Триктрак

Триктрак
Ольга Болгова

Жизнь полна неожиданностей и рисков. Так и случилось с Анастасией Зверевой, когда она, познакомившись онлайн с серьезным на первый взгляд англичанином из городка на берегу Английского пролива, отправилась к нему по его приглашению. Потенциальный жених не встретил ее в аэропорту, а дом по указанному им адресу оказался пустым и полным не очень приятных сюрпризов и загадок, которые приходится разгадывать гостье из России. Не последнюю роль в этой истории играет триктрак, игра, что иначе зовется нардами. Когда-то, в годы юности, Анастасии подарили старинные нарды, которые она привезла с собой…

Ольга Болгова

Триктрак

Глава 1. Ленинград. Шариковая ручка

Они пробуждаются и выбираются на свет, когда далёкие часы на башне бьют полночь. Они заполняют коридоры, тишину которых днём лишь изредка нарушали случайные шаги да скрипы деревянных лестниц старого дома. Словно открывается занавес, и начинается спектакль, звучит интерлюдия, крутится диск сцены, меняя декорацию, и гурьбой высыпают актёры: кто на кухню с чайником, кто – к соседям, поболтать или за конспектом, а кто – в сторону пятачка на лестничной площадке – покурить у разбитого окна.

– Кто поставил этот чайник?

– У кого-нибудь есть конспект по вышке?

– Юлька, ты взяла сигареты?

– Ура! У нас еще осталась колбаса!

– А он вчера так и не явился!

Общага, живущая ночной жизнью, сонная и тихая днем. Кто-то вытаскивает на просторы коридора чертёжную доску на самодельном кульмане-треноге; отличница-зубрила устраивается в старом кресле у балконной двери бубнить какой-то конспект к завтрашнему зачёту; местная чистюля тащит таз с бельем в умывалку – стирать, а на кухне шумная компания накрывает на стол, с миру по нитке собирая закуски к чаю – двести граммов тонко нарезанной в Петровском гастрономе докторской колбасы, остатки печенья и половина вчерашнего батона. Общага дружно гудит, бурлит молодой ночной жизнью. Они успокаиваются лишь под утро, разбредаясь по комнатам, чтобы успешно проспать первые пары.

Грохот упавшей на пол чертёжной доски вдребезги разбил шаткую предутреннюю тишину. Доски эти выполняли не только свои непосредственные функции, но и побочные, точнее, подкроватные – их укладывали под растянутые кроватные сетки, чтобы не проваливаться в них, как в ямы. Ася села, ошарашено вглядываясь в темноту.

– Опять доска упала… – раздался сонный голос Лёли, подруги и соседки по комнате, в полутьме взметнулась и рухнула на подушку её взлохмаченная голова. Третья кровать безмолвствовала по причине отсутствия её обитательницы, вышедшей замуж и переехавшей в однокомнатную хрущёвку на Охте с мужем-питерцем.

Ася, вяло проклиная неповинную в неустойчивости своего положения доску, улеглась досыпать в изогнувшуюся, как гамак, кровать.

– Ты на первую пару идешь? – послышалось минут через пять из Лёлиного угла, но Ася уже её не слышала.

Вне зависимости от ответа первую пару они проспали, и Лёля была намерена проспать и вторую, но Ася встала – поджимала курсовая, которую нужно было сдать ещё на прошлой неделе – и отправилась обычным маршрутом по скрипучему полу коридора в умывалку, где из крана зимой и летом лилась только ледяная вода, а к букету обычных запахов мест общего пользования традиционно примешивался аромат чего-то сожжённого на кухне. Из 512-й, мальчуковой, традиционно взвилась спираль вступительных аккордов к «Повороту» – жизнеутверждающий хит наносил удар по утренней лени.

Справиться с непослушными волосами, вечно стремящимися к независимости; подправить буйно растущие брови, украсить ресницы остатками туши, выскобленными из картонной коробочки – нужно срочно пополнять запасы косметики. Осмотрев две пары безнадёжно порванных колготок, Ася со вздохом отложила юбку, надела брюки и собственноручно связанный свитер, осторожно застегнула хрупкие молнии сапог, влезла в узкое пальто в крупную клетку, подхватила тубус с чертежами и набросила на плечо новую кожаную сумку, на приобретение которой ушла треть стипендии и два часа в очереди в Пассаже. Вновь по коридору, на ходу приветствуя соседей, вниз по скрипучей деревянной лестнице, по истоптанным, истёртым, давно некрашеным ступеням, мимо мрачной вахтёрши Олеговны, страдающей синдромом гардеробщицы, в сырость питерского марта, в прозрачный воздух, дрожащий от мириад крошечных капель, напитанных тёплым весенним светом, будоражащим кровь и дарящим простуды.

