Японский петушок. Из жизни знаменитостей

Мрачность спала с лица генерала, он улыбнулся.

– Сделайте милость, господин Ломброзо, – воскликнул он, обеими руками потрясая руку доктора. – Вы многих обяжете, если сможете образумить этого старика.

Летом 1897 года знаменитый итальянский психиатр Чезаре Ломброзо приехал в Москву на двенадцатый Международный съезд врачей, прошедший в стенах Большого театра. Гость выступил с докладом, с интересом выслушал многословных коллег, вкусил все прелести русского гостеприимства и остался доволен. По окончании съезда Ломброзо отправился в Ясную Поляну к Льву Николаевичу Толстому, отправился, несмотря на все усилия красноречивых чиновников его удержать. Итальянский доктор, почитавший Толстого гением и веривший в соотношение между безумством и гениальностью, перебирал в пути все мыслимые психические недуги, ожидая увидеть в яснополянском старике человека с явными отклонениями ума. Россказни императорских клевретов, безусловно, подогревали его любопытство.

Тёплым августовским днём профессор Ломброзо переступил порог толстовского дома. За всё время пребывания в Ясной Поляне доктор не обнаружил никаких признаков помешательства в словах и поведении непритязательного хозяина, который напоил гостя чаем, провёл его по окрестностям и устроил с ним соревновательный заплыв в ближайшем водоёме. Ломброзо счёл графа не по летам крепким и подвижным человеком. Лишь две вещи вызвали неприятные чувства в душе доктора: приметная дырка в толстовском ботинке, которую, как показалось Ломброзо, граф выставил напоказ, и неимоверное упрямство писателя в споре на тему «непротивления злу насилием».

Над «непротивлением» Толстого, проистекающим из христианской этики, потешались все кому не лень: и царисты, и либералы, и в особенности революционно настроенные личности, видевшие насилие единственно правильным инструментом, способным принести великие государственные перемены. На все доводы оппонентов, крикунов и насмешников у Толстого был один незамедлительный ответ: «Всё это вздор!»

– Ну, Лев Николаевич, – напрягая лёгкие, протестовал Ломброзо, – допустим, на меня напали разбойники, и я знаю точно, что они меня не пощадят. Так что же, имея при себе оружие, я не имею права отстаивать свою жизнь силой? Я просто должен добровольно подставить преступнику горло и сказать «режь»? Нет, нет, нет, скажу я вам. Что бы вы мне ни говорили, а самозащита – действие правомерное. И если преступник будет таким образом наказан, это будет справедливо.

– Справедливо, – нахмурив брови, пробурчал Толстой. – Всё вздор! Преступно всякое наказание, всякое.

Толстой ещё более насупился, Ломброзо, не видя возможности продолжать спор, вздохнул и обессиленно опустил голову.

Доктор прогостил в Ясной Поляне недолго. Несмотря на разногласия, простились тепло. В своём дневнике граф отметил: «Был Ломброзо, ограниченный, наивный старичок». Ломброзо же, вернувшись на родину, опубликовал в прессе свои размышления относительно всемирно известного писателя. Как мы уже знаем, патологических отклонений в поведении Толстого доктор не увидел, однако он не удержался от возможности покритиковать русского старца и сделать, как психиатр, чисто медицинское заключение:

«Известный русский писатель и граф Лев Николаевич Толстой симулирует опрощение, демонстрируя дырку на собственном башмаке, которую, несомненно, вырезал умышленно. Таким образом граф создаёт видимость своей близости с крестьянством и привлекает к себе сторонников из простого народа».[1 - Парафраз.]

Симулянт. Чезаре Ломброзо всё же не обошёлся без диагноза, на то он и психиатр.

Как обстояло дело со злосчастным башмаком в действительности – мне неизвестно. Возможно, всему причиной вековая русская лень, не позволившая Толстым без отлагательств снести рваный башмак в сапожную мастерскую.

Любовь и паровозы

Спотыкаясь, щурясь от солнечного света и тяжело дыша, по пражским улицам в направлении пражского вокзала стремительно бежал молодой человек. Его лицо покрывала испарина, ноги ныли от непрерывного бега, в груди пекло, в голове стучало. «Только бы успеть, – думал он, не сбавляя темпа, – только бы успеть».

Как нарочно, на его пути постоянно возникали препятствия: каверзные рытвины, нерасторопные дамочки, роняющие модные ридикюли, курсирующие конки, шаловливые псы. Невольные проклятия срывались с уст разгорячённого юноши. Казалось, весь город желает лишь одного – задержать его.

«Ты не успеешь, Йозеф Сук», – шептали камни древнего города. «Ты не успеешь», – безжалостно вторили им башенные шпили, бросая под ноги заострённые злорадные тени. Нет, он успеет, он непременно успеет, от этого зависит его счастье, его любовь. «Оливия! Оливия!» – повторял он про себя, стараясь не слушать монотонного боя часов на старой ратуше.

Но вот он на вокзале. Ещё не поздно, есть время. Скорый поезд, отправляющийся в Вену, стоит у перрона. Истомлённый, но не сдавшийся, Йозеф подбегает к тендеру,[2 - Тендер – специальный вагон с топливом, который прицепляется к паровозу.] сцеплённому с паровозом. «Успел! Успел!» – радостно думает юноша, ненасытно глотая воздух, как выуженная из воды рыбёшка. Но он ещё не знает, какой непростительный промах совершил.

– Три, ноль, пять семь… – заучивает он, глядя на вагонный номер. – Три, ноль, пять семь, девять…

Паровоз задымил.

– Три, ноль, пять…

Предупредительно прозвучал свисток. Йозеф вздрогнул. Вагоны тяжело качнулись, и распыхтевшийся локомотив потянул состав в сторону Вены.

