Бобылка

А вот о хорошей обуви мать уже не могла и мечтать. У неё был тридцать шестой размер, но уже много лет на отечные ноги никакая приличная обувь не налезала. На лето Лера купила матери бежевые босоножки на шнуровке, так на левую ступню-подушку едва шнурка хватило. Это было жуткое зрелище! А осенью мама ходила в жёлтых ботинках на шнурках, и левый весь скукожился от воды и соли!

Этой весной Лере пришлось стать сестрой милосердия, делать матери впитывающие повязки. Она откровенно сказала, что не хочет тратить свою молодую жизнь на сестринское дело. Тогда мать заорала:

–А у других твоих сверстников родители вообще умерли! А Закатова твоя, её вообще отчим трахает!

–Она не моя!

Одноклассница Юля Закатова с Лерой не дружила, та не входила в её избранный круг. Она ещё в пятом классе перешла в гимназию. Что же до её отчима (у Закатовой рано умерла мать), то это всё были старые, грязные сплетни. Там что, кто-то свечку держал?

Среди белья долгие годы хранился не востребованным большой моток марли, который бабушка принесла из своей аптеки. Она говорила:

–Марлечка, она ведь на вес золота! Процедить что-нибудь…

–Что ты будешь цедить?! – закричала мать.

Да, домашний творог из скисшего молока они никогда не делали.

Теперь же Лера кромсала моток на бинты, использованные выбрасывала. Но вскоре, как в войну, пришлось их стирать, сушить и проглаживать утюгом.

Всю осень, каждое утро, Лера по часу натягивала маме на ноги эти ботинки, вечером снимала. Пока мама в ванной стаскивала насквозь промокшие чулки, Лера успевала приготовить рыбу под гавайской или мексиканской смесью, но мама, чревоугодница по жизни, ничего не ела. Но вес набирала. И Голубкина, благодаря сыну-наркоману в пятьдесят пять выглядевшая на семьдесят шесть, всё «комплименты» ей отвешивала:

–Насть, ты так потолстела!

Эта неблагодарная свинья не помнила, что когда она голодала и платила наркоманские долги сына, Анастасия отдала ей хорошую стиральную машинку, оставив себе древнюю цилиндрическую. Там ещё съёмные валики для отжима белья были, как в мультфильме про кота Леопольда.

Мама всерьёз боялась зимы:

–Влезу ли я теперь в своё пальто?

И вот Лера берёт юбку от этого костюма. Блузка не годится, она с короткими рукавами (и кто всю эту ерунду придумал?). Но Лера подобрала сверкающую, золотую праздничную кофточку с воротничком-ришелье. Никогда её прежде не видела, откуда она взялась?

Хотя контора матери и стояла на отшибе, «коммивояжёры» всё равно проторили туда дорожку. Мама давно стала постоянной клиенткой у продавца колготок, он при входе всегда шутил:

–Где моя любимая женщина?

Как-то он продал ей два жёлтеньких платочка, сказав:

–В церковь в них будете ходить.

И сейчас Лера отложила для мамы более красивый, идеально подходящий по цвету; а бледно-жёлтый, с синей каймой, она оставила для себя. Лера и не думала, что подбор последнего наряда может стать таким увлекательным занятием.

Ну а последний штрих – страшные старушечьи чулки кофейного цвета, последняя пара из бабушкиного наследства. Сейчас таких уже не выпускают.

Приехала Надежда Васильевна, и Лера отдала ей весь «ансамбль».

–Это здесь случилось? – кивнула она на постель, где всё было, как после ядерного взрыва. – Хочешь, поедем со мною в загс? – но Лера отказалась.

Город красиво засахарило снегом, светило уже настоящее зимнее, а не то чахоточное, как в ту страшную пятницу, солнце. Лера подумала, что сегодня она не сможет этому радоваться. А может быть, уже никогда в жизни.

Лера позвонила в видеодомофон, и её без проблем пропустили. Из провинившихся сюда пускали не всех. Заведующей редакцией, Виты Стерлядкиной, дочери главного редактора, на месте не было, вместо неё – Татьяна Булкина, первый заместитель.

