Покушение в Варшаве

Никому другому Александр Христофорович такого бы не сказал. Даже государю. Везде ждут от него помощи, защиты, ума, изворотливости, знания дела. Иначе зачем он нужен? А что если он вовсе не тот, за кого они его принимают? «Мадам, – снова взмолился воспитанник, глядя на портрет вдовствующей императрицы. – Вы сами приставили меня к своим детям. Так помогите!»

Мария Федоровна продолжала смотреть на него, сложив лаковые губы в напряженной улыбке: «Не подведи, мальчик».

* * *

Александр Христофорович снова вернулся к письменному столу, где лежали остальные бумаги. Следующая из них – письмо визиря Моатемид-эд-даулэ – не выговорить – премьер-министра, опять-таки английскому послу.

«Вы выражаете резкий протест против событий 6 шаабана и говорите, что никогда ни в одном государстве не случалось подобного. Аллах дал нам разум, чтобы усомниться. Но мы привыкли доверять вам, пусть так и будет».

«Да он дерзит!» – изумился Бенкендорф.

«Дружба, связывающая наши народы уже тридцать лет, покоится на прочном основании».

Фундамент хоть куда: выплаты всем членам шахского дивана, женам, любимым евнухам. Нам негде и вклиниться.

«Минувшая война вспыхнула раньше, чем наши войска были в полной мере готовы. Они сначала были двинуты к Ширвану, Гяндже и Талышу. Русские переправились через Аракс и заняли Тебриз. Вся наша страна попала в руки врагов. Мы не могли продолжать войну и уже не надеялись вернуть потерянные земли. Если бы русские, взяв Тебриз, пошли бы дальше, Персия перестала бы существовать. Но их царь поступил с нами справедливо и сдержанно. Они позволили нам вести долгие переговоры, дали нам оправиться от удара. А теперь посланник русских мертв, и они винят нас».

Похоже на упрек. Зачем перечислять все несчастья персов в минувшую войну? Словно визирь винит в них не собственных полководцев, а того, к кому обращается.

И что же из этого письма было выпущено? Еще более жестокие упреки.

«Всякий здравомыслящий человек, если подумает, поймет, насколько мы невиновны в случившемся. Если бы наше государство было вероломным, мы бы разорвали мир в самый благоприятный момент, когда денежная контрибуция в размере 8 куруров туманов[45 - Персы должны были уплатить России контрибуцию в размере 10 куруров туманов (около 20 миллионов рублей), что в три раза превышало сумму, затраченную И.Ф. Паскевичем на ведение боевых действий. Историческая ценность монет, собранных со всего Ирана, превышала номинал. По просьбе Паскевича их изучение было поручено специалистам из Академии наук, в результате чего возникли пять больших нумизматических коллекций, которые остались в Академии наук и Эрмитаже. К сожалению, три из них в советское время были утрачены. Пропал также и «меч Тамерлана», который, по легенде, сопровождал великого завоевателя в битве с турецким султаном Баязидом Молниеносным. Он был захвачен русскими войсками после осады Эривани у пленного персидского полководца Гассан-хана и находился в оружейной коллекции Гатчины.] еще не была выплачена. А теперь, когда принц Аббас-Мирза готовился к визиту в Петербург, а их посол был принят с таким почетом…»

У Александра Христофоровича широко открылись глаза. К нам собирался наследник престола? А мы почему не знали? Паскевич почему не писал? Или он тоже ни сном ни духом? В Тегеране только между собой решали: ехать – не ехать? Или спросили разрешения у англичан?

В прошлом Персия поддерживала отношения с Турцией, с Россией, в начале века – с Францией при Наполеоне. Очень, надо сказать, опасный для нас был альянс. А потом их под свою опеку взяли англичане и… закрыли страну. Они торговали на Среднем Востоке, доставляли оружие, предложили дипломатическую помощь и присылку офицеров для обучения войск. Сейчас почти все контакты иранцев с внешним миром шли через англичан. Европейцы не имели права проехать дальше Тебриза, где их встречал наследник Аббас-Мирза. А до Тегерана еще 10 дней пути на ишаке…

Проиграв войну и утратив, как видно, глубокое доверие к британцам, принц искал выход из заколдованного круга и хотел вступить в прямые сношения с соседями.

И вот накануне такого визита – его ж еще надо готовить, полгода бы ушло на согласования – убирают нашего посла. Скандал. Ни о каком приезде наследника – второго, если не первого, человека в нынешней Персии – теперь и речи быть не может. Кому такой оборот на руку? Вот на что намекал визирь Моатемид, прося тех же британцев – больше-то некого – вымирить их, несчастных, с разгневанной Россией.

Поставили волка овец стеречь! Впрочем, в этой игре овец не было. Одни волки.

