Покушение в Варшаве

– Случись России оступиться, ей никто не поможет. Она будет один на один с любой бедой, как уже случилось в двенадцатом году. В этом правда. Я ее понимаю. Мой незабвенный брат Александр понял по опыту. А Никс, кажется, родился с этим знанием. Мы одни. Хотя часто жертвуем для союзников. – Константин развел руками. – Большой и сильный должен давать, не требуя ничего взамен. – Он помедлил. – Возможно, моя династия потеряет польские провинции. Я вижу это каждый день в глазах моих офицеров, как бы ни хотел доверять им. Я сам теперь уж поляк – не русский и не немец. Но, – цесаревич поднял палец, – и вашему парнишке, этому последышу Бонапарта, здесь нечего искать. Как бы господин Меттерних ни старался.

* * *

Вечером, ложась спать, Шарль-Луи сказал жене:

– Великий князь Константин очень умный, хотя и своеобразный человек. Я не хотел бы иметь его своим владыкой.

Дарья Федоровна поцеловала супруга в лоб.

– Слава богу, нами правит добрейший и достойнейший император Франц, истинный подарок человечеству.

– Так всегда и говори, – рассмеялся Фикельмон. – Но помни, что в Петербурге нам придется действовать так, будто плутни князя Меттерниха – это только его плутни. Ты ведь понимаешь, о чем я?

Супруга кивнула.

– Мы сами должны быть выше этого. И демонстрировать понимание между державами. Чтобы, когда восстанут венгры, у русского императора хватило благородства или чувства самосохранения, называй как хочешь, нам помочь.

– Венгры? – Молодая женщина даже села в кровати. – С чего? Они прекрасно устроены. – Ей не понравилась снисходительная улыбка на лице мужа. – В любом случае это будет крайняя неблагодарность к короне, которая столько веков защищала их от турок!

Шарль-Луи готов был высмеять ее праведный гнев, но тема казалась не из веселых и могла повести к дальнейшим разногласиям, чего перед сном он совсем не хотел.

– Скорее уж восстанут поляки, – упрямо заявила жена. – Мне искренне жаль их. Такие храбрые и такие несчастные! Но меня пугает сама мысль о бунте. Бешенстве черни. Убийствах. Не приведи Бог. Поэтому я сегодня и намекнула супруге цесаревича на поведение графини Вонсович. Она с ее сумасбродной головой…

– Ты предупредила княгиню Лович об угрозе? – поразился муж.

– Ну да. – Дарья Федоровна пожала плечами. – Но, кажется, она не прислушалась…

Шарль-Луи взял жену за обе руки.

– Ошибаешься. Она все рассказывает мужу. И ты уже начала оказывать услуги императорской семье. Поздравляю.

– Я просто хотела предупредить…

– Ты делаешь верные шаги, даже если не сознаешь этого, – ободрил муж. – Ты молодец. К тебе будут относиться как к заведомому игроку на «их стороне». Нам стоит остаться на коронацию?

– О нет! – в ужасе воскликнула Дарья Федоровна. – У меня не хватит платьев. А заказывать что-либо в Варшаве я отказываюсь!

Глава 8. Въезд

– И зачем нам два цесаревича?[57 - Константин Павлович попросил Николая I оставить ему титул цесаревича, т. е. наследника престола, который был дарован еще Павлом I. При этом официальным наследником являлся сын Николая – Александр Николаевич.]

Казалось, император начал жаловаться еще в Петербурге и продолжал до Варшавы с перерывами на сон и поломки экипажей. Бенкендорф никогда не видел его таким: взъерошенный, злой, точно сам перед собой оправдывается и сам себе объясняет, почему должен надеть корону Польши, которая принадлежит ему по праву.

– Я обязан решиться хотя бы ради сына. А то выходит, у меня два наследника. Вот потонули бы в прошлом году в шторм[58 - Имеются в виду события 1828 г. – плавание на корабле «Императрица Мария» из-под Вырны к Одессе, когда император попал в шторм и судно погнало ветром к Турции. Тогда было принято решение взорвать корабль. Подробнее смотри мою книгу «Южный узел».]. Или отнесло бы нас к турецкому берегу. Или помер бы я, ну бывает же…

Бывает. Но редко. Просто так государи не мрут. Причина нужна. В этом Александр Христофорович был убежден.

