Защита Ружина. Роман

Другое дело, что Сергей не просто читал всё раньше всех и лаконично обо всем рассказывал, он еще и комментировал… Если язык как коммуникация дан нам, чтобы писать книгу жизни, а язык как искусство – лишь для того, чтобы книгу жизни комментировать, то Сережа Скупой явно злоупотреблял этими комментариями. Например, он не просто заявлял, а доказывал, что все пушкинисты – любители объедков с барского стола, а как-то сказал, что Набоков написал «Лолиту» лишь для того, чтобы не умереть с голоду на берегу Женевского озера. Я не самый ярый поклонник Владимира Владимировича, но так ревновать к классику – по-моему, перебор… Сережа писал. Делал переводы художественной литературы с английского, потому что это во все времена кусок хлеба. Писал статьи для научных сборников, ну да кто ж их не писал. Еще он писал роман. В отличие от первых двух родов написанного, третий он никому не показывал, хотя все о его рукописи знали, судя по его манере мыслить, он считал свой роман чем-то необыкновенно ценным…

– Так! А вот вторая серия, – Сергей вынул из нагрудного кармана джинсовой куртки пачку острореберных банкнот. – Это тоже тебе, тоже от Коли. Там две штуки.

– Шутишь, блин! Пошел ты…

Какие шутки! Бери!

Что это такое, я тебе говорю?..

3

В аэровокзал я не попал: транзитных пассажиров выводили через маленький терминальчик сбоку от здания аэровокзала. Ох уж эта геометрия аэропортов! Портики Древней Греции, порты Британии, порталы Интернета. Семнадцать тысяч лет человечество не менялось в своей любви к узким проходам… Пожалуй, только в Борисполе (по-украински: Бор [ы] споль, по пра-славянски: «стан борцов»), аэропорту под Киевом нет никаких боковых терминалов, там всё цельно, всё вкупе, всё на двух этажах круглого аэровокзала, а через каждые полчаса по широкому проходу между залом ожидания и буфетом идут плечом к плечу семь толстушек-уборщиц в белых халатах и толкают перед собой швабры с мокрыми тряпками по малахитово-серому линолеуму. Когда-то с Женей Скороглядовым (дружеское прозвище – ротмистр Минский) мы просидели в Борисполе шесть суток без копейки денег, ожидая самолета рейса «Киев – Ростов – Атагуль». Лёшка Петров, он же штабс-капитан Чемоданов, улетел алмаатинским рейсом: мы, а главное – он сам, были уверены, что только штабс-капитан сможет добраться из Алма-Аты в Атагуль, не имея ни копейки собственных денег (так оно и получилось: случайный попутчик, сосед по ряду кресел, оказался коренным атагульцем и одолжил Лёшке сто рублей) … Ах, да: меня тогда звали поручик Ржевский… Боковые терминалы, пассажи, накопители есть во Внуково, Быково и, конечно, Домодедово. В Воронеже и Чите. В Новосибирске и Риге. В аэропорту «Парнас» города Атагуля и в аэропорту «Пулково» под Ленинградом-Питером. В Бакинском аэропорту рядом с такими проходами всегда торгуют красными гвоздиками интеллигентные азербайджанцы, азербайджанцы, даже торговцы, даже урки – довольно мягких манер, в отличие от всех других семитских народов, включая не только северокавказский вавилон, но и арабов и тех же евреев…

На привокзальной площади аэропорта Красноярска остались только я, соискатель степени кандидата филологических наук Андрей Ружин, и этапируемый парень в наручниках и с древней яфетической грустью в глазах. Его сопровождали два опера. Ни у меня, ни у подследственного не было чемоданов, нам не нужно было перемещаться в аэровокзал к заедающему конвейеру и бедным чемоданам, бьющимся унылыми углами о тупые углы…

Сосновые леса под Красноярском похожи на сосновые леса под Екатеринбургом…

– Андрей Васильевич, собственной персоной!

– Здравствуйте, Наталья Витальевна!

– Быстро меня нашли? Не плутали по городку?

