Корабельщик

– Мне тоже надо, – насупился тот и сгреб щепотку сережек. – Я Гаафке обещал принести что-нибудь на уши.

Дрон прищурился на него, смерил взглядом, но ничего не сказал – как видно, решил отложить разборку с подчиненным до подходящего момента. Вновь повернувшись к Максиму, он произнес:

– Отпустить, говоришь? Не извольте тревожиться! Нет уж, сударь, удача такая редко бывает. Кто ж тебя теперь отпустит? Я так и знал, что ты тоже промышляешь чужими талерами…

– Я ничем таким не промышлял, – отрезал Максим. – Мне квартира нужна.

– Да что ты говоришь? Для своей Евки небось? Какой заботливый нашелся! Ну что, приведем в действие закон? – Дрон обвел безумными глазами соратников, затем поднял кусок арматуры и встал перед Максимом. – Именем Его Величества, исполняя волю предков и букву уложений… – нараспев заговорил он, с каждым словом возвышая голос. Как только ухитрился формулу запомнить, урод?

Максим дернулся, неотрывно глядя на блестящее, недавно заточенное острие своего собственного оружия, но оба ублюдка по бокам держали крепко. Они были выше и сильнее, и Максим понял, что этот психопат действительно собирается прикончить его. И поимка в разрушенном доме – только удобный для него повод, чтобы пустить кровь сопернику. Вон как раскраснелся!

– Все равно Дуклида с тобой жить не станет! – крикнул Максим. – Она сразу поймет, что это ты меня убил, гад! Как и моего брата!

– Неужели? Я так не думаю. Почему же, изволь, я тогда еще жив, а не освобожден благочинным? – Однако пафос с Дрона все-таки слетел, да и товарищи поглядели на него как-то насмешливо, совсем не так благоговейно, как за минуту до этого, когда предводитель произносил слова, святые для каждого подданного Королевства. Он ответил им бешеным оскалом рта и выпученными в ярости глазами, и те поспешили вернуть на физиономии должное выражение.

-10

Однажды в январе Дуклида вернулась с работы не одна, а в компании с Дроном. Трофим как раз стругал полешко на растопку, чтобы огонь занялся побыстрее, а Максим чистил огромную, сморщенную репу, чтобы приготовить из нее кашу. Оба постукивали зубами от холода и встретили Дуклиду возмущенными криками.

– Безобразие! – заявил Трофим. – Два мужика пришли с работы, хотят есть, а дома ничего не готово. К тому же холодно!

Тут из снежного вихря вывалились обе фигуры, причем долговязый Дрон придерживал Дуклиду за локоть. Его треух был залихватски сдвинут на затылок, а со лба свисала прядь мышиного цвета волос.

– Добрый вечер, господа, – сипло проговорил он. – Извольте принять сестрицу в целости и полной сохранности.

– Это же Дрон, – потрясенно прошептал Трофим. – Когда они успели познакомиться? Ты не знаешь?

Дуклида тем временем, глупо суетясь, снимала с гостя тулуп. Их облепленные снегом валенки оставляли на дощатом полу неопрятные следы, да и с шуб нападало порядочно. Девушка скользила на влажных пятнах, а Дрон величественно, словно патрульный на посту, возвышался над ней, едва не подпирая вешалку, и гундосил:

– Я ненадолго, Лидуся… Даже чай не буду… Не изволь…

– Никакого чая нету! – вдруг крикнул Трофим. – Мы сами только с работы.

– Ну что ты горланишь, Трофимка? – поморщилась Дуклида. – Гермоген подождет, правда? – Ее голос был слащавее патоки. – Дагерротипы посмотришь…

Ребята провозились в кухне не меньше получаса, прежде чем у них сварились овощи и закипела вода для чая. В отместку Трофим бросил в кипяток самые целебные травы – а потому и вкус у них был соответствующий. Прихлебывая из единственной целой кружки, Дрон едва заметно морщился, охватив бока емкости худыми пальцами, и приговаривал:

– Классный у тебя сбор, Лидуся… Поди ягеля полно. Никакие заразы не пристанут… – И хмуро, незаметно для девушки косился на ребят прищуренным глазом, словно сквозь прицел винтовки – запоминал их лица, что ли? Виделись они редко, ведь Дрон жил в другом доме, пусть и расположенном по соседству.

