Триктрак

Пробравшись мимо Лёни, который рассказывал что-то забавное смеющимся приятелям, Ася рухнула на скамью возле Валентины, той самой третьей отсутствующей соседки по комнате. Недавно выйдя замуж, та была безнадежно беременна – беспомощно, отрешенно, многозначительно. Беременность с каждым курсом становилась все более популярным явлением, точными попаданиями пробивая бреши в стройных рядах девичьей половины факультета.

Валентина вальяжно подвинулась, завозилась, устраивая себя в узком пространстве между столом и скамьей. Ася, положив на стол тубус, рассеянно ответила на дежурный вопрос подруги и уставилась на темноволосый Лёнин затылок – Акулов сидел в двух рядах впереди. Она зажмурилась, сосчитала до десяти, открыла глаза и вздрогнула – он обернулся и смотрел – нет, не на неё, куда-то мимо, улыбался – нет, не ей, а кому-то сидящему там… позади.

«Да ты хоть слышишь, что я говорю?» – донеслось до Аси – Валентина пыталась пробиться сквозь чувственный туман, в котором плавала романтично одуревшая подруга.

– А? Что ты сказала? Прости, отвлеклась, задумалась… Спать хочется, – пробормотала Ася.

Лёня помахал кому-то рукой, скользнул взглядом по её лицу. Она вспыхнула и быстро отвела глаза, морщась и делая вид, что с огромным интересом рассматривает висящий на стене портрет профессора Белелюбского, инженера и учёного в области строительной механики и мостостроения. Профессор, утонувший в роскошных усах и бакенбардах, смотрел умно и укоризненно, возможно, осуждая легкомыслие особ женского пола, которые только и думают о своих сердечных делах, забывая о прекрасных инженерных конструкциях.

– О чем задумалась? Опять о своём Смоличе? И сколько можно заниматься такими глупостями? – в тоне Валентины почти всегда фоном звучала назидательная нота многоопытной женщины. Нота эта очень усилилась, когда Валя обрела замужний статус и нежданную беременность. Звучала необидно – то ли, потому что была частью Валентининой сущности, то ли все к этому привыкли и уже не обращали внимания.

Ася пожала плечами, – как-то в недобрый час она, вернувшись из театра, поделилась с подругой своим восторгом от игры и внешности актера Смолича, и теперь, постоянно выслушивая замечания Валентины по поводу «этих глупостей», уже жалела о своих откровениях. Да и спорить с беременной, практически на сносях, женщиной было бы просто бесчеловечно.

– Как он сегодня там? – спросила она, кивнув на округлый живот подруги.

Тема была беспроигрышной – Валентина тотчас подхватила её.

– Пятками бьёт с утра, – любовно пожаловалась она, положив ладонь на живот, и мгновенно закрылась, замкнулась вдвоём с неизвестным человечком, что рвался выбраться на свет.

Ася улыбнулась, смутившись и, как всегда, стесняясь продолжать разговор на эту загадочную и хрупкую тему, замолчала, почувствовав себя глупой девчонкой.

В дополнение к глупостям в кармашке сумки ждал сегодняшнего вечернего часа билет на гастрольный спектакль МХаТа. Пьеса принадлежала перу модного драматурга, бросившего весь свой талант на разрешение производственно-моральных проблем, и Асе была хорошо знакома. Не то, чтобы ей нравилось вникать в хитросплетения и интриги, строящиеся на почве недостроенных объектов и переплаченных премий, но пьеса эта шла на сцене БДТ, и главную роль в спектакле играл Смолич – широко, пылко, страстно, пуская в ход весь арсенал своего артистического и мужского обаяния и темперамента. Ася смотрела этот спектакль три раза и решила оценить другую постановку, тем более что ведущую роль у москвичей исполнял знаменитый, очень популярный актер. Невысокий, полный, лысеющий, с высоким чуть хрипловатым голосом, больше спокойный, чем страстный, он являл собой полную противоположность Смоличу – как внешне, так и внутренне.

– Ась, ты сделала мне чертёж?

Голос Валентины вернул Асю с театральных небес на грешную скамью в шумной аудитории.