– Да я бы с удовольствием поплутал. Иду по сосновому скверу, а с деревьев белки спускаются и в глаза заглядывают.

– Да уж, они у нас такие. Предпочитают грецкие орехи, но не отказываются и от печенья «Солнышко»… Ставьте сумку в ту комнату, там и будете жить.

– Наталья Витальевна!

– Всё, решено! Надеюсь, вы не в последний раз, в следующий поселитесь в гостинице, она, кстати, в этом же доме, а пока потерпите мой избыточный дискурс. Значит, так…

В Красноярске, за отелем «Красноярск» есть мостик Цветаевой, ажурная деревянная арка через канальчик, похожий на миниатюру питерского канала Грибоедова… Темно-синие спины Саянских предгорий за Новым городом, широченный мост через Енисей, под которым, на берегу, неизвестно как, примостился между рекой и прибрежными зданиями Нового города стадион специально для игры в русский хоккей, кажется, единственный в мире – обычно для игры в хоккей с мячом просто в ноябре заливают под лед поля футбольных стадионов… Красные дома главного проспекта Старого и всея города, от него идут переулки. Они здесь прямо семантичны. Они действительно пересекают под прямым углом главную улицу и упираются одним концом в безлесые красные холмы, другим – в берег Енисея. И Стрелка здесь прямо семантична. Стрелка – по-древнерусски «встреча двух рек под острым, как наконечник стрелы, углом»… А когда едешь на автобусе с университетской окраины, с окончания проспекта Свободного к центру города, в районе подхода к железнодорожному вокзалу десятка путей видно с моста целое озеро красных и зеленых шагаловских крыш…

Мы идем с Натальей Витальевной по скверику Первого микрорайона, где она жила в однокомнатной квартире раньше, до того, как в более чем сорок лет первый раз вышла замуж, и в ещё более за сорок родила сына Витю. Во всех сибирских и дальневосточных городах, вытянутых вдоль больших рек, есть Южный и Северный микрорайоны, где девятиэтажки, пустыри, гаражи, лопухи и лебеда, а самый старый, утопающий в зелени деревьев микрорайон из пятиэтажных коробочек бесхитростных «хрущевок», иногда по торцам разукрашенных мозаичными панно, зовется Первым микрорайоном. Мы говорим о всякой всячине, почти не думая о том, что говорим, а в центре сознания мысль о том, какую схему диссертации придумать… Навстречу бежит мужчинка с перекошенным от испуга лицом. Встречается с нами, почти кричит: «Что, уже закрыли?!» Рубит рукой воздух и бежит дальше… Наталья Витальевна вдруг заливается рассыпчато-звонким смехом. «Андрей Васильевич, мы с вами, знаете, как идем? Со стороны винного магазина. С пустыми руками. Время около семи… Представляете, пресуппозиция!» Мы смеемся вместе… Пресуппозиция – это знание, скрытое в ситуации и хорошо известное участникам данного речевого акта, поэтому нет необходимости выражать его языковым способом. Вино и водку в те годы продавали только до семи вечера. Мы шли по направлению от винного магазина и с пустыми руками. Для встречного мужчинки любая живая душа, идущая со стороны винного магазина около семи, была родственной душой…