* * *

Наконец, третье письмо от министра иностранных дел Мирзы Абдул-Хасан-хана, тоже с клятвами британскому послу в непричастности шахского двора. Оно и само по себе содержало любопытные сведения. А уж с приписками-то…

«Никакой необходимости в грозных упреках с вашей стороны нет. События в столице и без того запятнали позором наши несчастные головы. Но чернь настолько разбушевалась, что мы вынуждены были затворить ворота цитадели, чтобы не пропустить горожан к шахскому дворцу. Отправленные на помощь послу отряды принцев Зилли-эс-Салтанэ и Иман-Верди-Мирзы не смогли пробиться через толпу, такой плотной стеной она стояла. Вы требуете наказать виновных. Но нельзя же схватить и казнить весь город. Многие мятежники пришли из караван-сараев, из соседних селений. Никто не ведает их лиц!»

Тщетные оправдания. Что же опущено?

«Господин посол знает сам, что мы опирались на советы мистера Уиллока, вашего секретаря, которые передавал нам доктор Макнил. Мы затворили ворота крепости и выслали отряды для разгона толпы. Но так как воины вовсе не хотели идти спасать гяуров, с которыми только что воевали, их никто и не понукал, как упрямого осла. Все совершилось мгновенно, как удар молнии, и русским, по совести, некого винить, кроме своего посланника, зачем так очевидно становиться на сторону армян и пренебрегать потомками древнего народа, которым правил еще Искандер Великий?»

После того как Искандер их завоевал, усмехнулся Александр Христофорович. Уиллок – знакомое имя. Не его ли сэр Макдональд буквально выслал из Персии в Англию, а ему вернули опального подчиненного, едва не перевязанного алой ленточкой?

Бенкендорф пошел-порылся в дальнем секретере и достал донесения полуторагодовалой давности. Так и есть. Посол Макдональд[46 - Макдональд Джон Киннейр (1782–1830) сэр, майор, посланник Ост-Индской компании в Персии, кавалер ордена Бани, автор мемуаров «Географические записки о Персидской империи» и «Путешествие по Малой Азии, Армении и Курдистану в 1813–1814». Друг А.С. Грибоедова, укрывший в своем доме в Тебризе его беременную жену Нину Чавчавадзе.], аккредитованный в Тебризе, кстати не Лондоном, а Ост-Индской компанией, с первых дней невзлюбил склочного, склонного всех со всеми ссорить секретаря и отправил его в сопровождении – вот сюрприз! – полковника Александера домой. Но по дороге Джордж Уиллок останавливался в Константинополе и в Вене, где вел какие-то переговоры. В Австрии был допущен к Меттерниху. А в Лондоне?

Прием у премьер-министра Веллингтона, у лорда-хранителя тайной печати Элленборо, у министра иностранных дел лорда Абердина… Наших заклятых друзей.

А возвращается Уиллок в Персию через Петербург. Вот почему фамилия знакомая! Получает аудиенцию у Нессельроде и представляется поверенным в делах королевского правительства Великобритании. А Макдональд кто? Только представитель Ост-Индской компании? Так секретарь копал под шефа?

У Александра Христофоровича аж затылок заломило от напряжения. А если свалить бывшего начальника можно было только таким фейерверком с убийством посла? Ведь Макдональд откровенно прошляпил дело.

Бенкендорф обеими руками вцепился в документ. Здесь есть что-то еще, что-то еще…

«В конце концов мы скрыли и спасли от разъяренной толпы одного из служащих русской миссии господина Мальцова[47 - Мальцов Иван Сергеевич (1807–1880), дипломат, литератор, секретарь русской миссии в Тегеране, единственный оставшийся в живых свидетель трагедии.], – рассуждал Абдул-Хасан. – Это вполне правдивый свидетель произошедшего. Пусть он расскажет царю о том, что видел, и если северный властелин действительно так справедлив, как о нем говорят, он не покарает ни нас, ни посыльного».

Дикари! Полагают, что мы способны убивать за дурные вести. К тому же осмеливается сомневаться в милосердии государя! Бенкендорф не мог не заметить, что чем ниже стоял персидский чиновник, тем наглее разговаривал. Близость к уличной толпе? Едва ли. Знание конкретных пружин дела? Скорее всего. Ведь писали-то они не «северному властелину», а британскому послу Макдональду, каждой строкой посланий изобличая его осведомленность и удивляясь, что их так запросто подставляет под удар сторона, которой они доверились.

Надо побеседовать с господином Мальцовым, когда его под конвоем доставят в столицу.

В дверь заглянула Катя.

– Можно мы хоть сегодня поедем в театр? – осведомилась она навечно обиженным тоном.

Знает он все ее резоны. Жених нужен. Срочно. Из хорошей фамилии. С состоянием. Где взять?

Глава 6. Сговор дам

Конец апреля. Варшава

Если вы надели изумрудно-зеленое шелковое платье, то павлинье перо в прическу неизбежно.

