто-то наслушался – решил подурачиться, – сделала Эстер окончательный вывод.

Хорошие шуточки, нечего сказать!

Мы пробыли в Каталонии ещё дней десять – успели посмотреть Таррагону, Реус, покататься на аттракционах Порт Авентура, ну и конечно, покупаться и позагорать на пляже. Любителя пошутить больше за это время так и не увидели. Вернулись в Москву довольные отдыхом. Жизнь вернулась в обычное русло.

Как-то в пятницу я сказала маме:

– Сегодня я не смогу – поезжай на дачу одна. А то с этой аудиторской проверкой придётся задержаться.

Я была морально готова к тому, что придётся до глубокой ночи куковать над кучей бумаг. Но к счастью, обошлось гораздо легче – через два часа после окончания рабочего дня я была свободной, как южный ветер. Уже на улице я позвонила маме, сказала, что иду домой.

– Вот и хорошо, – ответила мама. – Я уже тоже еду. Представляешь, этот козёл задержал на целый час – срочно ему этот отчёт понадобился! Хорошо, на восьмичасовую успела.

На восьмичасовую? Кровь тревожно застучала в висках.

– Мам, слышишь, немедленно выходи, на первой же станции!

– Нин, ты чего? Знаешь, сколько потом следующую ждать!

– Ничего, лучше подождать. Помнишь, в Салоу…

Почему я сразу ей не сказала? Теперь же я сбивчиво рассказывала про погибшего офицера и его предостережение.

– Да ну тебя! – отмахнулась мама. – Какой-то дурак что-то ляпнул! Не бери в голову! Ладно, я прощаюсь, а то тут билеты проверяют. Пока! Не скучай.

И отключилась.

Бесполезно! Всё бесполезно! Поздно! Электричка сойдёт с рельсов, рухнет с моста, столкнётся… Гибель. А я знаю и ничего не смогу сделать?

Может, стоит позвонить в полицию, сказать: в электричке бомба? Поезд, конечно, остановят, людей эвакуируют, станут искать взрывчатку. Меня за такие шутки, конечно, посадят, мама будет носить в тюрьму передачки. Но она будет жива. Я верю, моя мама достаточно сильная, чтобы вынести это, не умереть от горя и стыда.

Но спасу ли я маму? Бомбу не найдут, электричка поедет дальше… Звонить маме, кричать, что меня арестовали! Тогда ей будет уже не до дачи – всё бросит и примчится. За что арестовали? За несанкционированный митинг? Такое может случиться с бабушкой, но не со мной. Мама знает: я по митингам не хожу.

Попала в больницу с травмой? Это будет убедительнее. Но… Вдруг смерть ждёт маму не в той электричке, из которой она выскочит на ближайшей остановке, а в той, куда она сядет, чтобы ехать обратно? Или на платформе, где она будет её ждать?

Что же делать? Что делать? Я чувствовала, что самой мне ответа не найти.

Как сумасшедшая, неслась я домой, натыкаясь на встречных людей, распугивая кошек и собак, и не замечала осуждающих взглядов, что кидали мне вслед. Ждать лифта тоже не было терпения – влетела на шестой этаж пешком. Открыла дверь и, на ходу скидывая туфли, побежала в комнату.

В ящике стола царил сущий хаос. Через минуту он превратился в лежащую на полу груду всего ненужного. Вот она – пара толстых свечей, а вот и круг диаметром в полстола. Сама вырезала в десятом классе – хотела вызвать дух Ньютона попросить его помочь с контрольной по физике. Но сэр Исаак, видимо, решил, что мне вполне по силам справиться самой, и не пришёл. К слову сказать, был отчасти прав – на троечку получилось.

Я разложила круг на столе, поставила на него принесённое из кухни блюдце, зажгла свечи, выключив при этом электрический свет.

– Сеньор Игнасио Видаль! – позвала я. – Придите, умоляю!

Ничего не произошло. Никакой яркой вспышки, озарившей комнату, никакого холодка, что ознаменовал бы столкновение мира живых с миром мёртвых. Блюдце, вопреки ожиданиям, не задвигалось по бумаге, как бешенное.

Эх, да что же это я – накрутила сама себя, поверила в какую-то ерунду? Ну не дура ли?

Я уже готова была потушить свечи и всё убрать, как вдруг услышала:

– Нина!

Голос раздавался из-за спины. Я стремительно обернулась. Мамочка дорогая! Что это? В настенном зеркале, вместо своего собственного отражения, я увидела старого знакомого из Салоу. Чтобы не закричать со страху, я быстро зажала себе рот рукой.