На кандидатском экзамене по специальности мне попались вопросы «лексическое значение слова» (доцент Григорьева), «время глаголов как способ выражения нарратива» (профессор Верескова) и «причастия старославянского языка» (профессор Езеров). Доценту Григорьевой, сразу было видно, больше всего понравилось то, как я говорил про диффузность лексического значения. В слово «синий» каждый индивидуум вместит свой список объектов действительности, столько непоименованных величин световой волны, что располагаются между полюсами «голубой» и «фиолетовый», сколько идентифицирует именно этот индивидуум, список другого индивидуума будет отличаться от списка первого, и так далее. Реальное значение слова «синий» может быть установлено только «закрашенной», общей областью совпадений регулярного множества списков, причем «плавающей», а посему условно, диффузно, а стало быть, с реальностью лексическое значение слова «синий» имеет лишь что-то общее, но отнюдь не тождественно ей (если бы все люди понимали это, они не были столь самоуверенны в массе своей, – хотел было добавить Ружин, но сдержался). Примерно так же обстоит дело с описанием всех объектов действительности, их характеристик, действий, осуществлений, отношений между объектами, а что касается оценки – здесь необходимо говорить даже не о диффузности, а о бесконечности: между операторами оценки «хороший» и «плохой» можно поместить бесконечное множество абсолютных и относительных величин мира действительности, причем попеременно подключая то к одному оператору, то к противоположному, при этом никакая из формул оценки не добавит ни одного бита знания о самом объекте. Если я скажу о воде «водичка», а о суглинке «грязь», это не опишет ни одно из мельчайших свойств самих объектов, а будет говорить только о моем собственном состоянии, причем только в момент речи и ни в какой иной (степень моей искренности необходимо ещё верифицировать) … Чуть склонив голову, спрятав взгляд от собеседников и приглушив обертоны речи, испытуемый добавил, что исследование лексического значения слова, по его мнению, не имеет почти никакого смысла без рассмотрения оного на пространстве текста или как минимум предложения. Ведь только из предложения «Вчера вода была холодна, а сегодня тепла» становится понятно, что объект «вода» обладает свойствами изменения температуры за короткий период времени, а о субъекте можно сказать уже очень много: он обладает чувством осязания, памятью, способностью к анализу, сравнению, сопоставлению, суждению, суждению во времени, то есть рассуждению, и в конечном итоге – имеет определенное сознание.

О морфологии глагола как показателе нарративных свойств речи я говорил на примере текстов нескольких современных красноярских писателей. Передо мной лежала тонкая книжка в мягкой обложке, Наталья Витальевна подчеркивала карандашом глаголы, а я говорил, какой стороной поворачивается повествование в зависимости от видо-временных и залоговых форм глагольного употребления: «Он подошел к её дому без четверти семь. По двору со скучающим видом гулял петух». Совершенный вид прошедшего времени здесь (и обычно) обозначает взгляд со стороны автора-повествователя, несовершенный – взгляд со стороны героя. Совпадение момента чтения с моментом описываемого действия – взгляд со стороны читателя… А в причастиях я судорожно плавал…

Профессор Езеров тщательно вывел в протоколе «отлично» наливным пером. Перехватил мой взгляд, наконец, за весь экзамен в первый раз, улыбнулся и сказал: «Весьма достойно… Правда, о причастиях вы могли бы и поинтереснее рассказать…»

4

Оказывается, мало куда-то благополучно прилететь, как это ни банально – гораздо важнее оттуда улететь. Любое путешествие – та змея, что силится укусить свой хвост. Никогда не укусит: хвост уже не тот, – ну да разве в этом дело?!

Билетов домой не было. Ни в одном агентстве ни в Старом городе, ни в Новом… Нет, в Новом, как раз за мостом, мне предложили лететь во Владивосток, и я чуть было не согласился. Потом подумал: они-то свои 5 процентов за продажу билета получат, и дело с концом, а я то за что должен страдать?! «От Владика до Этого города чуть-чуть, от Владика до Этого города рукой подать…» На языке жангжунг, на котором были написаны книги древней тибетской религии бон, «чуть-чуть» – семь километров, но ведь не семьсот! А потом – денег у меня, прямо скажем, оставалось маловато… Я приехал к Наталье Витальевне и, как родной тете, посетовал на свои трудности. Она вытащила из маленькой тумбочки под большим телевизором пачку денег, похожую на кирпич в миниатюре. Ружин никогда ни до ни после этого не видел таких пачек денег, ни по телику, ни в жизни: обычно пачка денег – это банковская пачка стандартных размеров, сантиметр по ребру, не более, а здесь почему-то вспомнился красноречивый пример из школьного учебника физики, там, где говорилось об атомарном устройстве тел: если просто положить очень гладкий брусок свинца на столь же отшлифованный кусок олова, то примерно через 25 лет они срастутся, как бы приварятся друг к другу, – перемешивание молекул происходит не только на границах газов и жидкостей, но и тел… Увесистый кирпичонок денег вконец переполнил меня желанием поскорей улететь домой: я уже сильно тяготился сверхзаботливым и сверхинтеллигентным гостеприимством Натальи Витальевны – нельзя быть таким правильным, таким интеллигентным человеком: самой двигаться по своим же комнатам, как невесомая тень, и заставлять так же скользить тенью между спальней, ванной и кухней мужа и четырехлетнего ребенка, пока гость – соискатель Ружин ещё спит; предлагать в обед на выбор борщ или куриный суп, а на второе – котлеты по-киевски с овощным гарниром? А к чаю боорсоки? Наталья Витальевна аккурат вернулась из командировки, с научной конференции с юга Киргизии, из города Ош, к боорсокам, к воздушным мучным мячикам, словно три «о» в самом слове, её пристрастила профессор Нургалиева… Откуда деньги, продукты? Ну не из нищей же профессорской зарплаты! Не из полупустых магазинов ведь! Пятидесятилетний муж Натальи Витальевны с давно поломанными ушами профессионального борца руководил красноярскими «качками», «крышевал» казино и ночные клубы. Бывает и так.

