Японский петушок. Из жизни знаменитостей

– Иван Николаевич, не могу я думать за царя, сколько ни спрашивайте. Ныне сравнительно тихо, перса да турка считать не берусь. А француз… он пусть ещё дойдёт. Леса-поля широки, авось поленится, как воззрится. Бог даст, проживём без большой войны.

– Господа, если схлестнёмся с французом на море, – сказал молодой морской офицер, – будьте уверены, флот проявит себя с лучшей стороны.

Молодой моряк, привлёкший к себе внимание как дамской, так и мужской половины общества, после непринуждённой беседы об отваге, морях и Ушакове и обещании отстоять державную Россию, продекламировал стихи собственного сочинения. В последней строфе поэт-маринист срифмовал «чёртика» с «кортиком». Но ни раскатистых аплодисментов, ни хвалительных слов, ни вздохов очарования певец «свободной стихии» не удостоился, ибо чей-то громкий непритворный смех, прозвучавший где-то в сторонке, упредил всех, желающих блеснуть благозвучной лестью.

Обернувшись, смущённые аристократы увидели хозяйского сына, курчавого смуглолицего мальчишку, который, сидя в уголочке на стуле, не скрывал своей бурной весёлости, хохоча и дрыгая ногами.

– Саша, что вас так развеселило? – спросил мальчика один из удивлённых гостей.

– Рифма! – не унимаясь, ответил маленький Пушкин. – Какая глупая рифма!

Надежда Осиповна подошла к сыну, строго на него посмотрела и, показав на дверь, чуть слышно проговорила:

– Выйди вон!

Малец был изгнан рассерженной родительницей из пиршественной залы, заполненной достопочтенной публикой. Гордый, как и прочие аристократы, Пушкин был уязвлён. Однако он знал точно, что «чёртика» с «кортиком» никогда (ни в страшном сне, ни под дулом бретёрского пистолета) рифмовать не будет.

Великий Могол

Акбар, Джахангир, Шах-Джахан, Аурангзеб, Бетховен… Я думаю, ни одному мне кажется, что последнее имя явственно выбивается из ряда перечисленных имён. И немудрено. Весьма непросто, не зная подоплёки, соотнести прославленного немецкого гения с властительными представителями династии Великих Моголов, правивших пространной азиатской империей задолго до рождения композитора. Что же между ними общего? Давайте-ка послушаем человека, имевшего близкое знакомство с Бетховеном.

– Вы, друг мой, настоящий Великий Могол, – как-то раз неодобрительно сказал Йозеф Гайдн своему молодому строптивому ученику, нарушившему музыкальные каноны при выполнении задания, порученного мэтром. – И музыка у вас могольская… Так писать не годится.

– Хм-м, – недовольно промычал Бетховен, выслушав учительское наставление.

Ну что, ещё не понятно? Хорошо. Тогда предоставим слово приме венской оперы, голосистой и женственной Каролине Унгер.

– Вы просто тиран! – возмущалась Каролина, пытаясь достучаться до глохнущего композитора. – Вы совершенно не думаете о певцах. Вам и в голову не приходит, что нам тоже может быть трудно. Будьте человечнее, подумайте о наших голосах, их надо беречь.

– Музыка – священна. Когда я разговариваю со Святым Духом, мне нет дела до ваших голосов! – сурово отвечал неумолимый Бетховен.

Я думаю, ответ на заданный вопрос найден. Бетховен, подобно правителям тимуридского государства, был непреклонен, требователен, гневен, самолюбив. Он нередко пренебрегал мирскими авторитетами, позволял себе больше, чем дозволялось приличиями, и беззастенчиво, с фламандской простотой «собирал с князей оброк»,[4 - О. Э. Мандельштам. «Ода Бетховену». С 1809 года эрцгерцог Иоганн Рудольф, князь Франц Лобкович и князь Фердинанд Кински обязались выплачивать Бетховену пожизненный пенсион. Однако выплаты совершались неровно, и уже через несколько лет композитору пришлось в суде отстаивать своё пенсионное право. Решение суда удовлетворило Бетховена отчасти.] как выразился однажды поэт. По делам и прозвание.

***

В Вене, на улице Мёлкер Баcтай, расположен старинный дом, постройка которого датируется концом 18 века. В одной из квартир находится небольшой музей, так называемый «Пасквалатихаус». Здесь некогда жил Бетховен; здесь создавались его бесценные произведения; здесь в окружении белых стен хранятся вещи, фортепиано, бюст, портрет и посмертная маска композитора.

Барон Йозеф Бенедикт фон Пасквалати являлся владельцем этого дома и сдавал комнаты внаём. Бетховен, большую часть жизни проживший в австрийской столице, сменил ни одну квартиру. Дом Пасквалати не был исключением.

После утраты человеком безмятежного крова и щедрот благословенного Эдема жилищный вопрос стои?т для него весьма остро. Для вечно недовольного Бетховена, легко спотыкавшегося об бытовые проблемы, вопрос этот стоял ещё острее. Но, несмотря на всё недовольство, дом Пасквалати был тем местом, куда привычка, удобство или некая другая сила иногда возвращала «Великого Могола». Особливо его прельщали красочные, умиротворяющие виды, открывавшиеся из окна: окрестные возвышения и дунайские берега. Из-за этих-то видов и вышла однажды одна малоприятная история.

В один прекрасный день (а большинство скверных случаев происходят именно в такие дни) управляющий дома Пасквалати был всполошён сотрясающим стены стуком. Источник этого неблагоприятного для нервов стука находился в квартире, где проживал достопочтенный господин Бетховен. Всполошён был не один управляющий, а многие постояльцы, с ропотом выскочившие из квартир.