Каблуки крошили бурую снежную кашу, в которую превратился выпавший вчера вечером снег. Десять минут быстрым шагом по узким улочкам, и в лицо ударил простором и грохотом Кировский проспект. Пробег по едва заметной, смытой за зиму, зебре перехода и поворот в «Сосисочную», где можно нарваться на кого-нибудь из кинознаменитостей, забежавших перекусить из Ленфильма, что находится в паре шагов отсюда.

В это утро в кафе было на удивление пусто, чисты столики с пластиковыми столешницами противно голубого цвета. Ася стянула с горки буро-коричневых подносов верхний, взяла с витрины тарелку с творожной запеканкой, заказала у вечно недовольной буфетчицы порцию макарон с сыром, плеснула из большого алюминиевого чайника заварки в гранёный стакан и подставила его под кран титана, откуда, булькнув, потекла, пузырясь, кривая струя горячего кипятка. Устроилась за столиком у окна, предвкушая завтрак. Макароны были горячи, чай обжигал, и пришлось пить его мелкими глотками.

Время поджимало, и через четверть часа она уже выскочила на простор проспекта. Поворот на небольшую площадь с памятником Горькому, окаймленную дугой помпезного здания в стиле неоклассицизма, в первом этаже которого расположился знаменитый магазин «Табак» – на его витрине на фоне бутылок кубинского рома красовались коробки с настоящими кубинскими сигарами, по пять рублей за штуку. А чуть дальше – «Торты», с вечной очередью жаждущих стать обладателями фирменного вафельного торта, украшенного шоколадным Медным всадником.

Перейдя трамвайную линию, Ася поднялась по ступеням, ведущим в павильон метро. Найдя пятак в кармане пальто, бросила его в щель прожорливого автомата, пробежала через турникет, вновь в тысяча незнамо который раз ощутив холодок опасения, что его железные руки обязательно выскочат и ударят по бокам. Вниз по эскалатору, бегом по мягким полосатым ступеням, в раскрытые двери вагона как раз за секунду до того, как сдвинулись створки, стукнувшись резиновыми бортами. «Следующая станция «Невский проспект…». Уфф… В вагоне оказались свободные места, и Ася устроилась на диванчике в углу, достав из сумки книгу в потрёпанной обложке. Поезд с нарастающим гулом скорости устремился в черное жерло тоннеля.

Четверть часа спустя она вышла из недр подземки на площадь, что была когда-то рыночной, да и сейчас, хоть рынок, как таковой, на ней отсутствовал, напоминала о своей изначальной роли – суетой, неустроенностью, грохотом трамваев и «шанхаем» со стороны Фонтанки.

Впрочем, Асе было не до размышлений о природе площади. Пройдя привычную сотню метров, она открыла тяжёлую старинную дверь, ведущую в седьмой корпус института, куда её четыре года назад занесла судьба и набранные на вступительных экзаменах девятнадцать с половиной баллов. Еще рывок по путанице лестниц и коридоров в гудящую голосами аудиторию, за пару минут до звонка, привет всем присутствующим, знакомым и не очень. Стараясь сохранить спокойствие духа и равнодушие взора, Ася быстро пробежала глазами по рядам, мгновенно выхватив темноволосую голову и задохнувшись ударами сбившегося с ритма сердца. Ещё один взгляд исподтишка в его сторону, он повернулся, она вспыхнула, наткнувшись на синеву его глаз, и пошла по проходу к призывно махнувшей рукой Валентине.

Влюбилась она нечаянно и глупо, как это часто бывает в двадцать с небольшим. Почему он, а не другой? Почему именно этот черноволосый с наглым синим взглядом Ася объяснить не могла. Однажды она сидела на лекции позади него, он обернулся и попросил у нее ручку, она, отчего-то разволновавшись, отдала свою и до конца лекции тупо смотрела ему в спину, мысленно повторяя: «Ну, оглянись и попроси что-нибудь ещё, ручку или тетрадь, или просто так, оглянись!». Гипнотизёр из Аси вышел никакой, он больше не оглянулся и ничего не попросил, но девушка пропала, словно невидимый крючок цапнул то загадочное место, где возникает то странное волшебство, приносящее и радости, и горести – чего больше, никто не скажет. Лёня Акулов, так называлось Асино пристрастие, был питерцем, состоял в шумной, весёлой компании шутников и приколистов, любимцев девчонок всего потока и побочных ручьёв и речек. Прежде она и внимания на него не обращала, будучи платонически и теоретически, но мучительно влюблённой в великолепного энергичного актера БДТ, спектакли с участием которого планомерно посещала не по одному разу, выстаивая ночные очереди за билетами. Актер был талантлив, хорош собой, высок ростом – прекрасная мишень для грёз начитанной девушки, любительницы кино и театра. Синие же глаза Лёни Акулова нежданно-негаданно, а, возможно, наоборот, закономерно, пробили брешь в этой романтической броне, вызвав бурю чувств, мучивших Асю уже почти три месяца.

