Варварские строки

– Работает, с чего ей не работать.

Александр Львович раздумывал.

– Ладно, сейчас. Дочитаю вот.

Все инструменты, в том числе и газонокосилка, лежали в сарае. Сарай этот был возведён Низовцевым собственноручно, чем он весьма гордился. Он не был большим любителем физического труда, но порой заниматься им приходилось. Собачья конура, поручни на веранде, почти весь забор являлись наглядными примерами его трудовых талантов.

Косить траву было делом приятным, особенно по такой погоде. Трава вымахала по колено, а у заборов доходила и до пояса. Тропинка от ворот к дому оставалась единственным свободным маршрутом, но и он зарастал под натиском поросли. Поленившись с полчасика, Александр Львович взялся за косьбу.

После обеда к нему приехала молодёжь – члены литературного объединения, которое он возглавлял вот уже два года. Обычно заседания проходили в Доме Культуры одного московского завода, который любезно предоставлял известному писателю комнату для творческих нужд, но на этот раз Александр Львович решил пригласить некоторых ребят к себе домой. Они прибыли в количестве трёх человек.

– Ну что же, – обвёл Низовцев молодых людей многозначительным взглядом. – Давайте начнём.

На столе красовалась тарелка с фруктами и бутылка лёгкого вина. Две девушки и парень, не притрагиваясь, смотрели на бокалы. Александр поднял свой и жестами предложил ребятам не стесняться. Они отпили по глотку.

– Начать предлагаю с Татьяны, так как у неё стихи.

Таня, красивая темноволосая девушка, застенчиво опустила глаза.

– Стихи, – продолжал Александр Львович, – как вы знаете, не совсем мой профиль, и я тебе, Тань, говорил это, когда брал их. Я могу высказать своё сугубо личное мнение. Указать точно и неопровержимо как надо писать, а как не надо, я не смогу. Стихи в своё время я тоже писал, штуки четыре даже печатались, но потом как-то охладел.

– А почему? – спросила, подняв большие красивые глаза, Таня.

– Даже не знаю, – ответил Низовцев. – Отошло само собой и больше не тянет. Чтобы писать стихи надо быть очень честным. Я бы даже сказал, болезненно честным. С собственной души, да и плоти тоже, стружку снимать. Видимо у меня это не получалось. Я относился к поэзии играючи, как к эксперименту, а она этого не прощает. Ей надо отдаваться полностью, сгорать в её домнах, испепеляться. А я не желал сгорать раньше времени. А может просто боялся… Теперь о твоих стихах. Они мне понравились.

Таня непроизвольно улыбнулась.

– Самое главное, что я в них увидел – это профессионализм. Придраться практически не к чему, всё сделано очень сильно. Рифмы, ритмика, образы весьма впечатляющие – уносит и захватывает. Уносит и захватывает, без дураков! Ну а содержание… Тут вряд ли что-то путное я скажу, потому что содержание очень личное. Ты согласна?

– Да, конечно.

– А рассуждать о личном, и тем более критиковать нельзя. Тут или понравилось, или нет. Мне – понравилось.

Таня приняла комплимент с ещё одной благодарной улыбкой.

– Только, вы знаете, – сказала она, – я не совсем согласна с вашими словами о том, что поэт должен сгорать дотла в своих стихах.

– Так, так, – Александр Львович сделал глоток из своего бокала и жестом предложил то же сделать и гостям. – И какое твоё мнение?

– Мне кажется, надо разделять поэтическую и частную жизнь. Из каких бы сокровенных глубин ни исходили стихи, но это всё равно некая игра.

– Игра, – кивнул Низовцев, – игра.

– Это стилизация эмоций… Алхимия чувств… То есть, что я хочу сказать… Здесь всегда присутствует что-то искусственное. Хотя бы в плане формы и подачи.

– Да, да.

– Поэтому беззаветно класть себя на алтарь поэзии неправильно. Поэта воспринимают как самоубийцу. Вот он вступил на эту тропу, и с каждым шагом он себя убивает. У него обязательно должен быть трагический конец. Поэт, не умерший в молодости, не поэт. А я не хочу умирать! Я хочу прожить долгую и счастливую жизнь. Полную любви…

– Татьяна! – воскликнул Александр Львович. – Ты говоришь это так, будто я сейчас начну с тобой спорить, начну тебя переубеждать, стыдить даже. "Как ты можешь такое говорить! Да ты изменница поэзии!" И всё такое прочее. Но я не буду этого говорить, потому что полностью с тобой согласен. Даже больше скажу: ты затронула сейчас тему, которая всегда меня волновала. Постараюсь выразить её так: соответствие, а может и несоответствие, жизни художника его творчеству. Мы на днях разговаривали на схожую тему с моим издателем, Борисом Чивиным – знаете его, наверное. Но там всё несколько с другой точки рассматривалось. Он совсем уж радикальные взгляды высказывал, вплоть до отрицания искусства как такового.

