Мы люди… Мост

Работу Лукин организовал быстро, он многих калиновчан помнил еще с прошлого лета, да и все военные считались здесь уже своими. Сразу исчез из деревни Наум с конем. Сам-то понятно, почему исчез, а вот конь очень был нужен для пахоты. В тот же день собрали жителей. Осторожничали калиновчане и пришли на сход далеко не все, хотя там обсуждались важные для деревни дела: кому нужна помощь и где брать зерно. Мало-помалу разговорились люди, первым делом надо было засеять свои огороды зерном или картошкой – кто чем мог, а дальше обсуждение не складывалось, и все упиралось в тревоживший людей вопрос: кому достанется посеянное на колхозном поле? А что говорить – немцам и полицаям, которые могут появиться в деревне в любой момент. Не было ответа на такие вопросы у военных.

Решили установить очередность, кому засевать огороды. Лукин сразу же объявил, что три лошади, которые имеются в Калиновке, переходят к военным на весь период посевной. Не всем понравилось такое решение, тогда взял слово Артем. Говорил он мало и нескладно, но его быстро поняли и пришли к согласию. Аратами определили Федора, Артема и Аркашу.

Соскучились жители и солдаты по мирному труду; не сразу все получалось, но через день утряслись неурядицы – и пошла слаженная работа. Огород Якушу в погожий день пахал Федор, картошку высаживать собрался немалый гурт. Тут же старался загребать навоз в борозду Василек, вертелась возле него, заминая, сестра, а сам хозяин оказался не у дел и, недовольно ворча, ходил между работниками, пока Федор не предложил ему готовить зерно для посева, пообещав назавтра вспахать клин под зерновые.

Работали дружно и с радостью, дело спорилось, и едва только солнце повернуло на вторую половину, как картошка была высажена. Даша пригласила всех в хату на обед; повеселел Якуш, зазвучал за столом голос хозяина с благодарственными словами собравшимся, просили Бога дать хороший урожай. После другой чарки самогонки заговорил стол на разные голоса, как это было в мирное время, а когда вставали из-за стола, обратился Якуш к Федору:

– Ты, Федя, паши завтра участок мне и на колхозном поле за огородом – чего земле пустовать, посеем. Людям, значит, вырастет – они, может, спасибо скажут.

Соглашались собравшиеся с такими словами, которые вскоре зазвучали почти во всех дворах Калиновки.

Устименко было поручено организовать охрану и выставить посты наблюдения на дорогах в сторону Новоселок и за смолокурней. Легла эта не очень почетная обязанность на Ваню и Веньку, а на подмогу им должна была выдвигаться группа, которая назначалась каждый день.

Наум в тот день, как прибыли военные в Калиновку, утром запряг коня, и люди видели, как он направился в сторону смолокурни. Дальше его путь лежал в Высокое – так он решил накануне, помня разговор с Якушом. Кузьма принял его только на второй день, до этого он уже знал многие тамошние новости, которыми с ним охотно делились полицаи: о команде укреплять оборону, сооружать на своих огородах окопы-блиндажи, о подготовке деревенских команд для организации посевной, за срыв которой немцы грозились с местных властей в деревнях «снять шкуру». Можно было уже и возвращаться назад с таким багажом новостей. Кузьма рассказал почти то же самое, а на вопрос, где брать зерно на посевную, ответил коротко:

– Думайте там сами.

Расспросил о настроении в деревне и особо интересовался военными. Здесь Наум был настороже и отвечал уклончиво, памятуя, что за сказанное слово может последовать и кара. Посетовал начальник, что мало людей стало вступать в полицию, а партизаны голову начинают поднимать, да только им ее скоро скрутят, и поднял многозначительно вверх палец, чем несколько озадачил Наума. Потом уже спокойно добавил:

– Твоя задача засеять там все колхозные поля, за это головой будешь отвечать, – и посоветовал поговорить с его помощником по снабжению насчет семян. На том и завершилась их беседа.

Заинтересовался Наум помощником по снабжению Кузьмы: а вдруг получится у него по дешевке прикупить что-нибудь для посевной? Только на четвертый день он сумел поймать того неуловимого полицая – важный оказался начальник, а главное, как понял староста, нужный он человек и с ним надо наладить связь, только обращаться к нему придется не с пустыми руками. С таким настроением решил возвращаться в Калиновку.

Выехал поутру, придремывая в телеге и рассчитывая после обеда быть на месте. Не доезжая смолокурни, вдруг раздался суровый окрик:

– Стой, ни с места, а то стрелять буду!