– Сделала, – кивнула она и стащила крышку с картонного тубуса, обнажив тугой белый рулон ватманов.

Подруга и прежде с очаровательной легкостью эксплуатировала её – Ася вечно решала за неё задачи, сначала по вышке, затем по строительной механике и сопромату – а теперь положение Валентины просто взывало о помощи, и Ася не могла отказать подруге. Резковатая, прямолинейная Лёля тихо и громко возмущалась по этому поводу и даже пару раз поссорилась с Валентиной, но повлиять на подруг не смогла. Дружеские союзы часто складываются по какой-то небесной логике – один берёт, другой отдает, и это не хорошо, и не плохо.

Меж тем из глубин старинного здания раздался сначала дребезжащий, но постепенно набирающий силу звонок – традиционный сигнал к началу пары, – и аудиторию накрыла последняя предстартовая волна шума – обрывки разговоров, грохот стульев, смех, торопливые шаги – и брызгами разбилась о высокую фигуру показавшегося в дверях профессора Залыгина, знаменитого в узких кругах инженеров-строителей грузного красавца с бурной кудрявой шевелюрой. Он мгновенно заполнил пространство собой, своим зычным голосом и неизбывной энергией.

– Ну-те-с, товарищи студенты, начнём, как сказали бы в незапамятные времена, помолясь, но, поскольку, в наши времена мы так не говорим, то просто начнём! – загромыхал он, добравшись до своего места и шумно отодвигая стул. Усевшись, он водрузил на нос очки в толстой оправе и обвел аудиторию взглядом добродушного удава, получившего в личное распоряжение полста кроликов разной кондиции.

Сдача курсового проекта – не меньше, чем ритуал, а работа над ним – лебединая песня поколений, бережно передающих из рук в руки опыт, архивы и народные изобретения. Это особый мир не ведающих покоя чертежных досок, истёрзанных рейсшин, неуклюжих рейсфедеров, беспринципных лекал, принципиальных линеек и угольников, дефицитных чешских карандашей «Кохинор» – каждый на вес золота – и ватмана, матово-белого, впитывающего мягкую черноту графита; мир бессонных ночей и дралоскопов – творения неизвестного умника-лентяя. Такие изобретения, песни и стихи называют народными. Лампа под стеклом, готовый чертеж, лист чистого ватмана и сдирай все до последней детали, только не раздави стекло. Дралоскопы ходили по общежитию из комнаты в комнату, на пользование ими выстраивались очереди.

И веяние времени – расчет строительной конструкции на ЭВМ. Это означало записаться на ценное машинное время, достать перфокарту с программой, а затем в зале, под гул огромных вычислительных агрегатов, названных нежным именем Наири, ввести данные с помощью печатной машинки с заедающими клавишами и, если все прошло удачно, бездельничать пару часов, наблюдая, как машина выпускает многометровую бумажную портянку с расчетами.

Объяснив Валентине суть сделанного чертежа, Ася ринулась занимать очередь к профессору. После его вступительной речи аудитория слегка опустела – кто-то отправился в предбанник доделывать или досписывать курсовой проект, кто-то, заняв очередь, потянулся в столовую утолить вечный голод молодого организма. Желающих сдать проекты оказалось не так уж много.

– Жень, кто последний? – спросила Ася у вездесущего старосты их группы Женьки Несмелова.

– А ты не заняла? Давно же пришла. Вроде, Утюг?

– Не так, – откликнулся долговязый Миша Утюгов и махнул рукой. – Акулыч за мной… спроси у него.

– А… – задохнувшись, Ася замолчала, кивнула и повернулась по направлению, указанному Утюгом. Разумеется, там находился Лёня, беседующий с первой красавицей потока Еленой Кондой. Ася уже было решила не подходить к милой парочке, но Елена, одарив собеседника очаровательной улыбкой, ушла, и Лёня остался в одиночестве. Решенная дилемма «подойти-не подойти» ухнула в тартарары, но тотчас возникла другая – с одной стороны появилась возможность заговорить с предметом обожания, с другой – вероятность упасть в грязь лицом перед этим предметом. Пока Ася решала очередную задачу, неожиданно пришёл на помощь Утюгов, заорав на всю аудиторию: «Акулыч, ты последний на сдачу?»