Потом они надолго уединились в комнате, из-за плотно прикрытой двери какое-то время доносился голос Дрона, а затем наступила полная тишина, и ничто не мешало слушать вой метели за окном. Ни один огонек не пробивался сквозь пелену снега. Лучшего времени для усвоения школьного материала нельзя было и придумать, но в голову Максиму ничего не шло, он лишь тупо таращился в учебник ботаники, наблюдая за волнами света, что ложился на страницу от пламени свечи. Трофим мрачно сопел, водя карандашом по бумаге – ему, кажется, все это не нравилось намного больше, чем брату.

– Дорофея же переехала к своему парню жить, – бормотал он себе под нос. – И ничего…

Дрон-Гермоген ушел поздно, а Дуклида, проводив его, заглянула было к ребятам. Но так ничего и не сказала, только шумно вздохнула и заперлась в ванной. Там она долго, молча поливала себя из ковшика теплой, едва нагревшейся на печке водой.

В середине февраля над горизонтом наконец-то должен был возникнуть краешек Солнца – ненадолго, всего-то на минуту-другую, но праздновали это событие словно день рождения Короля. С самого утра, поскольку муниципия по традиции отпустила государственных служащих на выходной, горожанки намывали окна, отскабливая со стекол налипшую за год грязь. По квартирам порой гулял ветер вперемешку со снегом, но разве это кого-то трогало в такой удивительный праздник?

Погода не подкачала: ветер разогнал низкие, рыхлые тучи, показались редкие стылые звезды, но с приближением полудня они стали заметно блекнуть. А жизнь в Ориене вскипала, торговцы наполняли улицы призывами, дети барахтались в снегу и поглядывали вдоль Морской улицы. Там, на востоке, должна была показаться самая верхушка горячего, белого горба Солнца.

Максим с Трофимом выбрались на покатый скат крыши, чтобы не пропустить этот торжественный момент. Крышу покрывал тонкий слой наста, и приходилось пробивать его пятками, чтобы невзначай не поскользнуться.

– Хорошо, что туч нет, – проговорил Трофим. Он усиленно натирал щеки варежками и громко дышал в них, отчего капельки влаги, замерзая, оседали на его бровях. – Не то что в прошлом году.

– Точно, – поддакнул Максим. Он утвердился на гребне крыши, в полусажени от края, а брат, поскольку был выше ростом, остался немного позади.

Горизонт наливался алым, бледнел и разгорался, гася крики толпы. Никто не мог оторвать взгляд от этого зрелища, даже продавцы мороженого замолчали, ведь ничего, кроме раздражения, сейчас их крики вызвать не могли. Светило, едва не замерзшее под ледяной коркой за зиму, властно поднималось, проталкивая свою знойную тушу в темно-серое небо. Цвета в точке соприкосновения поплыли, смазываясь. Казалось, там происходит невиданный катаклизм, и глубинные силы пучат лед, вздымая его колоссальными торосами, оплавленными жаром, а фонтаны пара бьют вверх, затуманивая даже сами недостижимые звезды – далекие сестры и братья Солнца. И наконец Тьма – матушка Смерть, владычица над всем сущим в этом мире, и ее сын встретились, обнявшись и опалив своим божественным соприкосновением зрачки множества горожан.

Максим и сам не понял, как его рот оказался широко раскрыт и почему из глотки рвется безумный вопль восторга, поклонения и всего прочего, невыразимого словами. Несмотря на ледяной ветер, сметающий с крыши, ему было почти жарко. Со всех сторон неслись оголтелые крики, какие вряд ли услышишь в любой другой день года.

Максим обернулся, чтобы в порыве чувств хлопнуть брата по плечу или чему придется, но того почему-то не оказалось на месте. Зато в одной-двух саженях позади стоял Дрон и махал шапкой, зажатой в кулаке. Свободной рукой он держал что-то вроде багра – палки с загнутым внутрь крюком: наверное, надеялся зацепиться им за лед, если вдруг поскользнется. Вообще, на крыше собралось тридцать-сорок ребят и девчонок, многие подпрыгивали и обнимались. Но Трофима среди них не было, зато по скату тянулась дорожка примятого наста.

Обмирая от жуткого предчувствия, Максим бросился в сторону лаза. Когда он пробегал мимо Дрона, тот равнодушно обронил:

– По-моему, кто-то изволил свалиться вниз. В сторону Морской… Это не твой братишка был?

Чуть не сорвавшись, Максим юркнул в люк и кинулся вниз по лестнице, грохоча ботинками по ступеням. Когда он выбежал из парадного, движение народа возобновилось, потому что краешек Солнца уже успел скрыться под ледяным панцирем океана. Несколько раз столкнувшись с пешеходами, избежав попадания под колеса мобиля и выслушав с десяток добродушных окриков, он гулко промчался сквозь арку, обогнул дом и сразу увидел брата. Это был он, потому что рядом с его обнаженной, нелепо подвернутой головой лежала серая песцовая шапка.