– Не бойся, Нина, – сказал мне пришелец по-английски. – Я всё равно не смогу покинуть зеркала. Звонить никуда не надо. Сообщение про бомбу предотвратит беду, но тебя посадят. Скажешь про больницу – ничего не изменится. Мама купила в поезде журнал – выбрось его.

Мой испуг постепенно сменялся удивлением. Журнал? Причём здесь журнал? Как сеньор Видаль себе представляет – догнать поезд, вырвать покупку из маминых рук, выбросить в окно? А если это даже каким-то чудом удастся, как это поможет избежать катастрофу?

– Выбрось, когда мать приедет. Или хотя бы вырви последнюю страницу. В ней ваше несчастье.

– Значит, крушения поезда не случится? – я не верила своей радости.

– Нет. Из Орехова-Зуева мать вернётся живая.

Только услышав это, я позволила себе вздохнуть с облегчением.

– Спасибо, сеньор Видаль, я всё сделаю. Только почему тогда, в Салоу… – мне было жутко любопытно, и почему этот молодой офицер назвал мою маму дочерью Евы, и почему решил предупредить нас о грозящей опасности.

– Твоя бабушка – моя дочь Евлалия. Ирэна – её сестра-близнец. Когда девочек вывозили на корабле, она заболела и умерла. Записали, что это Ева. А сами они были слишком малы, чтобы выучить свои имена.

– Ничего себе! – вырвалось у меня. – Так Вы, получается, мой прадед?

Тут я запнулась. Вдруг отцу моей бабушки это не понравится? Вдруг он скажет: "Молчи, крысёныш! Тебя вообще на помойке нашли!", как другой мой дедушка – папин отец. Правда, он тогда был сильно выпивший, но и трезвый он относился ко мне не намного лучше. Как и многие, дедушка был уверен, что ребёнок, брошенный алкашкой, не может не вырасти пьяницей. Когда мы собирались на семейных праздниках, я, уже будучи взрослой, боялась пить вино – дедушка тут же начинал на меня коситься: ну вот, я же говорил! Так до самой смерти не простил мне, что не родная.

– Про помоечную – это ты брось! – прадед из зеркала пригрозил мне пальцем. – Ты дочь моей внучки, и неважно, сама она тебя родила или нет.

– Спасибо, дедушка! Ты хороший!

Мы говорили до самого рассвета. Дедушка Игнасио, как я уже успела окрестить нового родственника, рассказывал о своей жизни, о родине, о жене Марии, моей прабабушке, о бабушке, когда она была малышкой. Она родилась такой слабенькой, что врачи всерьёз опасались за её жизнь. Девочку нарекли Евлалией в честь святой мученицы, в день почитания которой и родились близняшки. Прабабушка надеялась, что святая защитит крошку, став её небесной покровительницей. Как оказалась, надеялась не зря – бабушка стала быстро идти на поправку. Кто бы мог подумать, что из них двоих именно Ирэна уйдёт так рано? Ирэна, которая всегда была здоровее и крепче сестры.

Рассказывал дедушка Игнасио и о гражданской войне, о генерале Франко, о зверствах, что учиняли франкисты. Поведал и про свой последний бой, в котором франкисты одержали верх. Много людей тогда погибло. Самого дедушку Игнасио с кучкой солдат взяли в плен. Его решили сразу расстрелять.

– Тогда я распахнул мундир и сказал: "Стреляй, сволочь фашистская! Смотри, как умеют умирать настоящие патриоты! Да здравствует Республика!". Фашист, конечно, выстрелил…

Я смотрела на прадеда: гордая выправка, прямой взгляд… Без сомнений, именно такой он стоял перед врагом, бесстрашно глядя в лицо собственной смерти. А бабушка… теперь понятно, в кого она такая упрямая, идейная, несгибаемая. К счастью, жизнь у нас выдалась достаточно спокойная, так что видеть свою бабушку перед лицом смертельной опасности мне не довелось. Но в различных жизненных ситуациях она никогда не теряла присутствия духа. И даже проигрывая, ни перед кем ни унижалась, не просила пощады, не говоря уж о том, чтобы идти против совести. Конечно, я не верю во всесилие генетической наследственности, но считаю, что каждому от рождения даются некоторые задатки, которые в процессе воспитания либо превращаются в черты характера, либо отмирают, не получив развития. Если так, то приёмные родители вполне успешно развили в моей бабушке смелость и достоинство – то, что досталось от родного отца.

– Да и ты, Нина, вижу, не из робких, – сказал прадед. – Не побоялась одна в квартире вызывать духов. Другая бы на твоём месте, как только увидела бы меня, упала в обморок.

– Да нелогично вроде бы: сама позвала – и падать в обморок. Даже в какой-то степени невежливо. Но скажи, дедушка Игнасио, почему бабушка Мария не пыталась забрать дочку?