Янтарные бусы для Валентины

– Ну, Васёк, ты, прям профи, – хохотнул Серёга.

Тише, – зашипел Мишка, – давай самогонку ищи.

Подсвечивая темноту фонариками, друзья стали обшаривать кладовку.

– Есть! – восторженно зашептал Серега, откидывая пустые мешки из угла и отодвигая оцинкованное корыто. В углу и вправду стояла почти полная 10 литровая бутыль самогона, заткнутая самодельной пробкой.

Рядом стояли несколько полных стеклянных бутылок с самогоном. Мишка сковырнул пластмассовую закрышку с бутылки и отхлебнул прозрачную жидкость.

– Первааач! – восхищенно засмеялся Миха и закашлялся, уткнувшись в локоть.

– Дай, дай! – Ребята потянули руки к бутылке.

– Вон, берите! – Мишка кивнул в угол. – А эта – моя! И он пьяно икнул, крепкий самогон сразу ударил в голову.

Товарищи выпили еще немного и уже хотели уходить, рассовав бутылки по карманам.

Тут вдруг отворилась дверь, и в чулане зажёгся свет. В дверях, уперев руки в бока, стояла разгневанная Дуська. В ночной рубашке до полу, с распущенными по плечам волосами, она показалась парням совсем не страшной, а даже наоборот, очень привлекательной. Мишка с Серёгой многозначительно переглянулись.

Но Дуська, пылая праведным гневом, их переглядов не заметила, а начала стыдить, распаляясь и повышая голос.

– Ах вы, черти собачьи, ни стыда, ни совести, в грабители записались. А еще в армию идти собрались, позорники! Вот я утром к участковому пойду, и заявление на вас напишу, и матерям с отцами все ваши художества опишу.

Лямка ночной рубашки свалилась с плеча, оголяя полную загорелую руку и краешек белой груди.

Дуська продолжала браниться, угрожая всеми возможными и невозможными карами. А Мишка с Серёгой не сговариваясь набросились на самогонщицу, заламывая ей руки и отвешивая оплеухи. «Васёк, Лёха, помогите эту суку в дом затащить». Васька засуетился, распахнул дверь в избу, и Дуську заволокли в дом.

« Шторки плотнее задерни, – командовал Мишка, – верхний свет не включайте, ночника хватит».

Он разорвал на Дуське рубашку и принялся мять её полную грудь. Дуська пришла в себя и вцепилась Мишке в лицо, располосовав ему щеку ногтями до крови. Мишка взревел.

« Убью, тварь!» – и принялся бить самогонщицу по лицу ладонями.

Голова Дуськи моталась, как у тряпичной куклы.

« Мишка, да ты что, с ума сошел? – Алёшка повис на Мишкиной руке. – За что ты ее так? Хватит, не хочу в этом участвовать. Забираем самогонку и уходим.»

– Ну хватит так и хватит, неси самогонку сюда из сеней, да пошуруй там насчет закуски, поди жратву в сени холодные вынесла. Выпьем ещё немного, закусим и по домам. А Дуська молчать будет, правда, Дуся? – и Мишка, пьяно ухмыляясь, погладил ее по бесстыдно оголённому бедру.

Алёшка вышел в сенцы, больше всего на свете ему хотелось просто открыть уличную дверь и уйти домой, но жалость к несчастной Дуське не дала ему это сделать.

«Прибьет ведь, как пить дать!» – мелькнула страшная мысль и ещё одна: «Не дам!»

Алешка пошарил на столе в сенцах: в рассоле в банке плавала селёдка. С бутылкой самогона в одной руке и с банкой селёдки в другой, Баев зашёл в избу и его замутило от увиденного: на обнажённой Дуське пыхтел Мишка, его мускулистая задница ритмично поднималась и опускалась, наконец, он отвалился. «Кто следующий?» – Мишка закурил. Брюки расстегнул Серёга, Васька был сильно пьян, его стошнило, это спасло Дуську от третьего насилия.

– Ну, а ты чего? – спросил у Алёшки Мишка, наливая самогонку в стакан и опрокидывая его в рот. – Неужто любви зрелой женщины не охота?

– Любви охота, – только вот это вот не любовь.– Твердо ответил Алёшка. – Пошли отсюда, не дай бог кто за самогонкой придет, влетим.

– Придушить, что ли её? – Серёга задумчиво смотрел на Дуську, распростёртую на полу. – Как думаешь, Мишань, ведь сдаст нас, стерва?