– Утюгов, покиньте аудиторию! – бас возмущенного профессора перекрыл старания Михаила.

Как в омут головой Ася сделала несколько шагов в сторону Лёни, который теперь смотрел на нее. Синими-синими глазами.

– Ты последний? – спросила она, почти спокойно, почти равнодушно, надеясь, что не слишком краснеет.

– Я крайний, – усмехнулся он.

– Хорошо, я за тобой, – голос чуть сорвался, но она взяла себя в руки.

– Как угодно. У тебя все готово? – равнодушно спросил он.

– Да, кажется, да…

Он улыбнулся, кивнул и отвернулся – кто-то позвал его. Отошел, а Ася осталась стоять, словно пригвожденная к месту. Не поговорила и не упала в грязь – произошло третье, худшее, ему было всё равно. Хотя, разве она ожидала чего-то другого? Разве она способна заинтересовать такого парня? Да и нужно ли ей это? Асе всегда не везло – она влюблялась безнадежно и безответно, а если случалось так, что вероятность ответа с мужской стороны существовала – природная застенчивость и неуверенность в себе и своей привлекательности дружным тандемом делали свое черное дело, уничтожая любую перспективу. И конечно же, успешно срабатывал закон несовпадения желаемого и действительного – те, кто нравились ей, были недосягаемы, те, кому нравилась она, были неинтересны.

Взглянув на профессора Белелюбского, который, словно Джоконда, ловил взгляд зрителя, Ася с трудом удержалась, чтобы не показать ему язык, и вернулась на свое место к Валентине, крайне взволнованной пятками наследника и незаконченным расчетом мостовой фермы.

Но, несмотря ни на что, день все-таки задался. Во-первых, Ася сдала курсовой проект на четверку, что являлось непростым делом – Залыгин был требователен вообще, а к слабому полу особо, поскольку был убеждён, что из женщин никогда не получаются хорошие инженеры. Во-вторых, ожидая своей очереди, она минут двадцать сидела за одним столом с Лёней, трепеща от его близости и разглядывая требующую бритья и оттого особенно привлекательную щеку. Она даже обменялась с ним несколькими фразами, легко и непринужденно. Ладно, почти легко и почти непринужденно. Лёня сказал что-то остроумное, она засмеялась, а профессор Залыгин сделал им замечание, пообещав выгнать обоих. Это «выгнать обоих» в Асиной голове зазвучало цветаевски-тухмановским «…этот, этот может меня приручить…» из любимого альбома «По волне моей памяти». Много ли надо глупой влюблённой девчонке?

В-третьих, через несколько часов она будет сидеть на галерке зала ДК Ленсовета и смотреть спектакль. В-четвертых, в «Котлетной» на углу Московского проспекта, куда они с Валентиной забежали перекусить, не оказалось традиционной очереди, но в достатке – знаменитых котлет, вкусных, сочных, горячих, Ася даже позволила себе роскошь – взяла целых две и стакан густого дымящегося кофе с молоком.

Общую картину подпортил то ли дождь, то ли снег, манной посыпавшийся на головы измученных погодой питерцев-ленинградцев, и расползшаяся молния на сапоге. На площади Мира подруги расстались, Валентина поехала домой на Охту на метро, а Ася – на трамвае, который, ходко покачиваясь, застучал колесами по Садовой мимо серых доходных домов, мимо облупленных стен Апраксина двора, решеток Суворовского училища и приземистых арок Гостиного, проскочил шумный Невский, утонченную Итальянскую, обогнул вычурную решетку Михайловского сада, оставляя справа красные стены и шпиль замка, последнего пристанища императора Павла, и, миновав дугу Первого Садового моста, вырвался на простор Марсова поля. Справа за полосой Лебяжьей канавки потянулись черные силуэты кленов Летнего сада, замелькали ящики на постаментах – еще закрытые на зиму статуи.

