Пуля для тантриста

На этом месте Сергей прервал свой рассказ, и принялся наливать в золоченые стопарики шоколадный ликер. Честно говоря, Ольгу уже притомил его монолог. Она дернула друга за ухо, перекатилась на него сверху, и куснула за подбородок. Сержика обожгла густая волна желанья. Он словно катапультировался в космос… Все закрутилось и понеслось… Он был весь исцарапан ее пирсингом, торчащим из нежного места. Потом они канули в сон, каждый в свой. В Ольгином сне была большая арка с плакатом: «Экстаз третий».

«Меня преследует Солнышкин», – подумала она во сне и села за компьютер. При этом она прекрасно понимала, что это не явь, и даже чувствовала посапывание рядом Сержа, но тем не менее напечатала крупным шрифтом:

Экстаз третий

Солнышкин прищурился, взглянул на арку, и заявил:

– Изучив журнальный вариант Евангелия, я смикитил, точнее, мне открылось, что «оргазм» в переводе с древнеязыческого наречия означает «откровение Ада».

– Ну, – поддержал разговор Дима.

– Понимаешь, Ад, скажу прямо, совсем не то, это вовсе не подземное место для термообработки дефективных душ. Ад – это на самом деле то пространство, в котором мы существуем, и все наши ощущения физические и душевные, все эти муки, это как раз и есть самое оно. Некоторые к ним притерпелись и ощущают только периодами, когда они усиливаются в результате различных несчастий. Я дошел до мысли, что мы, то есть наша высшая суть, наша духовная ипостась за какие-то грехи была низвергнута в несовершенные тела и в дикие условия жизни с гравитацией и всякой дрянью. Правда ведь, так противно ходить, того гляди поскользнешься, грохнешься и поломаешь руки-ноги. И вообще, чтобы выжить, кучу всего надо: жратву, одежду, хату, мебель, работать надо и быть рабом обстоятельств и дурных людей, да еще всякая бесовщина непонятная происходит. Так ведь?

– Ну.

– И чтобы добиться обратного перевода в Рай (то есть в первоначальное место обитания), нужно быть стоически совершенным, как в заповедях: не убий, не возгордись, возлюби, отдай, и ни-ни, упаси Бог, позариться на барахло или бабу чужую, ни Боже мой злословить иль еще че, терпи, и пусть тя по щекам колотят или распнут, как Христа, который, по-моему, существовал в качестве эталона для нас – «зэков» этого бытия. И все остальное я понял, как надо трактовать. Например…

Тут они достигли жилища, вошли в комнату Солнышкина и… Почувствовали: здесь что-то не так. Все вроде бы нормально на первый взгляд, но все же…

Первым заметил Дима.

– О… О… Это…

Он выронил пакеты и уставился в спальный угол.

Леонид тоже взглянул туда и прямо ошалел.

На продавленном диване он узрел самого себя, задумчивого, с тазом на животе и ворохом газет под головой. В таз, как всегда, монотонно капало с протекающего потолка, а газеты были хорошо погрызены хомяком Мишей, и человек на диване вытаскивал поочередно обрывки статей, пробегал глазами, бросал на пол, и ошеломленно замирал. Видимо, в его сознании остатки информации приобретали непростой контекст.

Солнышкин-стоявший в сильном волнении обратился к Солнышкину-лежавшему:

– Извините-простите, но если вы есть я, то я кто же?

А Сосед Дима неразборчиво прибавил:

– О… О… Это…

– Неужели я это он? – спросил всех Солнышкин. – А тогда он кто?

Дима усиленно закивал головой, пятясь вон из комнаты и шепча:

– Эт все из-за демократов… Эт они нечисти напустили… Не было такого раньше, при коммунистах, никогда…

– Тогда я коммунист, – быстро произнес Леня. – Жуть до чего не люблю непонятное.

– И я тоже, – поддакнул с дивана второй Солнышкин, поворачиваясь к двери. – Слушайте, ребята, а может вы оттуда, а? Из параллельного пространства, ну, или время зашкалило? Как вы, вообще, ко мне попали?

– Это ты к нам как попал? – возразил первый Солнышкин. – И вообще, мне здесь разонравилось, то и дело чертовщина какая-то…

– Надо сматываться на Кубу, там коммунисты, а их черти боятся, – сказал второй Солнышкин и сбросил с живота таз.

– О… о! Э! – закричал Дима. – Не подходи, сгинь!

Следом за подводником из подъезда выскочили Солнышкины. Все они помчались в разные стороны с такой скоростью, что старушки на лавочках не очень поняли, кто это был и в каком количестве. Бабуля из сорок шестой квартиры уверяла, будто то произошла материализация группы инопланетян, а ее соседка по этажу твердила, что выскочили коммунисты-перевертыши, обернувшиеся чертями. Третья старушка ничего не видела, но зато доверительно сообщила, что инопланетяне, коммунисты и черти в действительности одно и то же явление, родственное полтергейсту, та же разрушительная сила, и называется она на современном жаргоне «демократия», а на иностранном – «эм-эм-эм». Бабушки судачили об этом много дней, а может, и месяцев. За это время Солнышкин-первый (так он думал, хотя точно не знал, какой он по счету) тайно пробрался на пароход и достиг Острова Свободы (так ему казалось). По прибытии в конечный пункт Леонид перестал прятаться в ящике с гуманитарной помощью и смело вышел на палубу, на всеобщее обозрение. Там он гордо вскинул голову и завопил:

– Виват Фидель и коммунисты! Интернационал!