– Очень странно от него такое слышать, – подал голос парень.

– С ним такое часто бывает, и вряд ли он сам верил в свои слова. Просто он провокатор по натуре и подбивает меня на разные нелепые суждения. Проблему, если посмотреть на неё с того угла, который задала нам Таня, можно истолковать примерно так. Вот мы видим писателя. Писатель, скажем, даёт интервью. Ведёт себя крайне экзальтированно – мимика, телодвижения, слова, всё выдаёт в нём его нечеловеческие страдания и жертвы, через которые он прошёл при написании своей книги. Вне всяких сомнений, этот человек положил себя на алтарь искусства. Причём целиком и бесповоротно – с этого алтаря его уже не сдвинешь. Но потом мы берём его книгу и начинаем читать. И видим: книга-то так себе! Нельзя сказать, что бездарная, но и выдающейся её не назовёшь. Средняя книга. Но писатель уже на алтаре, его самопожертвование уже не остановить! Он ходит по улицам с горящими глазами, бормочет себе что-то под нос. Болезнь, иначе и не скажешь, болезнь несоответствия между умениями и созданной им о себе иллюзией! И всё бы ничего, мы могли бы проводить его улыбающимися взглядами, но писатель этот от своей болезни чахнет и умирает. Или, ещё того хуже, сам накладывает на себя руки. Сгорел, одним словом. А всё ради чего? Ради какого-то фантома, призрака. Иллюзии. Да, о нём напишут как о беззаветном мученике искусства, найдутся такие, кто назовёт его гением, причём совершенно незаслуженно, но стоила ли его жизнь, такая короткая, бессобытийная и, в общем-то, пустая всей этой экзальтированной бравады? Он уже на том свете, его не вернёшь. А что интересного он видел? Да ничего – он весь вышел в иллюзорные переживания. С таким пониманием, с таким видением творческой личности я, конечно, не могу согласиться. И ты абсолютно права, Таня, что не хочешь разделять эту участь. В жизни, какой бы сложной она ни была, всё-таки немало прелестей, и ещё неизвестно, можно ли на одну чашу с ними поставить прелести творчества. Мне почему-то кажется, что победа всегда будет за жизнью.

Вино потихоньку выпивалось.

– Теперь, Игорь, твои рассказы, – взял Александр Львович со стола несколько листов.

Пауза после этих слов получилась довольно длинной и была заполнена многочисленными улыбками и даже смешками девушек. Низовцев тоже улыбнулся.

– Ну что сказать, – начал он и снова задумался. – Похвально, похвально твоё стремление описывать жизнь во всех её проявлениях, в том числе и в таких. Я сам, как вы знаете, активно вставляю в свои произведения сцены секса и делаю это не только потому, что мне это нравится и хочется. Я преследую и более далёкую перспективу. Думаю, вы согласитесь со мной, что отношение к сексу у нас в стране какое-то… не такое, согласны?

Никто не возражал.

– Если выразить это отношение одним словом – то слово это будет "стыд". Причём под стыдом я понимаю, если хотите, мистическую составляющую этого понятия. Это то, что сдерживает нас от естественных и жизнерадостных проявлений, причём не только психологически. Вот мне скоро пятьдесят, молодой ещё, в общем-то, человек, хотя уже и не юноша, и в течение всей жизни я ощущаю в голове некую занозу, некую область пустоты, которая никак не позволяет мне выйти на тот уровень отношений с женщинами – я говорю сейчас об отношениях с женщинами, хотя у Игоря много и однополой любви, – который я мог бы назвать твёрдо удовлетворительным.

– Неужели у вас, – подала голос вторая девушка, высокая и худощавая, звали её Маргаритой, – не было отношений даже на "четвёрку"?

– Представь себе, нет. И думаю, я не одинок. Постоянно, даже в самых идеальных на первый взгляд моментах присутствует нечто, что в конечном счёте выворачивает всё наизнанку. У меня было немало женщин, но со всеми в конце концов приходилось расставаться. Причины были разные, но источник всех причин, как мне представляется сейчас, один – секс. Это не значит, что я не удовлетворял своих партнёрш, хотя наверняка были и неудовлетворённые, просто несовпадения в том, как мы понимали и пропускали через себя секс, рождали какие-то зазоры. Они углублялись, становились острее и в конце концов нам приходилось расставаться. С Еленой мы уже седьмой год. Она – самая идеальная из всех женщин, каких я только видел. Именно поэтому я с ней. Но! Но тем не менее эти зазоры, которые произрастают из секса, а если шире – из сексуального воспитания или его отсутствия, они не исчезли. Я сейчас не буду о них говорить, всё это очень лично, но они, поверьте, весьма меня угнетают. Вот потому я и пишу как можно больше о сексе, чтобы мои читатели, а может и я сам, отучились бы постепенно воспринимать его как нечто из ряда вон выходящее.

