Простые истории из второй половины XX века

Простые истории из второй половины XX века
Ольга Амплеева

Повесть о жизни людей из двух послевоенных поколений. Напоминает о тогдашней, почти уже забытой жизни.

Простые истории из второй половины XX века

Ольга Амплеева

Посвящается моим друзьям

Глава 1. История первая (пятидесятые годы). Из дневника Натальи Александровны

Сегодня странный день. Я вдруг решила описать свою молодость. Точнее, одно тогдашнее событие, которое, кажется, было единственно важным событием моей жизни.

Я сижу у стола и иногда смотрю в окно. Осень, конец сентября. Серый холодный день, но облака высоко и все пространство пронизано и просвечено яркой листвой деревьев.

Вчера я встретила одного человека. Он шел мне навстречу, держа руки в карманах, и смотрел под ноги. Я не решилась его окликнуть. За прошедшие годы я несколько раз с ним сталкивалась. Он школьный учитель, недавно развелся, у него еще маленькая, семилетняя, дочь.

Я посмотрела в зеркало, висящее слева. Мне под пятьдесят, но больше сорока никто не дает: я худощава, морщин мало, волосы стригу коротко и крашу в свой естественный, черный, цвет. Образ жизни, который веду последние семь лет после развода – довольно много романов, пошел мне на пользу. Я приобрела вид слегка стареющей, но до сих пор элегантной и привлекательной женщины. Можно подумать, что в молодости я была неотразима, а это совсем не так.

Почему именно эта встреча подвигла меня на жизнеописание – не знаю. Может, потому, что последние семь лет несколько отклонили меня от пути, который стал моей судьбой после нашего с ним разрыва.

Звонок в дверь. Это пришел мой сын. Он художник, учится в Полиграфическом, на отделении графики. Жизнь у него бьет ключом. Во многом, но не во всем я узнаю себя. А впрочем, мы приятели. С его отцом, который не так давно развелся и со своей второй женой, попортившей ему много крови, у него тоже прекрасные отношения.

Тот после развода снова целиком ушел в науку, но все-таки эта вторая любовь сделала его взрослым, чего не смог сделать наш с ним брак. Но об этом речь впереди. Итак, с чего начать? Начну с себя, с особенностей моего характера, с обстановки, окружавшей меня в детстве.

Мой отец был, как принято выражаться, старой закалки. Очень сведущий человек, ведущий инженер на закрытом предприятии, он постоянно занимался самообразованием: по математике, физике, другим естественным наукам. Литературу и искусство тоже уважал. Но относился к ним скорее как к приятному времяпрепровождению и особенно тонким вкусом не обладал. Я училась в хорошей московской школе, способности у меня были, и мне постоянно внушали мысль о дальнейшей ученой карьере, конечно же в области естественных наук.

Когда мне было тринадцать, началась война. Отца из-за важности его работы на фронт не взяли. В эвакуации он пробыл недолго, а мы с мамой там не были и прожили все это время в Москве. Война, хоть и коснулась нас не самым страшным образом, превратила мой жизнерадостный характер в весьма мрачный. К тому же строгие нравы времени и нашего семейства воспитали во мне почти полную неприступность. Я могла снизойти только до принца.

Ко времени окончания войны, а также десятого класса я была уже убежденным гуманитарием. Так случилось, что я познакомилась с девочкой, отец которой был профессором филологии в университете. Она ввела меня в свой гуманитарный рафинированный круг. Первый год я была просто ошарашена открывшимся мне миром, заставившим меня страдать от отсутствия собственных мыслей, от моего интеллектуального неравенства всем этим умным людям. С отцом у меня происходили почти ежедневные стычки: наши взгляды стали диаметрально противоположными во всем. Потом свои мысли у меня появились, но чувство, что в любой компании я самый серый и глупый человек, сохранялось еще очень долго.

После окончания школы я настояла на своем и поступила на исторический факультет, на отделение искусствоведения. Итак, я училась, времена становились менее голодными, народ слегка ожил. Я существовала крайне замкнуто, всех молодых людей отпугивал мой неприступный вид, и втайне я очень мучилась. Я все мечтала о ком-то, кто придет и поймет мою «сложную и прекрасную душу», полюбит ее и избавит меня от моего мрачного одиночества. Внешняя жизнь, хоть и была довольно сложной, меня мало затрагивала. К счастью, мой отец чудом не попал под репрессии, что было более чем вероятно для человека его положения, но наверняка мысли об этом его тяготили. А я была погружена в свой собственный, замкнутый и одинокий, мир. Очень меня мучило, что я не могу никого полюбить. И вот где-то в начале последнего курса я вдруг поняла, что влюбилась в однокурсника. Мы были знакомы давно. Он мне даже не нравился, но казалось, что между нами есть это самое «родство душ». Мы почти не разговаривали, но часто замечали нашу одинаковую реакцию на какие-то события. И вот я сама в страшной жажде любви настроила себя на любовь к нему, не понимая, что это такое. Я молила кого-то о любви – и мне она была дана.