– Кто наследует? По всему должен бы сын. Я и регента, случись чего, назначил – брат Михаил[59 - Великий князь Михаил Павлович (1798–1849), младший брат Николая I, главнокомандующий гвардейскими и гренадерскими корпусами, пользовался полным доверием императора.]. Ему доверяю. Но у Константина-то тоже титул! И его права неоспоримы. Ладно, он мне уступил. Но обязан ли уступать ребенку? Да и сколько таких, кто предпочтет видеть царем взрослого дядьку, а не одиннадцатилетнего мальчика? Я не могу, коснись беда, поставить Сашу в такое положение…

Н-н-да. Ситуация. Никсу не позавидуешь. Вечно под ударом.

– Я оставил все, как есть. Боялся тронуть осиное гнездо. Но нельзя вечно жить в страхе. Точно половина тела парализована.

«Ну, не половина, не преувеличивайте!» Но поживи-ка с мертвой рукой или ногой. И так колодку за собой таскать тяжело. А она еще и тянет из остального тела силы. И деньги. Каждый год на военные игрушки Константина, как барышне на булавки, изволь, подай миллион рублей из казны! Так Ангел повелел. Мы должны платить за нанесенные полякам обиды. К счастью, деньги шли и на обустройство западных губерний: дороги, мосты, городские улицы, освещение… Не в коня корм. Вернее, не своего коня кормим, в этом Бенкендорф был убежден. И если бы только он!

– Я иногда думаю, – цедил Никс, – что брат Александр лелеял Польшу как некий русский Уэльс. Там должен бы сидеть наследник. Набираться опыта. Оазис цивилизации на наших диких равнинах. И на нашей шее. – Царь хмыкнул. – Монарх за годы в Варшаве привыкает и к Конституции, и к правам подданных. А потом несет их в наши леса и болота.

За прошедшие три года отношение Никса к покойному Ангелу стало жестче. Нетерпимее. Навалились нерешенные братом дела. Еще хуже были дела решенные… С возрастом в лице императора стала проглядывать суровость – неподдельная строгость, особенно очевидная в минуты, когда он замолкал и отворачивался к дороге. Тогда его черты застывали маской из еще влажного, несхватившегося гипса. Бенкендорф, быстро взглядывая на него, и видел, как прежде мягкое и растерянное становится твердым, отточенным, непреклонным. «Константин даже и не подозревает, кто к нему едет!» Самодержец. Вовсе не родственник.

Александр Христофорович захотел отвлечь спутника. Сколько можно? Извелся весь.

– Скоро пойдут места, где я в минувшую войну все изъездил верхом вдоль и поперек, – сообщил он. – Покажу и расскажу, где с кем схватывались.

Он знал: Никсу это интересно. Сам не поспев на драку с Бонапартом, тот при хорошем описании переживал, как будто видел и даже участвовал в деле. Давал комментарии: а надо было так, а почему вон оттуда не зашли?

Хороший перерыв в бесконечном «Плаче по Константину».

Не тут-то было! Искомый миллион, которого так не хватало на родном бездорожье, оказался очень недурно употреблен в Польше. Впрочем, не самими поляками, а чиновниками, работавшими для них. Немецкими чиновниками русского подданства.

Зла не хватало. Спутники так друг другу и сказали. Благо в выражениях не стеснялись, а мнения чаще всего совпадали. Зачем? Кого кормить? Завтрашних мятежников? Мечта Ангела о том, будто русские и поляки под единой короной смогут мирно предаваться взаимной любви, – да не будет этого! Слишком много крови пролито.

– Здесь были такие болота и торфяники, что всадник с конем увязал! – бубнил Бенкендорф. – А пески! Прямо от Белостока шли зыбучие дюны. По кромочке приходилось проскакивать. Гиблые места.

Ничего подобного. Широкая мощеная дорога вела до самого Тыкоцина. Шаткий мост и грязная плотина, которые хорошо помнил Шурка, исчезли. Чистенькие дома таращились на улицу, словно умытыми дождем стеклами. В палисадниках тюльпаны поднимали к небу луковичные головки. Дорожки были обсажены каштановыми деревьями, которые тоже, кстати, цвели.

– Боже, – протянул государь, – а у нас…

Дома еле из грязи вылезли. Апрель – время едва наметившихся дорог. Хорошо, если избы топятся по белому. Но сколько таких, у которых дым валит и в двери, и в заволоки!