Первая кровь осени

– Никуда ты не поедешь, – категорично сказал Дэвид. Даже сделал неосознанное движение к двери, будто собрался стать в проходе и не выпускать гостя. – Пока я не увижу, что крыша у тебя на месте. Пока что до этого далеко.

– С чего это ты решил, интересно?

Он не успел ни заметить перемещения Дэвида, ни толком среагировать. Да, реакция ни к черту, после долгих месяцев на транквилизаторах и антидепрессантах. Мир порою распадается на статичные картинки. Вот бывший напарник еще стоит у двери, а вот он уже рядом, стискивает его запястье железной хваткой, развернув руку так, чтоб были видны шрамы на предплечье. Когда пытаешься зубами перегрызть себе вены, следы остаются некрасивые, правда. Как он тогда еще инфекцию не занес и не помер от сепсиса – уму непостижимо.

– А. Ну да, – Мэтт безразлично пожал плечами.

– Удивительно, что тебя вообще выпустили после такого.

– Это было один раз, в самом начале. Во время ломки еще и не такое творят. – Мэтт наконец высвободил руку из захвата. Он только сейчас понял, что на нем чужая футболка с короткими рукавами. Вроде у него таких не водилось. – А ты, значит, воспользовался моим бесчувственным состоянием, и нагло глазел на мое прекрасное юное тело?

– Я выкинул твою рубашку, там спина вся в крови. И на башке у тебя нефиговая ссадина, между прочим. Вполне могло быть сотрясение.

– Ага. Это был дальнобойщик номер один, – зачем-то пояснил Мэтт.

Дэвид все не отходил. Положил ладонь ему на затылок, смотрел сверху вниз с непонятным выражением лица.

– Какого же хрена… – тихо повторил он, явно не ожидая, впрочем, внятного ответа.

Мэтт качнулся вперед, уткнувшись лбом ему в грудь. Кажется, персонаж сериала на этом месте должен был хотя бы секунд пятнадцать порыдать на груди товарища. Потом режиссер милосердно переключит план и покажет зрителю других второстепенных героев.

Слез не было, в голове был только вездесущий белый туман.

– Извини, – сказал Мэтт, сам точно не понимая, за что. Наверное, за неудавшуюся мелодраматическую сцену.

Дэвид осторожно потрепал его по волосам, прежде чем отстраниться.

– А еще из твоей куртки выпала моя книга, – сказал он, усмехнувшись. – Надо же, ты с ней таскаешься, как с Библией.

– Я вообще не помню, откуда она у меня взялась, – признался Мэтт, снова кутаясь в плед. – Купил, наверное, во время очередного «прихода». Знаешь, я ведь ее не читал.

– Серьезно? – Дэйв выглядел обиженным. – Но почему?

– Из-за страха, наверное, – подумав, заключил Мэтт. – Это означало бы смириться с существованием в мире, где ты больше не мой напарник, с которым мы ходим в патруль, в бар и на рыбалку примерно с одинаковым результатом… а какой-то, понимаешь ли, писатель.

– Но тебе надо ее прочитать. Ты тогда все поймешь. И почему я сбежал, и все мои, как ты всегда говорил, странности.

– Что вообще за дурость, – проворчал Мэтт, – если у тебя есть проблема, ее надо обсудить с другом, потом нажраться с ним вместе и забыть благополучно, а ты предпочел уехать жить в глуши и писать о ней книги! Кто вообще так делает, америкосы? Стивены Кинги всякие? Ты вообще ирландец или кто?

– О, немного махровых национальных стереотипов от потомка янки, отлично, то, что нужно с утра, – рассмеялся Дэйв. И это было так похоже на их прежний треп, что у Мэтта внезапно защипало в носу. Ну вот, приплыли наконец.

– Я ее вынул из кармана и подумал, а не поехать ли к тебе, – пояснил он, хватаясь за кружку с молоком, чтобы хоть этой гадостью перебить ностальгическую горечь воспоминаний о лучших временах. – Все равно других вариантов не было.

– Между прочим, Мэл сказала, что просила сестру встретить тебя на машине. Но ты ее не дождался.

– Сестру, – Мэтт скорчил рожу. – Ты помнишь Хелен? В последний раз, когда мы виделись, она была ярой вегетарианкой. Но все равно съела бы мой мозг еще на полдороге. Если бы Мэл по-прежнему считала меня своей семьей, приехала бы сама. Нет, там все кончено, и говорить не о чем. Она сказала, что запретит мне видеться с детьми, и я ее не виню. Я не лучший пример для них, это точно.