Ася смотрела в окно, думая о Лёне, Смоличе, сломавшейся молнии, отсутствии целых колготок, трех рублях, оставшихся в кошельке, и десяти днях, оставшихся до стипендии.

За окном расплескался простор Невы – трамвай въехал на Кировский мост. Полотно серых туч вдруг порвалось, словно невидимая рука вытянула нитку из плохо зашитого шва, и через голубую прореху слепящим золотом хлынули лучи солнца, ослепив, ударились о трамвайное стекло, на мгновенье зажгли шпиль Петропавловки, блеснули по холодной ряби невской воды и исчезли, словно их и не бывало. Небесный портной вновь аккуратно зашил дыру в небесах, пеняя солнцу на устроенное безобразие.

Когда Ася вышла из трамвая напротив мечети, нарядно-голубой даже в непогоду, с небес вновь посыпалась противная колючая морось. В полурасстёгнутый сапог попала вода, захлюпала, пропитывая носок. Очередная простуда обеспечена – Ася умудрялась болеть ежемесячно, так и не привыкнув к недоброму питерскому климату, несмотря на то что родилась и выросла не на юге. До общаги добиралась почти бегом, взлетела по скрипучей лестнице, открыла дверь в комнату и остановилась, не сдержав изумленного «Ох!», уронив пустой тубус, который попытался прокатиться по полу, но наткнувшись на собственную ручку, замер, обиженно качнувшись.

Асин «ох» нарушил любовную идиллию, что царила в комнате – двое в костюмах «в чем мать родила» шарахнулись друг от друга, загремел в панике задетый и упавший с тумбочки будильник-неудачник, жалобно звякнула кроватная пружина, и лишь четкий ритм Eruption, слетающий с катушек стоящего на столе магнитофона, упрямо пытался собрать остатки сломанной гармонии, предлагая «оne way ticket to the blues».

Пометавшись, Ася отвернулась к окну, ожидая, когда застигнутая врасплох парочка куда-нибудь скроет свою наготу.

– Можно было хотя бы дверь закрыть… – пробормотала она, обращаясь к оконному стеклу, забрызганному каплями дождя.

За спиной возились и перешептывались. Совершенно дурацкое положение, нужно было сразу уходить. Зачем она застряла в комнате? «Растерялась», – пояснила сама себе Ася.

– Да ладно, Аська, кто ж знал, что тебя принесет! – подала голос виновница инцидента, Лариса, Лёлина подруга.

– Живу я здесь, между прочим! – сердито сообщила окну Ася и повернулась.

Растрепанная Ларисина голова, вся в мелких кудряшках химической завивки, торчала из-под одеяла, в недрах которого скрывалось все остальное, в том числе и мужская половина порушенной идиллии, пожелавшая сохранить инкогнито.

– У меня ноги промокли, молния на сапоге сломалась… Вернусь через полчаса, – сообщила Ася, залившись по уши краской, подняла с пола тубус, бросила его и сумку на тумбу в углу и вышла, чрезмерно аккуратно закрыв за собой дверь.

В коридоре было пусто, на кухне истошно свистел чей-то чайник, требуя внимания. Ася отключила газ, свисток благодарно сдулся и затих, выпустив через носик последнюю струйку пара.

Соседняя дружественная комната была закрыта, а в комнате напротив бренчали на гитаре – третьекурсница Ирка слушала не слишком верные, но душевные напевы Игоря Дагмарова – он недавно расстался с девушкой, с которой встречался пару лет. Ради Ирки, говорили злые и не очень языки. Посидев с ними минут пять, Ася ретировалась, прошлась по скрипучему полу коридора, постояла у разбитого окна, откуда остро тянуло влажной свежестью. Горькой холодной волной накрыла обида – из-за сломанной молнии и мокрых ног, из-за «всех подружек по парам, а я засиделась одна», из-за синих равнодушных глаз Лени и бездомной неприкаянности. За обидой последовали слезы – набухли соленой волной, поползли по щекам, пощипывая разгоряченное лицо. Ася шмыгнула носом, полезла в карман за платком, не нашла, прижала ладони к щекам, надеясь, что не потекла тушь.