Графиня Анна Потоцкая, во втором супружестве Вонсович, сохранила за собой титул, которого не имел ее новый муж генерал. Точно звание было присуще ей от рождения, когда она еще именовалась мадемуазель Тышкевич. В Европе так не принято, но у нас если твой отец князь, то и его дети тоже. Дело не в землях, а в полновесности звучания. Все понимали.

Анна родилась в одном из красивейших дворцов континента. Под куполом с золотым голубем, среди бело-синих стен, облицованных турецкой обливной плиткой. Тогда Мокотув принадлежал последнему польскому королю Станиславу Августу Понятовскому[48 - Станислав Август Понятовский (1732–1798) – последний польский король и последний великий князь Литовский. При нем произошли три раздела Речи Посполитой, после чего он в 1795 г. отрекся от престола.] – виновнику гибели родной страны. С тех пор прошло очень-очень много лет. Графиня не любила вспоминать сколько. В ее годы надо быть щепетильной и щадить собственный возраст. Важно, что самое роскошное из варшавских поместий, набитое старой королевской рухлядью, теперь принадлежало ей. Перешло по наследству, через десять рук, от многочисленных родственников покойного горе-владыки.

Здесь, а не в залах Бельведера, где обитал цесаревич Константин, наместник и командующий войсками, билось истерзанное сердце Польши. В бело-желтых стенах будто распростертого по земле дворца. Самого барочно-порочного, самого роскошно-вычурного из всего, что могло когда-либо, кому-либо напоминать Версаль. Без его фонтанов, но с клумбами и висячими переходами над тишиной неглубоких вод.

Именно в Мокотуве графиня Анна выдавала замуж дочь Натали – нежную фиалку – за лейтенанта гвардии и адъютанта цесаревича Романа Сангушко. Молодого, богатого, пылавшего патриотизмом, но умевшего до поры до времени скрывать свои чувства под личиной холодного педантизма. Великий князь Константин ценит адъютанта именно за беззаветную преданность инструкциям, и так должно оставаться до дня, когда взрыв будет готов.

Графиня Вонсович не зря принимала у себя весь город. Даже простолюдинов. Для них были накрыты столы на нижней террасе парка – не в цветниках, а среди деревьев, чтобы плохо одетые гости не портили вид, но создавали впечатление многолюдства. Анна понимала, что разговоры о ее щедрости, любезности, роскоши будут держаться в столице еще целый год: хозяйку будут хвалить, а на ее мнение опираться. Она и ее друзья многое успеют за это время.

Так дела делаются.

Вошла Натали в подвенечном платье. Мать должна была убрать ей голову бриллиантами и прикрепить веточку флердоранжа к поясу. Парижский обычай, мигом подхваченный в Варшаве. Девушка конфузилась и готова была прыскать от смеха. Ей нравилось выходить замуж.

– Ты вся в меня, – похвалила Анна.

На самом деле Натали была робкой, как голубка, не способной ни к лукавству, ни к вероломству. Мать надеялась, что Роман Сангушко сумеет приглядеть за ней. Молодые люди выказывали столько расположения, столько заботы друг о друге, что всякий пожелал бы им много лет счастья. Никто не мог бы предположить, что всего через полтора года Роман примкнет к мятежникам[49 - Имеется в виду восстание в Польше 1830–1831 гг.], будет схвачен и окажется в Сибири, на руднике, в оковах… А его безутешная жена умрет в родах. Кто бы посмел обвинить счастливую за дочь Анну в том, что она сама кует молодым их страшную судьбу?

Графиня украшала невесте волосы и одновременно беседовала с двумя ясновельможными дамами – княгиней Сапега и очаровательной юной княгиней Радзивилл, недавно приехавшей в Варшаву. Только они удостоились права видеть невесту. Остальные разряженные кумушки теснились в будуаре хозяйки и на лестнице.

Под видом поздравления молодым они приехали поздравить саму Анну с ее удивительной победой в Вене. Окончив гардероб Натали, мадам Вонсович вышла к ним и полуприлегла на оттоманку с гнутой спинкой. Она допускала гостий к руке и гордо кивала головой, увенчанной золотой диадемой, – украшение, еще в юности вывезенное ею из Парижа и уже в Польше дополненное крупными бразильскими бриллиантами зеленоватого оттенка. Дома она называла диадему «подарком великого человека» – все сразу понимали какого.

– Наконец-то, – с предыханием проговорила генеральша Красиньская. – Если бы Бонапарт в свое время не предпочел эту смазливую дурочку Валевскую, мы добились бы большего… Но забудем о прошлом. Вместе с сыном великого человека вы даете нам будущее.

После нее к руке подошли Озерецкие, Четвертинские, Конопко. Да мало ли еще? За их спинами толпились Хлопицкие, Скржинецкие, Хмелевские, Хмелицкие, Любецкие, Калиновские, Влодек. Очередь растянулась от дверей будуара, через весь этаж, по ступеням до выхода в сад.