– Секса должно быть много, – сказал Игорь.

– Правильно! – подтвердил Низовцев. – Секса должно быть много, он должен быть везде и повсюду – вот тогда тот запретный тотем, который накладывают на нас с рождения, быть может, и спадёт.

– Но ведь это аморальщина, – снова вмешалась Рита. – Не подумайте, что я с вами не согласна, просто я пытаюсь предугадать возражения ваших оппонентов.

– Мои оппоненты заведомо не правы. Действительно, поначалу это воспринимается как аморальщина. Даже я в своё время считал так. Но задумайся, откуда берётся это понятие – "аморальность?" Оно – прямое производное от того самого Великого Стыда, который гнездится в нашем сознании. Именно он рождает такое отношение.

– Но всё-таки должны быть какие-то возрастные ограничения, – подала голос поэтесса Таня. – Нельзя же ребёнку показывать порнофильм.

– Не должно быть никаких ограничений! Именно ребёнку и надо показывать порнофильмы! Но только без насилия. А ещё лучше для ребёнка будет, если его папа и мама, не стесняясь, станут заниматься при нём любовью. Вот тогда он убедится, что секс – это хорошо, что в нём только позитив, и что только через него мужчина и женщина обретают гармонию. А когда родители запираются от малыша на ключ, стесняются при нём даже обнимать друг друга – ничего положительного он из этого не вынесет. Вот тогда-то и зародится в его голове тот самый стыд, который зародился в своё время у меня, и от которого я до сих пор не могу избавиться.

Ребята молчали. То ли нечего было возразить, то ли стыд мешал.

– А теперь собственно о рассказах, – продолжил Александр Львович. – В том контексте, о котором я сейчас говорил, рассказы твои, Игорь, очень хорошие. Они честные, раскрепощённые, в них нет ни капли стыдливости. Но что касается сюжетов и особенно языка – здесь есть что покритиковать. Очень много ляпов, Игорь, очень много! Надо тебе поработать над стилистическими оборотами. Сюжеты. Сюжеты мне показались несколько сентиментальными и слащавыми. Может быть, это моё субъективное мнение, сам я тяготею к более жёсткой прозе, но слишком уж как-то всё у тебя эмоционально. И разговоры, и поступки. Больше всего мне понравился рассказ, – он стал искать в пачке нужный, – вот этот. Рассказ об однополой любви, "Кузены". Без дураков понравился. Немного подчистить – и можно будет пробить его в печать.

Игорь, улыбчивый, спортивный блондин, который с каждым критическим замечанием в свой адрес сжимался и грустнел, с последними словами расправил плечи и посветлел.

– Об этом я, кстати, скажу ещё. О том, будут ли ваши вещи печататься, а если будут, то где и как. А сейчас перейдём к нашей бесподобной Рите, – оставшиеся в его руках листы, по всей видимости, составляли её произведение. – Повесть "Жёлтый камень и серые тени". Образно выражаясь, это победитель нашего хит-парада. Повесть выдающаяся, не побоюсь этого слова. На меня она произвела отпадное впечатление.

– Спасибо, – скромно молвила Рита.

– Сколько я ни старался, не обнаружил в ней ни одного слабого момента. Подчёркиваю, ни одного! Повесть просто идеальна: язык – изумительный язык, диалоги – отменные диалоги. А сюжет! Вроде бы простенький поначалу, а во что развивается! А форма! Кроме всего прочего, это очень женское произведение. Но оно будет интересно всем: и женщинам, и мужчинам, и тупым, и умным. Эта повесть, Маргарита, клятвенно тебе обязуюсь, будет опубликована! Пошуршу в журналах, но журналы, как вы знаете, я не очень люблю. Да и меня там не очень любят, поэтому вероятнее её появление в книге. Отдельным изданием вряд ли, всё-таки повесть небольшая, а вот в альманахе – запросто. В издательстве "Нимб" сейчас готовят к выпуску серию молодых современных авторов и я у них приглашённый редактор. Возможно, для одной из книг буду отбирать материал только я. Но произойдёт это или нет, я с Игорем вас обязательно пробью. Возможно, даже под одной обложкой появитесь.

Последняя фраза имела претензию на двусмысленную шутку, поэтому все улыбнулись.

– Теперь насчёт тебя, Татьяна, – повернулся он к Тане. – Стихи с одной стороны пробивать сложнее, а с другой легче. По крайней мере, не так сложно выпустить отдельную книгу. В том же "Нимбе" и современных поэтов собираются издавать, так что, я думаю, получится у тебя книжка. Небольшая, но получится. В любом случае, я своих никогда не бросал.