Глава 2. Гастингс. Woodcombe Drive – Переулок Лесной овраг

Шары высоких фонарей вяло рассеивали темноту, где-то рядом шумело море, точнее, пролив, обреченный принадлежать двум странам и потому носить двойное имя Ла-Манш – Английский. Или наоборот, кому как нравится. Задние огни автобуса, из которого я только что вышла на мокрый асфальт набережной, мелькнули за поворотом и пропали. Все стихло и замерло – ни живой души, лишь холодный ветер, дыхание воды, да удаляющийся шум одинокого мотора. Найдя под фонарем место посуше и посветлее, я пристроила туда чемодан и немного постояла, пытаясь успокоиться и выровнять сбившееся от волнения дыхание. Что могло случиться? Что помешало ему встретить меня? Еще вчера мы разговаривали по скайпу, и все казалось прекрасным. Или он встречал, но мы, по какому-то стечению обстоятельств, разошлись, не увидев друг друга? Это невозможно, ведь я почти час проторчала в терминале Гатвика, в зале встречающих, а он так и не появился. Если он аферист, то какой смысл в этой афере? Что можно получить с меня, немолодой женщины без гроша за душой? От иностранки из России? Либо что-то случилось, либо я совершила очередную жизненную глупость, причем глупость масштабную.

Можно было предполагать, возмущаться, сокрушаться и прочая, но факт состоял в том, что я, зрелая женщина, покинула родную страну ради рискованного союза с английским подданным, Джеймсом Монтгомери, с которым познакомилась самым популярным способом двадцать первого века – по интернету, и теперь стояла в одиночестве на пустой набережной на берегу Английского пролива, не зная, что делать дальше.

Очередной порыв январского ветра добрался до моих несчастных костей и сподвиг на действие. Наручные часы показывали московскую половину десятого, значит, по Гринвичу – полседьмого. А город словно вымер. Ни машин, ни людей. Если я простою здесь, под фонарем, всю ночь, то к утру, в лучшем случае, схвачу воспаление легких, а в худшем – на набережной найдут мой хладный труп. Умирать мне вовсе не хотелось.

Мой телефон был бесполезен, исчерпав возможности батареи и финансов. Несколько звонков, сделанных в жесточайшем роуминге, напрочь убили его активность. Нужно добраться до ближайшего места, где есть живые люди, а там будет видно, что делать дальше. Я достала из сумки листок с адресом: 3, Woodcombe Drive, который мне ровным счетом ни о чём не говорил, сунула его в карман пальто и, подцепив сумку на плечо, двинулась по набережной в случайно выбранную сторону, таща за собой чемодан. Кажется, шла бесконечно долго, останавливалась, поправляя сползающий с плеча ремень сумки, снова шла, удивляясь, что город вымер, словно все живое выдуто из него ветром. Справа шумело невидимое в темноте море. Лишь огни фонарей, что строем вытянулись вдоль пирса, кривыми зигзагами отражались в воде. Немного успокаивал свет в окнах домов, как доказательство, что жители не покинули город, а лишь спрятались от темноты и холода январского вечера. Я шла, проклиная себя, Джеймса Монтгомери и высокие каблуки сапог – вырядилась ради жениха-англичанина! Что с ним могло случиться? Сердечный приступ, авария, катаклизм? Ремень предательски сполз с плеча, я не успела подхватить падающую сумку, она плюхнулась на мокрую мостовую, смачно громыхнув, словно подала сигнал: напротив, витриной и нутром, светилась пиццерия. Я рванула к стеклянной двери, как к вратам в райский сад. Дохнуло теплом и одуряющим ароматом свежей выпечки. Я вдруг поняла, что ужасно, до тошноты хочу есть. Небольшой зал с разноцветными пластиковыми столиками, был пуст, лишь в дальнем углу сидел мужчина с кружкой в руке. За прилавком стоял другой, совсем не английского, скорее, арабского вида. Он что-то спросил, но из всей фразы я поняла лишь слово «мэм».

– Здравствуйте, – брякнула я, поздним зажиганием понимая, что говорю по-русски.

Араб уставился на меня и снова что-то сказал, а я вновь не поняла. К жизненному шоку добавился культурный.

