Пуля для тантриста

– Чего-о! – взъерепенился тот.

– Долги неотданные есть? Я кооператор по рэкету, выбиватель долгов.

Легкий ветерок качнул ветки, нежно прокаркала ворона в ответ на зависший вопрос Солнышкина, слабый свет фонаря высветил в траве смятые женские трусики и презерватив.

– Товарищ выбиватель, пожалуйста, послушайте! – вдруг выскочил из вечерней хмари, как черт из табакерки, тщедушный мужчинка. – Мне должен знакомый, давно должен, и опять не отдал, поганец. Вы не подумайте чего, товарищ рэкетир, я не жмот, а он, поганец, вон в том подъезде живет, седьмой этаж, квартира слева…

– Короче, гони полтинник, и идем.

– И я, е, пригожусь, е, – примазался печальный.

Потом они дружно закусывали в квартире должника, который, поняв, что к чему (очень понятливый оказался), проявил гостеприимство. Пропив долг и рэкетную пятидесятку, задушевно беседовали о политике.

– Я сперва за коммуняков был, а нынче я за демократов. А ты? – все приставал печальный к Солнышкину.

– М-м… – Мялся Леонид. – Да разве это не одно и то же?

– Ну ты даешь! – вскричали новые друзья. – Это же разные лагеря! Коммунисты, к примеру, всадили пулю в затылок родины, а демократы ее добили, то есть, тьфу, ты нас совсем запутал…

– Ну вот я и говорю, одно и то же. Получается, страна теперь – труп, а мы все – трупные черви в ней.

– Нет, слушай сюда. Коммунисты, значит, партократическая мафия, а демократы – другая, рыночная, это, ну, за рыночную экономику они.

– Словом, демократическая мафия. Понял, – резюмировал Солнышкин.

– Что-о?! – возмутились все. – Поганец, ты нас сбил с панталыку!

– Побьем его, побьем, это не рэкетир, а долбо… – закричали они и набросились на Леонида.

Солнышкин яростно отбивался и вопил:

– За что, братцы! Ведь хорошо сидели, я вам праздник же устроил, столько выпивки…

– Вот на свои шиши бы и праздновал, поганец, е…

Поздно вечером избитый Леонид в полубеспамятстве всплыл в центре города. Почему-то город не спал, а весело светился кострами. По улицам катались танки, возбужденный народ строил баррикады, похожие на снежные крепости в детском парке. Бодрая старушка напоила Солнышкина крепким кофе из термоса и накормила пирожками. Прохожие, ни о чем не расспрашивая, мимоходом проявляли заботу о Леониде, оттирали кровоподтеки на лице, подкармливали бутербродами. Потом вместе со всеми Солнышкин залез на баррикаду и что-то заорал. Было холодно и радостно, как в Новый Год. Только не было снега и Деда Мороза – ведь лето еще не завершилось. Люди передавали друг дружке флягу со спиртом, отхлебывая понемногу. А Леонид выдул все до дна и свалился с баррикады. Над головой летали бутылки и взрывались как хлопушки, в ушах шумело, в глазах троилось, он принялся было считать человечков с человечками (это оттаскивали и грузили раненых, догадался он потом), но тут его самого подняли и куда-то поволокли… Потом он выпивал с кем-то в бане… Потом летел в самолете… А когда в Прибалтике на таможне его спрашивали, он почему-то отвечал одно и то же:

– С легким паром, Валерий Васильевич…

– Кто такой Валерий Васильевич? Куда вы хотели попасть, переходя границу? – строго вопрошали люди в нерусской форме.

Леониду трудно было ответить на эти, как он полагал, бессмысленные вопросы. В конце концов он скромно сказал, что пробирался через границу к своим, на Кубу, а Валерий Васильевич, это, наверно, какой-нибудь кубинец, или типа того.

– Не морочьте нам голову! – орали выведенные из себя военные люди. – Куба дружественная страна, и пробираться туда незачем.

– Разве? – удивился Солнышкин. – А я вроде в прессе читал, что будто уже и не дружественная, а наоборот… Или это не я читал, то есть, я не читал…

Допрашивающие переглянулись и стали переговариваться на непонятном языке. Солнышкин понял: совещаются, дружественная еще Куба, или уже недружественная. Они схватились за телефоны, повытаскивали из карманов мобильники, а про Леонида забыли. Впрочем, встревожил их, возможно, вовсе не его нелепый ответ, а что-то совсем другое, скорее всего, бумажка, которую в тот момент принесла секретарша. Солнышкин заскучал, и ушел.

На улице он заблудился. На его расспросы, как выйти из города, никто не отвечал. Все спешили. В конце-концов, на автобусе-экспрессе он покинул город.