Он повыкрикивал еще много других хороших патриотических слов. Но тут случилось непредвиденное. Его вдруг окружили люди в иностранной военной форме, скрутили, вытащили с корабля и впихнули в красивую иномарку. Везли его недолго, и Леонид догадался, что страна маленькая. В штабе растолковали, что он вовсе не на Кубе, а в Бразилии, и режим здесь отнюдь не коммунистический, а наоборот. Лаконично разъяснив, как он влип, поинтересовались фактами биографии и всякими датами, в которых Леонид не ориентировался. И он честно признался, что в математике с детства не силен и что цифры для него навроде китайских иероглифов и каббалистических пантаклей, туманны и загадочны. А вот о смещении пространственно-временных рамок, точках отсчета и инопланетянах у него есть собственная теория.

И он принялся было ее развивать, но тут взгляд его упал на сочный натюрморт в сытной раме колбасного цвета… Солнышкин проглотил слова, сглотнул слюну, и впал в состояние, близкое не то к медитации, не то к обмороку.

Когда его накормили местной пищей и угостили винами, поразившись необычайной вместимости русского желудка, то Леонид, прослезившись, азартно заговорил о загадочных ипостасях Отечества и бытия соотечественников, способных на штуковины, непостижимые даже для них самих. Вещал он об этом и в машине, когда его везли на специальную фазенду санаторного типа, чтобы отдохнул и наелся (а то невозможно работать, нервный какой-то), рассуждал об этом и с прислугой, ни слова не понимавшей по-русски, и с самим собой, уплетая жаркое из модифицированного крокодила, тушеного в манго с маракуйей, и потягивая виски со льдом.

Это особое желудочно-духовное состояние уже стало переходить в привычное за несколько дней кайфа, но тут опять какая-то высшая сила вторглась и все поломала.

Да какая там сила, просто-напросто второй Солнышкин, переодетый дамой и сильно голодный, нахально возник, сел за стол, тяпнул виски и произнес дурацкую фразу:

– Ты извини, приятель, но, во-первых, я, понимаешь, э-э… Ну, перепутал, кто из нас я, а кто ты. Подскажи, дружище, а то просто жуть, извини-прости.

– Пошел ты! – недовольно буркнул этот Солнышкин и попытался придвинуть к себе ближе стол. Но мебель здесь была массивная и тяжелая.

– А как быть-то, друг! И вообще! Я, понимаешь, извини-прости, пробирался к нашим на Кубу, а попал сюда в лапы разведки, хорошо хоть коммунисты успели похитить, теперь я в подполье. Потому тебя и приняли за резидента. За уменье раздваиваться, приятель! – Продолжал второй, налегая на пищу.

– Вот как, приятель? Извини-прости. Не думал. («Гад, ух как жрет на халяву»).

– Понимаешь, они нашли какую-то грамоту Ельцина за героизм на баррикадах, и полагают, что это наша с тобой. Другая фамилия их не смущает, а наоборот. Они считают, что наши власти через тебя транспортируют в Бразилию международный коммунизм и готовят здесь переворот, – растолковывал второй, судорожно заглатывая горячие куски. – В посольстве неприятности, оттуда получена шифровка: «Этот придурок нас компрометирует, срочно убрать!» Так…

Солнышкин-этот никак не мог уразуметь, какие-такие «наши власти» и какое еще посольство, о Кубе ли твердит второй Солнышкин, или о России, или еще о чем. «Да хрен с ними», подумал наконец, так как находился последнее время только во власти желудка.

А второй продолжал:

– Так что бразильские коммунисты решили тебя спасти. Вот тут женское платье, парик, держи вот, за углом ждет спортивный автомобиль, давай, ну! Торопись!

– Не хочу! («Как же, держи карман, халявщик»).

– Бежим, время в обрез.

– Куда? («Еще чего», – зло подумал Солнышкин-первый, совсем забыв про христианские заповеди, так нравившиеся ему раньше).

– Домой, на Родину. Вот шмотки, торопись!

– Чепуха («сам туда канай»).

– Конец. Уже идут! – Солнышкин-женщина метнулся к окну. – Убирать идут, пойми!

Тут Леня-первый, взглянув на перекошенное ужасом лицо второго, запаниковал и стал суматошно напяливать женское платье, колготки, туфли, нахлобучивать пышный парик. Другой схватил дамскую сумочку и припудрился, потом вдруг обмяк, забормотал:

– Ой не могу, ой не могу…