Сон от испуга у Наума как рукой сняло, вожжи выпали из рук, и конь остановился. Шагах в семи стоял человек с винтовкой в руках, что-то знакомое показалось в нем старосте, и тут же прозвучали уже более миролюбивые и спокойные слова:

– А, это ты, Наум. А тебя там в деревне военные искали, про коня твоего спрашивали, хотели на посевную его задействовать, а тебя нету, – сразу описал вооруженный человек всю сложившуюся в Калиновке ситуацию.

Наум узнал Веньку и обрел дар речи:

– А ты что здесь с винтовкой делаешь? Ты что, к военным подался? – со строгостью зазвучал его голос.

– Тут как сказать. Вступил вот в Красную армию – немцев да полицаев бить. А ты, Наум, не очень-то им служи, Ефим вон как старался, да не пожалели его. А ты на их сторону клонишь, хотя посада у тебя такая – не знаешь, кому служить, – высказал он сожаление старосте.

«Ишь ты, то вечным пастухом деревенским был, а тут вдруг вон как заговорил, пугать начал и про Красную армию вспомнил». Пронесшиеся в голове мысли об армии окончательно вывели Наума из оцепенения, он дернул вожжи, хлестнул коня и, проезжая на всем ходу мимо растерявшегося Веньки, прокричал:

– Еще посмотрим, чья возьмет. А ты был пастухом вечным, им и останешься.

Телега, промчав с десяток саженей, крутнула на неприметную лесную дорожку и затарахтела по торчащим из земли корням. Венька отскочил в сторону и, вспомнив о винтовке, дернул затвор и выстрелил вверх. Выстрел снова напугал Наума, и он, шепча слова проклятия вечному пастуху, погонял коня по узкой, заросшей травой, уже еле приметной тропе.

Лукин в это время помогал грузить мешки с семенной картошкой на телегу во дворе Акима, который, освободившись от нелегкой поклажи, неуверенно промолвил:

– Кажись, стреляют, или мне показалось?

Оба прислушались, в небе раздавалась трель жаворонка. Они, погрузив мешки, выворачивали коня в сторону огорода, когда к ним подбежал взволнованный Устименко и стал рассказывать о случившемся у смолокурни. Весть о Венькиной стрельбе в старосту вмиг разнеслась по Калиновке, а во дворе Наума голосила, причитая, его жена. «Не к добру это», – высказались многие калиновчане, но работу продолжили, хотя уже не с такой радостью.

Вечером Венька с волнением в голосе и несколько растерянным видом в присутствии почти всех военных излагал Лукину, как все было.

– Ты, Вениамин, правильно все сделал, и правильно, что стрелял. Пусть знает немецкий прислужник, что с ним разговор может быть короткий. Да и нас предупредил – мало ли кто еще с ним мог ехать. Сейчас нам надо думать, как быть дальше. Сюда, в деревню, Наум уже не поедет один, а, скорее всего, постарается известить полицаев в Высоком, так что надо будет усилить охрану, и через день-два будем сворачиваться. Огороды почти всех фронтовиков уже засеяны, да и колхозного поля вспахано немало.

Повеселел Венька, заулыбался после слов командира. Потом еще не раз приходилось ему слушать приятные и насмешливые слова за свой поступок.

На следующий день в Калиновке появился Степан с конем и известием о прибытии в Новоселки полицаев. Получалось, что два факта сходились в один, и было решено, никого не предупреждая в деревне, оставить ее следующей ночью.

Часть четвертая

1

У Кузьмы сидел полицай из Новоселок и докладывал, что к нему жена направила сына с деревенскими новостями. Самой важной оказалась новость о местном жителе Степане, который, по всем сведениям, отправил на тот свет братьев Кириков. Он вернулся с женой и невесткой на свой двор и начал засевать огороды, конь у него появился; так мало того, по очереди пашет огороды солдаткам и вдовам, а еще помог засеять огород жене полицая Дудянова Аркадия, погибшего от рук партизан, – ведет себя так, будто и нет там немецкой власти.

Напоминание о немецкой власти не понравилось Кузьме, и он оборвал доклад полицая словами:

– Ты в политику давай не лезь, не твое это дело, – и, покрутив головой, продолжил: – А вдове нашего покойного сослуживца помог – хитрый этот Степан, думает, что мы его простим. Вот пусть укажет, где эти недобитые вояки прячутся, тогда и посмотрим, простить его или нет.