На попутках Леонид долго добирался домой, но попал в Сибирь, туда, где скважины бурили. Там он устроился вахтером. Ему выдали спецовку и паек. И Солнышкин стал зарабатывать деньги на дальнейший проезд…

Летели дни, а может, недели или месяцы. Как всегда, Солнышкин ощущал себя вне времени. У него были, конечно, точки отсчета: детсад, школа, армия… А дальше он не знал, с чего остчитывать. Дата рождения в паспорте давно затерлась – от частого перелистывания документа кадровиками при очередном приеме на работу. Свидетельство о рождении пропил еще его папа (царствие ему небесное). А дни рождения Солнышкин не отмечал. Поэтому точно не помнил, когда перевалило ему за двадцать – до того, как он стал дембелем, или после, но в общем где-то в том периоде, примерно… И вот вторглась в судьбу новая точка отсчета. А было это так…

Леонид дремал за своим вахтерским столиком, и грезились ему пальмы, на которых росли «сникерсы» и «баунти», и видел он жаркие воды океана, из которых выныривали голые смуглянки с большими сиськами и мускулистыми задами, они манили его, возлежавшего под пальмой на мягким, словно подогретая перина, песке, они звали его для райского наслаждения. Но ему лень было вставать, и он сказал, что примет наслаждение от той, какая первая слазает на пальму и нарвет ему сникерсов и коньячных кокосов. И девушки с криками выскочили из воды и помчались к пальмам… Только кричали они как-то странно, по-мужски, сиплыми пропитыми голосами, и матюгались очень уж знакомо… Солнышкин очнулся. Крики раздавались за окнами. Там, вдали, возле свежей скважины бурильщики метались и вопили. Леонид направился туда, к толпе возле дыры в земле. Пробившись к самому месту действия, он напряженно вгляделся в глубину, из которой вырывался вой, скрежет, а на дне в огне и гари что-то мельтишило.

– Это Ад! – резюмировал один из бурильщиков. – Там грешников жарят.

Солнышкин возразил, что Ада не существует, а есть астральная плоскость, куда отправляется духовная суть человека после разрушения его физической сути, а у низко развитых людей с преступными или стяжательскими наклонностями духовная суть пребывает в мучительной астральной плоскости, своеобразной камере пыток для души, вплоть до следующей инкарнации в уродливом теле, то есть люди с уродливой душой будут затем рождены в уродливом теле, и наоборот…

Но развить свою мысль до конца Леонид не успел. Как раз в тот момент, когда он хотел перейти к самому зерну проблемы «Ада», вдруг из скважины выметнулось темное крылатое существо с человечьим лицом, дико зыркнуло на всех, и с воем ухнуло обратно на дно. Бурильщики отшатнулись. Леонид тоже отскочил, но не в ту сторону, и рухнул прямо в пылающую бездну. Так быстро, что даже не успел испугаться.

Оказалось не так уж жарко. Градусов сорок, не больше, определил Солнышкин. Как в Средней Азии, примерно. И Леонид вспомнил знойные улицы, окаймленные чинарами и тополями, базар и чайхану…

Вспотел, расстегнул ватник и оглянулся. Никакого огня и дыма здесь не было, как казалось сначала. «Наверно, световой эффект», подумал он и поднял голову, вглядываясь туда, откуда только что сверзился. Наверху, над скважиной, было что-то вроде пожара. В чаду и гари маячили перекошенные лица бурильщиков. Леонид махнул им рукой. Лица отшатнулись. Здесь тоже все забеспокоились. Солнышкина накрыли решетчатым колпаком. Темнокрылые существа столпились возле Леонида и принялись сосредоточенно рассматривать его. «Ну прямо ученый совет», – подумал он. – «А почему бы и нет? Здесь тоже, поди, наука». Поняв, что его изучают, он доброжелательно улыбнулся и стал оглядываться по сторонам. И удивился, что ему все видно. Пространство было многомерно и мобильно. Вокруг вращался подземный город с обилием транспорта – двигались колесницы и дорожки, вращались многоярусные жилища, крылатые детишки резвились в больших песочницах. В школьной обсерватории светились макеты Вселенной с многослойными ярусами цивилизаций (оказалось, что мир устроен вовсе не так, как принято считать, а наподобие слоеного пирога, так что бурильщики добурились не до Ада, а до очередного разумного слоя).

«А наши-то об этом не догадываются, – подумал Солнышкин. – Ну дела, и в науке у нас лажа».

Он принялся было думать, как у этих крылатых с политикой и сексом, и есть ли это у них вообще? Но тут его клетку отключили от приборной доски, а самого извлекли из-под решетки и отправили восвояси. Он снова оказался в дыре, а нижний люк под ним захлопнулся.