В этот же момент один из двух гвардейцев, закончив произносить ритуальную формулу, проткнул грудь Трофима штыком. Когда они ушли, Максим некоторое время посидел на снегу рядом с мертвым братом, стараясь не смотреть ни на его жуткую рану, ни на лицо, уже покрывшееся тонким слоем изморози. Только перед тем, как появился закопченный фургон с печью, чадящий приторным дымом, он машинально нащупал на его рукаве рваную дыру – словно клок ткани был вырван чем-то острым…

Сразу вспомнился Дрон с его фальшивым равнодушием на худой физиономии.

-9

Испугаться по-настоящему Максим так и не успел. Лупа, привлеченный каким-то шумом с улицы Восстания, выглянул наружу и тотчас спрятал голову обратно, выпустив пленника.

– Там патруль! – сдавленным шепотом выдохнул он.

– Бежим! – взвизгнул другой и кинулся в комнату с проломом.

Максим, потеряв опору, пошатнулся и тем избежал прямого удара в грудь – Дрон просто кинул в него железку и бросился вслед за товарищами. “Копье” царапнуло подоконник и звякнуло внизу, о камни мостовой. Очевидно, оставаться тут было тупо, гвардейцы явно собирались посетить разгромленную квартиру в поисках мародеров, раз уж появились возле пострадавшего дома.

Максим внезапно понял, что не в состоянии подняться. Прислонившись к стене, он сполз на пол и прижал ладони к лицу, не давая внезапно выступившему поту сбежать со лба. Ему казалось, что он не сможет пошевелиться, и патрульные просто убьют его, как только взглянут на метрику. Вдруг со стороны окна донеслись винтовочные выстрелы – один, другой, затем посвист, ругань и чей-то короткий вопль. Зазвенело осыпающееся стекло. Голоса приблизились – один грубый, властный, и несколько оправдывающихся. Патруль подошел к дому, и Максим справился все-таки со слабостью.

Не вставая, он поправил котомку и пополз на четвереньках к провалу на первый этаж, попадая коленями на острую кирпичную крошку. Решение пришло вместе с пониманием того, что бежать через пролом в стене нельзя, и он, повиснув на руках, спрыгнул в нижнюю квартиру. Там как раз валялась на полу рваная перина, она-то и погасила звук удара. Наверху зазвучали голоса, а вслед за ними – неразборчивые проклятия: кто-то осыпался по куче, пытаясь одолеть подъем. Максим, не поднимаясь на ноги, по-кошачьи неслышно прошмыгнул в соседнюю комнату, а оттуда к выходу из квартиры.

– Да пусто тут, командир! – донеслось сверху. – Трое их было.

– Было-то трое, а сколько обезврежено? – прорычал некто. – Ты вообще стрелял хоть раз, пацан? И как таких в ополчение берут, не понимаю!

Максим пробрался к двери и перестал разбирать ворчание командира. Второпях поковырявшись в замке и открыв его, он прислушался к наружным шумам и ничего не различил. Внезапно что-то тяжелое упало наверху, в комнате с дырой в потолке – одного из патрульных погнали-таки вниз. Дотошные, сволочи.

Борясь с ледяным испугом, Максим выскочил наружу, аккуратно прикрыв за собой дверь. Стараясь ступать на носки, он бросился вниз по короткой выщербленной лестнице. К счастью, выход располагался не на улице Восстания, а во дворе. В нос ему ударила густая смесь тухлых, кислых и просто смрадных запахов – посреди бывшей детской площадки всего за месяц войны выросла огромная куча мусора.

Ближайший выход со двора находился там, где сейчас, после попадания снаряда, возникла груда битого кирпича. Но бежать туда было никак нельзя, и Максим кинулся прямо, огибая мусор по краю, оскальзываясь на жестяных банках и чем-то блеклом, тягучем, как слюна. Когда он уже почти заскочил в подворотню, ведущую на Морскую улицу, сзади ударили хлесткие выстрелы. Хлам посреди двора вспенился ошметками застарелой слизи, бумажных пакетов и проеденной крысами, изношенной обуви. Сами зверьки поспешили броситься врассыпную, решив, что охотятся на них.

– Стой! – завопили из разбитого дома. – Стрелять буду!

Но Максим уже скрылся за поворотом. Не останавливаясь, он свернул на Морскую и замер возле угла, переводя дух. Сердце гулко, словно забарахливший мотор мобиля, трепыхалось под ребрами.