Оставшись один, Кузьма открыл окно, и комната стала наполняться запахами весны. Но чистый воздух не принес ему радости, занозой всплывала тайная дума. «Может, зря связался с этой немчурой? Надо было найти место, затаиться и переждать, посмотреть, как оно будет, кто верх возьмет, тогда и устраивать жизнь. Только что теперь гадать – кабы знал, где упадешь, соломки бы подстелил, а сейчас думать надо, как выжить, когда люди эту власть не признают. Вон в лес стали уходить, а там смотри и нападут на деревню, всякое может быть», – закуривая, размышлял Кузьма.

Он вызвал к себе Василия, который из-за своей хромоты больше времени находился в канцелярии, занимался писарскими делами и отвечал за организацию охраны гарнизона – такое важное и ответственное дело. Начал с ним Кузьма разговор издалека:

– Не пора ли ехать в деревню и заняться там посевной? Надо будет помочь засеять колхозные поля, да и про свои огороды не забыть.

Василий сразу понял, куда клонит начальник: напоминает о позорном разгроме его полицейской команды зимой в Новоселках.

– Да, ведутся такие разговоры, что пора начинать посевную. И вояк недобитых надо бы погонять, да и с одним односельчанином повстречаться – долго его искал, а он, как уж, все ускользает. Со знахаркой тоже пора разобраться – связана она с этим Степаном, как пить дать связана, и ее надо хорошенько допросить, – распалялся Василий.

– Ты Варвару не трожь – такой умный нашелся! Ты знаешь, что они с одной монашкой немца спасли, вылечили, и он остался жив. В районе об этом известно, – поднимая вверх указательный палец, прервал его Кузьма.

Василий не ожидал такого поворота дела и сразу сник.

– Ты лучше вспомни, как сидел в собачьей будке, когда военные вас гоняли, – продолжал наседать начальник.

От этих слов Василий встрепенулся, бурей закипела внутри злоба. «Рассказал, гнида! Ну, я ему это припомню!» – пронеслась в голове мысль.

– Было дело, – произнес он вслух, сдерживая себя.

– А если бы у каждого твоего вояки на огороде был подготовлен блиндаж или хотя бы окоп, смотри, могли бы отстреливаться, а не в будке и бане прятаться. Нам надо учиться с этими бандитами воевать, мало ли что. Ты не злись, а нарисуй-ка схему охраны и приказ подготовь, чтобы в каждом дворе, где наши обитают, блиндаж был подготовлен. Да и в деревнях, где семьи живут, тоже пусть соорудят, не ровен час… – Кузьма замолчал, думая о своем, потом добавил: – Завтра и зачитаю приказ на построении гарнизона.

Назавтра после обеда Кузьма дал команду построить весь немалый состав гарнизона, довел план по отрыванию окопов и блиндажей на подступах к деревне и приказал, чтобы в каждом дворе также был вырыт блиндаж или окоп, и на эту работу отвел три дня. С мрачным настроением был воспринят его приказ полицаями.

В тот же день начальнику полиции района было направлено донесение, где сообщалось, что в Новоселках и Калиновке военные и примкнувшие к ним местные жители помогают засевать огороды в первую очередь вдовам и женщинам, чьи мужья на фронте.

Строительство укреплений на подступах к деревне и возле мест обитания полицаев не осталось без внимания жителей Высокого, а больше всего односельчане обсуждали сооружение блиндажей и окопов возле жилищ местных полицаев, называемых за глазами «бобиками». Такое событие вызвало не только пересуды, но и тревогу, а соседи тех вояк тоже начали по вечерам, не привлекая внимания, копать такие же окопы, думая про себя: мало ли что, а все же какая-никакая защита будет. Вот только непонятно было, от кого защищаться. Приходила и другая думка: видать, плохие времена у немцев наступают, боятся «бобики» партизан. Окопная мода охватила вскоре почти всю деревню, но потом подошли другие заботы: надо было думать о хлебе насущном – о посевной.

Кузьма нервничал и злился: разлагающе подействовала такая работа на личный состав. Свое негодование он старался при людях выплеснуть на Василия, обзывая того паникером; нет-нет да и проскакивали у него слова о трусости с намеком на никудышную оборону полицейского участка в Новоселках. А в один из дней, когда полицай повредил топором ногу, он перед строем излил всю свою горечь на помощника, обозвав план укрепления бредовым и добавив: «Заставь дурня богу молиться, так он лоб расшибет», – что вызвало в строю смех и насмешки.

Василий в тот день находился в штабе и на построении не был – побаливала нога, но к обеду он уже знал все сказанное о нем, скрипнул зубами от злости, и возникло в нем горячее желание отомстить этому жестокому «ублюдку» – так окрестил он Кузьму в тайных закромах своей закаменелой души.