Первые полгода после этого я только вздыхала и страдала, радовалась встречам на семинарах. Неожиданно у меня обнаружилась соперница, в лице моей приятельницы, – это тоже был удар. В конце зимы я решила, что всему конец, – когда случайно встретила его у нее в гостях. Долгое время после этого я с ним не виделась, так как у нас уже не было занятий – была дипломная работа. Но потом цепь поразительных случайностей, в которых я тогда уже увидела проявление какой-то высшей закономерности, привела к тому, что мы стали встречаться, в тогдашнем понимании этого слова, то есть проводить вместе время. Его ко мне тянуло: во мне бурлила какая-то внутренняя сила и, без ложной скромности, было много оригинального. К тому же я совсем не урод, хотя в то время моя женственность была почти незаметной из-за погруженности в себя. Но под воздействием любви она стала себя проявлять.

Сначала все шло неплохо, но он не делал решительных шагов. Слишком силен был мой порыв ему навстречу – это его пугало. Я же была абсолютно искренна и не понимала, что здесь нужно скрывать.

И вот тут я подхожу к событиям настолько тяжелым и значительным для меня, что мне трудно заставить себя их вспоминать. Ведь это значит снова погрузиться в мои переживания тех лет, а это нелегко. Но все-таки я попробую описать тогдашние события, поскольку они определили всю мою жизнь вплоть до сорока лет, и мне хочется во всем этом разобраться.

Итак, как-то поздним вечером я поднималась по лестнице в свою квартиру. Было начало июня. Я сдавала госэкзамены, а родители мои были в отпуске и жили на даче у наших хороших знакомых, в одном из немногочисленных восстановившихся подмосковных дачных поселков. Поднимаясь по лестнице, я прошла мимо девушки, сидевшей прямо на ступеньках. Она была очаровательна и одета по тому времени довольно эффектно, но не вульгарно. Пройдя мимо, я обернулась и еще раз посмотрела на нее. Она спокойно ответила на мой взгляд. Дома я вскипятила чайник и решила вынести помойное ведро, чтобы посмотреть, не ушла ли незнакомка. Но та по-прежнему сидела на лестнице. Возвращаясь, я не выдержала и спросила, все ли у нее в порядке.

– Спасибо, все в порядке, – ответила она спокойно, – просто сегодня негде ночевать.

Я постояла, пошла дальше, но около квартиры обернулась и быстро сбежала вниз.

– Пойдем ко мне. У меня сегодня можно переночевать.

Она удивленно посмотрела, подумала.

– Хорошо. Если я вас не обременю, то для меня это будет выходом.

– Нет, не обремените, – ответила я с готовностью. – Вы мне понравились.

– Благодарю, – сказала девушка, слегка усмехнувшись, и мы вошли в квартиру.

Когда пили чай, я узнала, что ее зовут Валерия, Лера. Она осталась без жилья (почему, не объяснила), а снять не может: последнее время не работала, и у нее нет денег. Когда найдет работу – снимет комнату.

Я уложила ее спать и решила, что, пока не снимет комнату, я оставлю ее у себя. Вот так Лера поселилась у меня. С тех пор вот уже более двадцати лет я вздрагиваю при этом имени.

Лера была удивительным существом. После дня, проведенного с ней, я уже в нее влюбилась. И это несмотря на мою дикую влюбленность в Гришу (его звали Гриша). Днем она где-то ходила – искала работу, а вечерами мы сидели на кухне. Как она пела! Более изумительного по красоте контральто я не слышала. А как играла на гитаре, а на фортепиано!

Я не описала ее внешность: это была блондинка с прекрасными белокурыми волосами, темно-синими глазами, ярким ртом. Более обаятельной улыбки и смеха я ни у кого не встречала. Другой Леры не существует. Невозможно было представить, что кто-то сможет устоять перед этим воплощенным обаянием.