– Может… может, еще все наладится, – Дэйв исчез на мгновение в прихожей, и вновь появился, застегивая кожаную куртку. Мэтт критически посмотрел на него. Не похож он был на «модного писателя». Скорее, на еще чудом не спившегося фермера. Еще и лохмы отрастил – в косу заплетать, подражая викингам, еще рано, но от форменной стрижки не осталось и следа.

– Я сгоняю в магазин, – пояснил Дэвид, – тут недалеко. Заодно заскочу к местным представителям закона, пусть удостоверятся, что я живой. А то они приезжали вечером, пока ты дрых. Предупреждали, что меня ищет какой-то маньяк с небритой рожей и в синей куртке.

– И что ты им сказал? – фыркнул Мэтт.

– А что я мог сказать? Спрятал за спину окровавленную синюю куртку, которую как раз собирался кинуть в стирку, и сказал «Все в порядке, офицер».

– Это все Лиэн, – рассмеявшись, проговорил Мэтт. – Та девчонка… из лавки…

– Да, похоже, ты ее чем-то напугал. Она вообще-то не из пугливых, странно это.

– Она сама себя напугала, – пожал плечами Мэтт. – Стала мне гадать на каких-то дощечках, вытащила пустую и уставилась на нее, как на откровение от Иоанна…

– Руна Вирд, значит. Да, необычно.

– И ты еще этой хренью интересуешься? Ну понятно, выход за пределы реальности и все такое… Что это значит хоть? Она сказала что-то вроде «твоя судьба в руках богов»…

– Это один из вариантов, – Дэвид задумчиво потер подбородок. – А еще это может значить, что у тебя нет судьбы. Вроде как, тебя стерли из «книги жизни». И это очень выгодная позиция, потому что дальше ты сам можешь выбирать, куда пойти. Это как ноль, точка отсчета, понимаешь?

– Я понимаю, что ты стал настоящим писателем. С ходу выдаешь лекции на философские темы, – рассмеялся Мэтт. – Впрочем, помнится, в пабе по пятницам ты еще и не такое выдавал… Это вот в таком духе у тебя книжка написана?

– Ты прочти сначала, – загадочно сказал Дэйв. – Я второй раз все равно так ясно не сформулирую. Там все описано. Потом обсудим…

Рев машины за окном быстро стих, удалившись в сторону поселка. Мэтт поднялся наверх, прихватив по пути ту самую книгу, валявшуюся на столе. Туман за окном чуть рассеялся, открыв взгляду все те же однообразные холмы – лишь на одном из них виднелись серые камни каких-то древних развалин. Смотреть все равно было не на что, оставалось и вправду засесть за чтение бестселлера, раздвигающего границы и бла-бла-бла так далее. Вообще-то Мэтт предпочел бы прямой и честный разговор с другом, но раз уж тот настаивает… ладно. В конце концов, это просто книжка. Не перевернется же мир от того, что он ее прочтет, верно?

2. Подвал на Тока-Куэй-роуд

Осенью все иначе. Всегда смотрю и поражаюсь, каждый год одно и то же, а никому и в голову не приходит, что причина у них под носом. Причина их депрессий, обострения хронических болезней, причина того, что в несколько раз возрастает уровень бытовых убийств. Статистика – штука суровая, и могу вас заверить, за годы службы в полиции я ни разу не видел, чтобы осенняя статистика подводила.

Хотите, раскрою секрет?

Я ношу его в себе долгие годы, лет с шести, наверное. Вот когда я впервые понял, что со мной что-то не так. Я вырос в городе, и это меня спасло; страшно подумать, кем бы я стал, останься мои родители в глуши, в деревенском доме, среди холмов и древних развалин. В городе много людей, слишком много, чтобы разбираться, кто из них жив, а кто – уже не очень. Случаются, конечно, казусы. Как-то раз я ехал в автобусе и рассматривал парня напротив – очень уж он бледный был, ни кровинки в лице. А потом в салон зашла женщина и села на то же место. Села прямо сквозь него, понимаете?

Когда случается такая фигня, волей-неволей начинаешь задумываться. О том, откуда все эти страшные сказки и поверья, что мы изучаем в школе как «фольклор», и почему твоя семья несется в церковь по любому поводу, и почему бутылка со святой водой у мамы всегда наготове. Мы не говорили с ней об этом, но я думаю, она тоже их видела. Или знала, что я вижу.