Вздохнув по методу Бутейко, попросила араба говорить помедленней. Сосредоточившись, все-таки уловила, что заведение скоро закрывается, и что, если я хочу купить пиццу, то она будет не очень горячей.

Собравшись с мыслями, спросила, как добраться до Вудкэм Драйв.

– Вудкэм Драйв? Это далеко, возле Сент-Хелен Вуд, вы можете доехать автобусом или взять такси, – объяснил араб, сверкая черными опасными глазами.

Я купила маленькую пиццу и, осмелев, попросила продавца вызвать для меня такси. Через четверть часа напротив кафе тормознул автомобиль неведомой марки. Признаться, я вообще не разбираюсь в марках автомобилей. Водитель был черен, как этот январский вечер.

– Куда едем, мэм? – спросил он, обернувшись, когда я устроилась на заднем сиденье. В очередной раз вздрогнув от «мэм», обращенного ко мне, протянула ему листок с адресом. Он что-то пробурчал, кивнул, завел мотор и лихо рванул с места.

За окном замелькали огни окон, темные кущи деревьев, проплыла глухая каменная стена, потянулась живая изгородь, блеснула вода, отразившая свет фар – какой-то пруд или озеро, затем – железнодорожный переезд. Впервые за последние несколько часов я вдруг осознала, что нахожусь в Англии, в далекой стране, что это невероятно и было бы чудесно, если бы не та неопределенность, в которую я попала. Машина свернула ещё и ещё раз в переплетениях улиц, затем по обеим сторонам потянулись чёрные силуэты деревьев, словно мы въехали в лес.

– Куда мы приехали? – спросила я, стараясь не выдать тревоги.

– Сент-Хелен Вуд, – буркнул водитель. – Куда хотели, мэм.

Еще один поворот, свет фар вырвал из темноты табличку с надписью «Woodcombe Drive», он остановил машину и повернулся ко мне.

– Приехали, мэм.

– Спасибо. Сколько я вам должна?

– Два фунта, ночной тариф…

Значит, восемь вечера у них уже ночь? Отдала таксисту две монеты, выбралась из машины и осталась одна на полутёмной улице, с одной стороны которой тянулись какие-то заросли, а с другой, за чёрной полосой живой изгороди, виднелись силуэты домов, оживлённые несколькими тепло светящимися окнами. Что делать, если в доме номер три меня не ждут или здесь совсем нет такого дома? Ночевать на улице или стучать в первую попавшуюся дверь? Нужно попросить таксиста подождать… Мысль была верная, но запоздавшая, огни авто уже мелькнули за поворотом, и я осталась одна на ветру, в переулке под названием «Лесной овраг», о котором столько нафантазировала, старая дура. Ветер ударил в лицо, вышибая слёзы. Вытерла их уже промокшим носовым платком и зашагала вперед. Впрочем, долго идти не пришлось, через несколько шагов изгородь оборвалась, открыв дорожку, ведущую к дому. В окне на первом этаже горел свет, его отблеск падал на белую колонну, поддерживающую козырёк над входом, и на цифру 3, начертанную на ней. Свет в окне обнадеживал, я немного постояла, дрожа от холода и волнения, и свернула к дому, таща за собой чемодан – он подпрыгивал на усыпанной мелким гравием дорожке, производя неприятный скрежет. Ничего, пусть обитатели дома услышат моё приближение! Возле двери поправила шапочку, стащила перчатки, провела ладонями по загоревшемуся жаром лицу, вдохнула-выдохнула и дёрнула за шнур колокольчика. Кажется, он отдался далёким звоном где-то в доме. Я снова дёрнула шнур, но никто так и не подошёл к двери. За спиной послышались шаги или мне это показалось? Я обернулась, дёрнулась, в отчаянии схватилась за ручку двери и чуть не упала, потому что она поддалась, открывшись. За спиной ухнул порыв ветра, зашумели, зашуршали листья, что-то хрустнуло, словно сломалась ветка. Удержавшись на ногах, я замерла на секунду, затем шагнула вперёд в темноту, наткнулась на какой-то предмет, он упал, загремев, я застыла на месте и спросила:

– Это Вудкэм драйв, 3?

Никакого ответа не последовало, и я двинулась по направлению к свету, что узкой полосой падал из полуоткрытой двери. Остановившись на этой полосе, я громко сказала:

– Здесь есть кто-нибудь? Джеймс? Дверь была открыта…

И вновь молчание было мне ответом, хотя, грохот, произведенный неловким вторжением, мог бы разбудить и слона. Я осторожно открыла дверь и вошла в комнату. Свет исходил от большой настольной лампы, стоящей на журнальном столике. Судя по всему, комната являлась гостиной, и она была пуста.

Глава 3. Ленинград. Курсовая. Пролитый кофе