«Полдела сделано, – ошибочно полагал юноша, отправляясь в обратный путь. – Только бы не забыть».

***

Музыка, пение птиц, прогулки на природе, отварные кнедлики, железнодорожный транспорт – таковы были главные увлечения чешского композитора Антонина Дворжака. Железнодорожный транспорт в этом перечне занимает особое место.

Уже в детстве рельсы, шпалы, поезда вызывали у Дворжака неимоверный интерес. Железнодорожные сообщения для жителей крупных европейских городов были не в новинку, паровозы дымили и в России, и в Америке, но всё же для жителей многочисленных провинций, к каким принадлежал и любознательный сын мясника Дворжак, этот вид транспорта был большой диковинкой.

Подолгу маленький Антонин наблюдал за стараниями рабочих, укладывающих рельсы; подолгу с восхищением смотрел вслед уносящемуся паровозу, извергающему из дымовой трубы тучи прилипчивой черноты. Пыхтящая машина с огненным чревом походила на сродника мифических змеев из старинных, праотцовских сказаний. Это была сказка в действительности.

Возмужав, добившись успехов как музыкант, снискав славу и любовь почитателей, Антонин Дворжак не утратил детской страсти, со временем лишь усилившейся. Дворжак знакомился с железнодорожными картами, часто посещал вокзалы, беседовал с машинистами, наблюдал за кочегарами, записывал паровозные номера.

– Послушай, дружочек, у меня к тебе важное поручение, – обратился как-то Дворжак к своему молодому ученику Йозефу. – Меньше чем через час с городского вокзала в Вену отправляется скорый поезд. Ты должен сейчас же пойти на вокзал, записать номер паровоза и сообщить его мне. Поторопись.

Йозеф так разволновался, что выскочил из дома, не прихватив ни бумаги, ни карандаша.

Йозеф Сук был учеником послушливым, главным образом потому, что сердце его всецело принадлежало чудесной Оливии, дочери почтенного учителя, который мог бы легко воспрепятствовать единению влюблённых. Йозеф старался не перечить наставнику, быть как можно вежливее и исполнять данные ему поручения и в быту, и в учёбе.

Миссия была проста: явиться на вокзал до отхода поезда, записать (или запомнить) номер паровоза и с полученной информацией вернуться назад. Йозеф прибежал на вокзал вовремя. Но вот незадача! Он перепутал тендер с паровозом!

– Как это возможно?! – недоумённо спрашивал Дворжак, разбиравшийся в номерных тонкостях; он часто пыхтел и нервно расхаживал по комнате. – Йозеф, ты же интеллигентный человек. Я не понимаю, ну как это возможно?!

Йозеф молчал, скорбно склонив голову, и слушал многословную отповедь недовольного наставника. С каждым сердитым вздохом учителя от светлой, любовной мечты ученика с треском откалывался здоровенный кусок, улетавший в бездну тоски и одиночества.

«Всё пропало, – горестно думал Йозеф, – и всё из-за какого-то паровоза». Ему, живущему среди бемолей и мордентов, и в голову не приходило, что вопросы, связанные с железнодорожным подвижным составом, должны входить в сферу интересов интеллигентного человека.

Тут ему привиделась Оливия, которая укалывала его укорительным взором и говорила:

– Как ты мог не отличить тендер от паровоза? Ты – не мужчина.

«Всё пропало», – повторил про себя Йозеф, печально опустив веки.

Однако печаль не восторжествовала. Спустя несколько лет Йозеф и Оливия поженились. Дворжак благословил молодых, хотя и не преминул напомнить дочери, что её избранник человек непутящий, так как совершенно не разбирает отличий между тендером и паровозом.

Глупая рифма

Вечерело. Кареты московского дворянства, гордого и офранцуженного, катили в один из городских кварталов, где комиссионер 7-го класса Сергей Львович Пушкин вместе с женою Надеждой Осиповной давали вечер.

Вечер проходил традиционно: от снеди ломились столы, в бокалы струилось шипящее клико, кто-то играл на «фортепьянах», кто-то пел цветистыми голосами, кто-то читал стихи, кто-то аплодировал. Кавалеры шутили, проявляя остроумие, твердили слова в духе «постоим за отечество» и бравировали усами, орденами и эполетами. Очаровательные дамы кокетливо посмеивались, шелестели многослойными платьями, нарочито роняли ажурные платки и веера возле лоснящихся сапог молодых офицеров и к месту и не к месту отпускали сентиментальные вздохи в надушенное пространство. Любезные хозяева угодливо улыбались и, подобно любезным гостям, спешили выказать восхищение по всяким пустякам.

– Какое прелестное колечко!.. Как? Его подарил граф Коковцев! Charmant!

– Анна Павловна, вы неподражаемы! Какой голос! Какие фиоритуры! Соловей! Вы наш соловей!

– Вы видели фон Корфа? Какая стать! Поистине, его лепили боги.

– Мишель, я слышала, вы знавали Суворова. Говорят, что он заколол трёх турок с закрытыми глазами. Это так увлекательно.

– La vie est belle! Jouis de chaque moment.[3 - Жизнь прекрасна. Радуйся каждому мгновению (фр.).]

Не забывали и про многосильных императоров, непрестанно шагающих от войны к войне.

– Наполеон, Наполеон, Наполеон… Куда ни придёшь, это имя у всех на устах. Он покусился на полмира, а наши романтики поют ему дифирамбы. Не понимаю.

– Я слышал, сейчас французам в Испании приходится туго. Испанцы сопротивляются, и весьма жёстко, магометанский дух у них в крови, за три столетия его не выветришь, да и англичане им помогают.

– Николай Иванович, а если он на нас… Как вы думаете, Александр пойдёт на уступки?