Как-то утром она сказала, что сегодня вечером ее не будет, вернется очень поздно. После долгих расспросов она наконец сообщила, что устроилась петь в один из немногих имевшихся тогда ресторанов (не в самый лучший) и что фамилия ее Корецкая. Фамилия мне показалась знакомой, а потом я вспомнила афишу: «Исполнительница цыганских песен и романсов Валерия Корецкая».

Я очень удивилась, а еще больше удивилась месту ее работы. Тогда, немного подумав, она рассказала следующее: последние полгода у нее был любовник – музыкант в оркестре ресторана (одного из лучших в Москве). Она в том же ресторане пела. Как недавно выяснилось, директор ресторана проворачивал какие-то левые дела, в которые ее любовник был замешан. Директора арестовали, а ее музыкант пока прятался (она не знала где). В том ресторане она уже не могла выступать и оказалась без работы.

– Ты его очень любишь? – спросила я робко.

– Кого? А… совсем не люблю, разве что жалею. Он слабый, жалкий человек. Правда, довольно умный.

– Так зачем ты…

– А так. От одиночества. И он просил очень. Он меня любит, говорит, что не может без меня жить, – она странно усмехнулась.

– Тот, кого я любила, не любил меня.

Мы помолчали.

– Расскажи про него, если тебе это не очень больно.

– Ну что ж, – сказала она, помолчав, – могу.

Когда она начала рассказывать, я снова открыла рот от изумления. Валерия была родом из чинной профессорской, даже дворянской, семьи. Последнее очень чувствовалось: удивителное изящество фигуры, благородство рук – все это бросалось в глаза.

Отец Леры, профессор математики, чудом уцелел в предыдущую эпоху, может быть потому, что его работы имели важное практическое применение. Четыре года назад он умер от какого-то легочного заболевания, мать ее скончалась лет пятнадцать назад. Лера мне показывала свою фотокарточку времен девятого класса (она моя ровесница): красивое, но очень серьезное лицо, без этого теперешнего безумного обаяния. К десятому классу Лерино душевное состояние было близко к моему, но она была лишена моих комплексов, была красива и осмелилась влюбиться. Ее избранник был отцовским учеником, только что вернувшимся с фронта после тяжелого ранения в чине подполковника.

Он, как и все, восхищался Лериной красотой, уважал ее ум и с удовольствием с ней беседовал. То, что она сходила по нему с ума, он или не замечал, или старался не замечать. Но дело потихонечку шло и, может быть, и пришло бы к счастливой развязке, если бы не случай.

Площадкой выше в общей квартире жила некая легкомысленная, но хитрая особа, года на два старше Леры. Особа работала продавщицей в одном из центральных универмагов и считала себя «профессионалом жизни». И вот как-то во время визита подполковника эта самая Леночка забежала за чем-то. Лера в изумлении смотрела на подполковника. Леночка, в подметки ей не годившаяся по красоте и уму, через две минуты заставила смотреть себе в рот не очень молодого, умного и опытного мужчину. Финал понятен: свадебные фанфары и подполковник женат на пустой и хитрой женщине.

Для Леры это был горький урок: ничто, ни красота, ни ум, ни родство душ, не имеют значения в борьбе за любовь по сравнению с неким почти неопределимым свойством. Потом этот способ вести себя, этот неопределимый набор компонент поведения она назовет женским очарованием, обольстительностью и, более общо, обаянием. С тех пор Лера стала рабой обаяния. Все для нее потеряло смысл, кроме одного: приобрести это свойство. Это, и только это, ключ к счастью, думала она.

Окончив школу, она поступала в театральное училище, но не поступила. Работала на каких-то временных работах и танцевала в самодеятельном ансамбле. В конце года ухаживала за тяжело заболевшим отцом. Потом смерть отца – об этом Лера сказала как- то между прочим, а я подумала о тогдашних ее чувствах, и мне стало страшно. Затем, постепенно, она стала выступать с пением в ресторанах и даже слегка прославилась. Голос у нее был, в общем, не обработанный. Она сама его постоянно совершенствовала.

Случались какие-то связи, еще какие-то полунесчастные любви. Когда, где проявилось в ней это неотразимое, сверхнормальное обаяние? Какими муками она за него заплатила? Думая о страданиях, через которые прошла Лера, я удивлялась тому, что те не отразились на ее внешности. За обольстительной улыбкой не было видно грусти. Разве что в самой глубине глаз, если очень приглядеться, можно было заметить ее легкую тень.

Итак, Лера мне все это рассказала, я ее выслушала, и мы расстались надолго, до вечера. К тому моменту я уже сдала госэкзамены и была какое-то время свободна.