Лера не умела вести таких переговоров. Она вообще никого ни о чём никогда не могла просить. Ведь не верь, не бойся, не проси. Поэтому она и разыграла целый нелепый спектакль.

–А можно мне от вас в морг позвонить? – спросила Лера.– А то у меня мама этой ночью умерла.

–А у Антоши отец умер!

–Да, – сказал двадцативосьмилетний верстальщик, неприятный внешне парень с синяками под глазами. – Его ещё нужно сюда из Петропавловска-Камчатского перевезти.

«Ну, твой оклад тебе это позволяет, – цинично подумала Лера. – Интересно, а они сейчас по трудовым книжкам работают? Ведь ещё в сентябре всех официально оформить обещали…»

Как известно, в нашей стране для частников КЗоТа не существует в принципе. Стерлядкин откровенно говорил, что в газете осуществил свою детскую мечту – создание собственного государства, где будут действовать его личные законы. У Стерлядкина работала здесь дочь Вита (секретарь, заведующая редакцией и поломойка), молодая жена Белла (корректор), которая на работе вообще не появлялась, но получала десять тысяч. Да и корректировать было нечего, ведь в современном Word Windows есть программа проверки орфографии. Перед сдачей номера всё проверял лично Стерлядкин, всё жизнь проработавший учителем русского языка и литературы. Он и похож был на маньяка, – лысый, в очочках, пузатый.

Никаких договоров здесь никто не заключал, нигде не расписывались. У всех брали только ксерокопию паспорта. Лере Стерлядкин обещал в месяц пять тысяч «с перспективой на десять», но дал всего две тысячи.

–А помочь есть кому? – с искренним участием спросила Булкина.

–Нет. Я её в морге, наверное, оставлю.

–Вы к Эрасту Эрастовичу пришли?

–Нет, позвонить, – упрямо сказала Лера.

Но во Флягино было капитально занято, и Лера ушла. Она успела побывать в салоне сотовой связи, перейти Старый мост, как ей позвонила Татьяна Яковлевна:

–Лера, Эраст Эрастович просит вас зайти.

–Пройдёмте,– царственно велел Стерлядкин.

«Неужели мы сегодня без свидетелей говорить будем?» – подумала Лера.

Эраст Эрастович оказался одним из тех, кто отвратил Леру от православной веры. Восточная стена его кабинета напоминала храмовый иконостас,– впрочем, образа здесь просто органично вписывались в дизайн.

«Вас, Валерия Павловна, мучают бесы,– говорил Эраст Эрастович.– Мы вас исповедуем и причастим».

Но ему не давала покоя личная жизнь Леры, которой просто не было! Никогда не было. Она же оставалась старой девой, чем очень гордилась, считая себя выше других. А Стерлядкин не давал ей проходу:

–Как у вас там, Валерия Павловна? – каждый день спрашивал он.

Сорокадвухлетняя разведёнка Татьяна Кабанова, наборщица текстов, его не интересовала, испитая, опухшая Булкина предпенсионного возраста – тоже. Их звали одинаково, они жили в одном доме, в одном подъезде, и носили, не снимая, одну и ту же одежду!

Лера знала, что сплетники приписывают ей внебрачного ребёнка, которого она где-то прячет. Ещё её считали «одноразовой», на одну ночь,– потому что никто и никогда не видел её с парнем.

–А давайте мы, Валерия Павловна, вам объявление о знакомстве в газете дадим! – не отставал Стерлядкин.

Лера, вообще-то, втайне мечтала найти себе здесь какого-нибудь молодого, симпатичного предпринимателя,– редакция располагалась на территории крытого рынка, газета распространялась бесплатно по ящикам, и её выпускал владелец холдинга. И её мечта чуть было не сбылась самым уродливым образом: озабоченный Стерлядкин стал подкладывать её под Царёва, владельца нескольких магазинов: «Жена не стенка, подвинется!»

Его слова, активного православного христианина, что-то разрешали.