Ну вот, не обошлось без воспоминаний о детстве, а зарекался ведь начинать книгу с такой банальщины. Последнее дело это – выбивать сочувствие у окружающих, жалуясь на тяжелое детство. «Я был изгоем, я чувствовал, что отличаюсь от других детей, и пока они простодушно грелись под лучами ласкового солнца, моя туманная звезда где-то за облаками всегда манила меня идти тропами, недоступными прочим, наполняя и явь, и сны тревожными образами и лицами, что так неохотно затем стираются из памяти…» Ну, или что-то в этом роде, я не запомнил дословно, прежде чем протрезвел, а записи на салфетке из бара наутро превратились в бессмысленные каракули. Это было бы чертовски хреновое начало для книги, признаем же честно, так что оно и к лучшему. Правда в том, что я умел быть «как все», мне пришлось этому научиться, и если я порой и молчал больше, чем другие, зарабатывая славу тугодума, так это потому, что опасался заговорить ненароком о вещах и явлениях, окружающим недоступных. Есть какая-то высшая истина в том, что нормальному человеку не лезут в глаза призраки и прочие непостижимые твари, и не мне с ней спорить.

Эй, я все помню, не надо смотреть так укоризненно, я помню, что обещал раскрыть секрет осенних депрессий и прочих сезонных аномалий.

Секрет очень прост: дело в том, что летние духи уступают место осенним. Не знаю, куда уходят первые и откуда приходят вторые, но выглядят и ведут себя они совсем иначе. И под «духами» я подразумеваю не призраков, вовсе нет. Обычные мертвецы скромные и тихие, чаще всего они даже не знают, что умерли, бродят себе по привычным маршрутам, словно в полусне, пока не растают – иногда прямо у меня на глазах. То ли дело духи; я так думаю, некоторые из этих существ никогда и не рождались в человеческом теле, а другие прошли после смерти такую мучительную трансформацию, что от людей в них ничего не осталось.

Летние духи – что-то вроде фейри из сказок, по крайней мере, смотреть на них приятно. Они появляются в мае, на праздник Бельтейн, и с ними вполне можно иметь дело. До самого Лугнассада, до сбора урожая они правят бал, и за неимением холмов танцуют по ночам на крышах панельных высоток, как ни в чем не бывало. В августе их становится все меньше, и все больше других, менее приятных на вид, после осеннего же равноденствия только глумливые рожи вторых и мелькают в тени домов, а иногда и среди многолюдной толпы. И если вы думаете, что после Самайна они угомонятся, то черта с два – весь ноябрь они еще попадаются мне на глаза. Только зимой город наконец становится почти таким, каким его привыкли видеть остальные, и на опустевших крышах танцуют лишь холодные ветра, не имеющие, к счастью, привычки принимать человекоподобную форму.

Это все лирика, впрочем, но раз вы дочитали до этой страницы, я, пожалуй, покончу со вступлениями. Зима – спокойное время, однако до зимы было еще далеко, когда мы с напарником выехали по очередному вызову в один из густо застроенных прибрежных районов. Надо признать, унылые серые доки сейчас медленно, но верно сменяются офисными зданиями, сверкающими стеклом и сталью, и земля здесь дорожает, однако сверни на боковую улицу – и вот они, старые кварталы с теснящимися друг к другу многоэтажками. Сюда не забредают туристы, и правильно делают – здесь можно ожидать чего угодно.

В одной из квартир на первом этаже случилась семейная ссора, и соседи вызвали нас, утверждая, что слышали сквозь стену крики, угрозы и просьбы о помощи. К моменту нашего приезда буйная парочка притихла, и это было ничуть не менее подозрительно.

Конечно, была вероятность, что супруги помирились и если мы сейчас вломимся в дверь, горя желанием спасти бедную женщину от изверга, нас вполне может встретить ударом сковородки по голове стокилограммовая мегера. Мэтт высказал эту версию, пока мы топали по длинному, словно кишка, коридору в поисках нужной двери. Мой напарник обожает прикидываться равнодушным циником, чтоб никто не догадался, как сильно ему хочется верить людям. Совсем как я люблю прикидываться простодушным парнем, чтобы не вызывать излишних подозрений. Мы здорово сошлись с ним с первого дня службы, и, если б я не оставил по ряду причин привычку молиться на ночь, каждый вечер возносил бы благодарности небу за то, что нас определили в один патруль. Конечно, если б я мог поделиться с ним своим секретом, может, многое было бы проще, да только таких материалистов, как Мэтт, не сыщешь на всем нашем благословенном острове, да и бесполезно искать, потому что родители привезли его аж из Орегона. Видимо, решили, что там подобных ребят навалом, а вот у нас как раз нехватка. Этих янки ничем не проймешь, я и рисковать не стану, и поэтому я промолчал о том, что знал.

А знал я, что случилось нечто нехорошее. Поблизости было множество духов – холодных, осенних, охочих до крови и человеческих слез, но они не показывались, мельтешили где-то в окрестностях, просто я уже научился чувствовать их присутствие. И то, что к дому они не приближались, настораживало еще сильнее. Что могло одновременно возбудить их и напугать, не позволяя войти и насытиться?