Увы, вылезти наружу ему не удалось: оказалось, что верхнюю часть скважины люди законопатили чем-то вроде «саркофага». Вопли и барахтанье Леонида не были слышны ни вверху, на земле, ни внизу, под землей. Никому он не был нужен…

Ненужный и подавленный, Леня побрел в непонятном пустом пространстве, как в трубе, куда-то в бесконечность. Ему было горько и просветленно-жертвенно, как Христу. «Терпение же до конца искореняет из души все худое», вспомнил он откровение Преподобного аввы Фалассия, которое читал где-то в прессе. И скрепился сердцем. Он понял, что Бог (или Абсолют, Высший Разум, судя по другим периодическим источникам) наверняка выведет его к дому.

Так и случилось. Много времени спустя Леонид вылез наружу через тот самый канализационный люк, что в двух кварталах от его места жительства.

Впоследствии любил он рассказывать про этот случай в дружеской компании, но никто не верил – называли бредовым сном. Но Солнышкин знал, что это не сон, а точка отсчета.

А хоть бы и сон…

А на Николу Зимнего снилось Леониду, будто идет он мимо храма Спасителя и вдруг видит на верху, на самой маковке, вместо креста – видит себя, крестом стоящего, в свитере, но без куртки. «Я это, или не я?», подумал он и, чтобы сравнить, снял куртку и повесил на ограду. – «Точно, я!» Оглянулся, а куртки нет. «Уже уперли! – ахнул он. – В миг! Ювелирная работа!»

Проклиная вороватую натуру земляков, замерзающий Леонид побрел искать метро, чтоб отогреться и живым хоть до дому добраться. А мороз крепчал, и не попадалось по пути ни метро, ни магазинов, ни ларьков, одни лишь бетонные многоэтажки с кодовыми замками на дверях в этом безлюдном жилом массиве торчали, словно роты вставших на дыбы гробов. Наконец, набрел он на открытую платформу, долго ждал вместе с толпой, совсем уж задубел, потом дождался, втиснулся в переполненный вагон и, отогреваясь в густоте талых курток и пальто, в плотно надышанной атмосфере, вдруг углядел единственное незанятое место. Никто, почему-то, не желал садиться. Поезд вошел в тоннель. Зажегся свет. Леонид пробрался к сиденью в конце вагона, плюхнулся на него и… провалился в сквозную дыру. Вот, значит, почему не садились, всюду подвох – искрой промчалась мысль, и тут мозги «закоротило», и приглючилось, что плоть его падает в женщину, большую и мягкую с запахом кожзаменителя всю в модном парфюме с названием «Безопасное метро»… Боль от удара о рельсину захлестнула. Последний вагон, в котором Леонид только что был, прогромыхал вдали и затих.

Солнышкин ошалело озирался. Хотел подняться. Но не мог. Больно. На нем снова оказалась куртка, не то его, а может не его, а той призрачной дамы с запахом кожаных духов… В темноте зашумело… Надвигались два желтых огня… Поезд!

Леня на четвереньках поспешно перебежал на другой путь. Оттуда вылетел встречный поезд. Солнышкин заметался. Обезумев от ужаса, перекатился и вжался меж рельсин. Тоннель кишил гулкими железными гадами с лязгающими составами, или суставами, как казалось Леониду, он мчался впереди, карабкался на стены, перепрыгивал через рельсы, серая куртка клочьями извивалась сзади, как хвост, лицо почернело и вытянулось…

Однажды он нашел газету. Заголовок: «Слухи о двухметровых крысах в тоннелях метро подтвердились. Метростроевцы не вышли на работу». И фото – всклокоченная крыса с рваным хвостом. Он узнал себя.

…Потом он выскочил в проем тоннеля, увидел снег, храм и себя, крестом стоящего – в куртке! – на самой маковке. Это было прекрасное зрелище! Куртка была помолодевшая и обновленная, она кокетливо поблескивала застежками, играя в лучах зимнего солнца искорками бликующих молний, словно опытная кокотка застежками корсета. Леонид испытал невероятное чувство, близкое к экстазу, и проснулся мокрый и утомленный, сжимая сладострастно в объятьях свою куртку, невесть как оказавшуюся с ним в одной постели и благоухающую кожаным парфюмом…

Да что там куртка! С кем только ни приходилось просыпаться Леониду. Страшно подумать. Он даже поделился своим беспокойством с соседом Димой, безработным инженером-подводником. Зря он начал про это, зря. Он и сам почувствовал всю напрасность поднятой темы, и быстренько перевел разговор на другое.

– Знаешь, – задумчиво и как-то обреченно произнес он, чуть замявшись. – Я понял, что такое оргазм.

– Ну, – вяло отозвался подводник. Тяжело груженый пивом и салатом из морской капусты, он целеустремленно двигался к родному подъезду, поглядывая на распахнутое окно с трепыхающейся по ветру цветастой шторкой: оттуда доносились сладострастные стоны и рычание, всплески музыки, а на кустах под окнами покачивались разноцветные презервативы. Зрелище это так увлекло Диму, что он почти не слушал друга…