Общение с полуглухим человеком требует от собеседника значительной сдержанности. Если этот человек имеет определённые заслуги, сдержанность не мешает дополнить долей учтивости; ну а если он в добавок ко всему обладает весьма несносным нравом, то общения может не получиться вовсе.

Возможно, именно об этом размышлял управляющий дома Пасквалати, готовясь постучать в дверь бетховенской квартиры. Дверь отворилась не сразу, но когда она отворилась, перед управляющим в пылевом тумане предстала коренастая фигура композитора.

– Что вам нужно? – зычно произнёс Бетховен. Стук тем временем продолжался.

– Господин Бетховен, что здесь происходит? – докрикивался управляющий.

– Что? – Бетховен наклонился, пытаясь разобрать слова.

– Я спрашиваю: что здесь происходит? – надрываясь, повторил управляющий и указал рукой на сероватое облако пыли, медленно выползавшее из квартиры.

Бетховен, наконец сообразив, что от него хочет этот надоеда, сказал:

– Пробиваем окно на Дунай.

– Что? Дунай? Какой Дунай? – оторопел управляющий. – Вы что, дырявите стену?

Управляющий поспешно вошёл внутрь и в витающей пыли разглядел пробивающего стену рабочего, усердно орудовавшего молотом и ломом.

– Прекратите! – вскричал управляющий. – Что вы делаете?!

Рабочий остановился и недоумённо поглядел на кричащего человека.

– Это же собственность господина Пасквалати! – продолжал возмущаться управляющий. – Как можно без ведома и разрешения владельца повреждать его дом?

– Я плачу деньги! – взревел Бетховен. – Это моё право! И вы нарушаете его, не давая пробить мне одно-единственное окно в этой тёмной конуре, которая не стоит заплаченных за неё денег… Всё, я немедленно съезжаю. Довольно с меня дураков!

Бетховен сплюнул размокшую на языке пыль и вышел из квартиры.

– Постойте, господин Бетховен! Погодите! – кричал ему вслед обруганный управитель. Всё было безуспешно. Ибо «Великие Моголы» не слышат мольбы, а глухие – подавно.

Глупость и закон

Глупость – одна из самых мощнейших движущих сил, для которой неимоверно сложно подыскать достойного конкурента и в материальной, и в психической, и в запредельной областях. Куда именно она движет и каких результатов достигает – определить удаётся не всегда – на то она и глупость.

Человеком натворено много глупостей, в перспективе – не меньше. Ковка глупости процесс безостановочный, и бог знает, когда он запустился, сколько глупости произвёл и будет ли когда-нибудь остановлен, а главное – кем. Институты статистики глупостью не занимаются и глупости не считают, и уже за эту малость хочется их поблагодарить.

Разнообразие глупостей поражает. Однако из всех глупостей особенно примечательна глупость узаконенная, утверждённая росчерком полномочного пера, именно о ней и пойдёт речь.

В 1511 году в священной Мекке разгорелся довольно интересный спор о пользе и вреде кофе. Казалось бы, что здесь удивительного? Каждый день выползшие из тайных подземных лабораторий учёные, отчитываясь о потраченных средствах, говорят нам о пользе и вреде того или иного продукта. Однако в Мекке спорили не учёные, а богословы и чиновники. «Он извращает ум, сбивает с праведного пути и, как следствие, приводит к бунту», – утверждали озабоченные противники напитка. И таковых, к сожалению, оказалось больше. Кофе был признан вредоносным питьём, угрожающим религиозным догматам и государственному строю, и был запрещён.

Сходная история случилась в середине 18-го столетия в Швеции, где вместе с кофе в немилость попала и кофейная посуда, которую хладнокровные стражи порядка с чувством долга изымали у преступных горожан, осмелившихся не внять королевской букве закона.

Вообще, кофе частенько не везло. Его пытались запретить и запрещали в разных странах, и причины этих запретов были чаще всего несуразны и глупы.

В России, несмотря на многократные соборные проклятия, адресованные церковью этому настрадавшемуся напитку (прилично досталось и чаю), к кофе отнеслись по-либеральному. Царь-батюшка Пётр Великий привёз кофе на родину через «пробитое окно» и, побрив боярам бороды, наказал его пить. Пили все (а попробуй у Петра не выпей!), кто нехотя, кто с любовью. Эстафету почитателей кофе переняли наши пышнотелые императрицы, частенько взбадривавшие себя дымящейся чашкой напитка. Так постепенно, начавшись с принуждения (что тоже немалая глупость), сложилась кофейная традиция.

Но, коль речь зашла о милом отечестве, сказав о разрешённом, трудно умолчать и о запретах, коих на Руси всегда доставало.

В марте 1816 года Егор Антонович Энгельгардт, талантливый педагог и человек неоскудного ума, заступил в должность директора Императорского Царскосельского лицея, того самого, в котором учился наш «повеса вечно-праздный»[5 - А. С. Пушкин. Стих Юрьеву.] и другие незаурядные юноши, в том числе и Антон Антонович Дельвиг, сын обрусевших немцев.

С приходом Энгельгардта пришли и послабления, были отменены некоторые запреты. Лицеистов, чьи семьи проживали в Петербурге, стали отпускать на каникулы. Кроме того, ученикам разрешили прогулки в пределах Царского Села, чем вольнолюбивые подростки не преминули воспользоваться. Знакомство с хорошенькими девушками и правилами света было первостепенной задачей истомлённых поэтичных юнцов.

– Антуан, правда, что вы пишете стихи? – вопрошала молоденькая кокетка, прогуливаясь под руку с неуклюжим кавалером.