– Давай, – согласно кивнул Мишка, и Серёга, вытащив из брюк ремень, шатаясь, направился к Дуське. Та в ужасе попыталась отползти, но руки и ноги её не слушались.

Алешка встал между Серёгой и Дуськой.

– Не тронь её!

– Ты чё, сопляк, мне указывать будешь? Отойди!

– Не тронь, сказал, отвали! – Алешка оттолкнул Серёгу. Сопляком Алешка не был, в плечах он был даже шире здоровяка Сергея, а за спокойствием и добродушием скрывалась недюжинная сила.

– Ладно, всё, уходим, а то и правда, кто с утра за опохмелкой сюда припрётся.

И прихватив бутылку, Мишка направился к входной двери. Алёшка подождал, пока трое теперь уже бывших товарищей вышли во двор, затем сдернул с кровати покрывало.

– Прости, Дусь, я не хотел,– пряча глаза, пробормотал он и неловко прикрыл обнажённую Евдокию.

***

Утром всё село облетела новость: к Дуське-самогонщице ночью в дом влезли, ограбили, избили и изнасиловали. Чудом жива осталась, Дуську особо не любили, но и не проклинали. Самогонка у неё была отменная, взять можно было в любое время, были бы деньги. Был у неё своеобразный кодекс чести: вещи и побрякушки в обмен на самогон не брала, предпочитала денежные купюры. В долг тоже не давала, только натуральный обмен: ей деньги, она – выпивку. Ну, а самогонка – она нужна на селе всегда. Потому произошедшему с Дуськой скорее, сочувствовали. Утром бедная женщина с лицом и телом, сплошь покрытым синяками, написала заявление у участкового Калистратова, а потом тот увез её в район к следователю и на медэкспертизу.

После обеда все четверо дружков уже арестованные сидели в милицейском УАЗике, последним забирали Баева Алексея. Ошалевшая Риммка выла, как по покойнику, не веря, что сын её мог совершить то, в чём его обвиняли.

– Мама, не верь никому, я Дуську не насиловал, я вообще её пальцем не трогал. Самогонку, каюсь, своровал. И больше ничего за мной нет.

– Давай, давай, залезай! – милиционер подтолкнул Алёшку в спину, – следователь разберётся, кто и что из вас делал.

В районном отделении милиции выяснилось, что в изнасиловании и избиении Дуська обвиняет всех четверых, и Алёшкиным показаниям, что он к Дуське и не притрагивался, никто не верил, тем более, что бывшие товарищи, спасая свои задницы, выставляли Баева чуть ли не зачинщиком всего. Лешка совсем сник, и на пятиминутном свидании, которое дал следователь, пожалевший убитую горем мать, Алёшка сказал ей:

– Мам, Дуська врёт, со зла это она. Я с себя вину за то, что за самогонкой с дури полез, не снимаю. Но я не насильник, и если меня по этой статье посадят – я жить не буду.

Полумёртвая Римма вернулась домой и попыталась поговорить с Дуськой. Но та её и на порог не пустила. В ответ на мольбы Баевой не губить Алешке жизнь, Дуська торжествующе улыбаясь разбитыми губами, ответила:

– Вырастила сына ублюдка – отвечай за него теперь.

– Он же тебя не трогал! – плакала на пороге бедная мать.

– Не хочу я разбираться, все виноваты! – и дверь перед носом Риммки захлопнула.

Уже почти обезумевшая Римма вдруг вспомнила, что Валька Лапина может узнать правду, вроде, сила ей такая дана.

И вот стояла сейчас Римма на пороге перед Валентиной и с надеждой смотрела ей в глаза.

– Чего ж ты хочешь от меня? – удивилась Валентина, – ну, увижу я правду, а кто ж меня послушает? Следователь, что ли? Да он мене и рта раскрыть не даст, кто я такая? Сновидица? Обхохочешься! К протоколу мои сны не подошьёшь.

– Валя, я правду знать хочу, понимаешь? Если мой сын насильник – это одно, а если не виновен – это другое, тогда я жизнь положу, что бы ему помочь. Валя, – из глаз Риммы потекли слёзы, – он сказал, что если его насильником объявят, он жить не будет, удушится после суда.

Честно сказать, Валя и сама не верила, что Алёшка мог женщину ударить, не такой он был, с этим Валентина была согласна.