Я отрицательно мотал головой так отчаянно, что профессор Верескова предложила не думать уже сегодня о транспортных проблемах, а взять Витю и прогуляться по университетскому городку.

Малыш под академическими соснами был спокоен и вальяжен, не то что в шумном городе, утыканном сетью магазинчиков и киосков с мелкими детским радостями. Белки жарким вечером прятались где-то в кронах сосен. Студенты спали в трех высоких общежитиях в зазоре между жизнью аудиторной и самостийной… Как спал в неурочное время когда-то и я…

Вышли на футбольное поле. Огороженное только соснами. Теплая зелень травы и прохладная зелень хвои. Футбольные ворота казались воротами в рай.

– Наталья Витальевна, а я окончил детско-юношескую спортивную школу по футболу. И даже, верите-нет, сыграл два матча за команду мастеров. Вторая лига. «Текстильщик» Атагуль.

– Андрей Васильевич, филолог – это… ну как сказать… нормальная профессия. Вы ведь об этом подумали?

– Наталья Витальевна, но ведь модус предложения и модус текста – это одно и то же!

– Конечно! Но я просто знаю, а вам нужно это доказать. Причем в диссертации. Доказывать что-либо в диссертации – не просто сложно, но и как бы недальновидно, если честно, обычно диссертация – это мелкие дополнения к давно известному. Иначе ее трудно защитить.

– А зачем тогда она нужна?

– Так вы хотите не просто получить степень, но и что-то доказать?

– Да.

– Так что ж вы сразу не сказали?!

Тут же, в парке университетского городка Красноярского университета, Наталья Витальевна, словно рассуждая сама с собой, за три минуты проговорила схему, план, «болванку» диссертационного сочинения. Вскоре мы вернулись в квартиру с тысячью книг и кухней без окон. Я взял простую шариковую ручку за тысячу двести рублей – бывшие рубль двадцать, и эту «болванку» записал…

А утром радионовости сообщили, что правительство вновь, как это уже было пару-тройку месяцев назад, разрешило авиакомпаниям страны поднять цены на билеты. С первого числа. Сегодня было тридцатое. Но зато в агентствах перестали лгать, что билетов нет, и в этот же день я смог взять билет на самолет, летящий домой. По маршруту Калининград – Нижний Новгород – Екатеринбург – Красноярск – Этот город.

…Оказывается, мало куда-то благополучно прилететь, как это ни банально – гораздо сложнее оттуда улететь. Любое путешествие – та змея, что силится укусить свой хвост. Никогда не укусит: хвост уже не тот, – ну да разве в этом дело?!

О, странный Ружин, наивный Ружин! Разве можно, даже имея билет в кармане, садиться на автовокзале в автобус и, благостно улыбаясь на мягких и зеленых холмах под Красноярском, катить в аэропорт, катить, обнимая сумку, где папка с протоколом о сдаче кандидатских экзаменов, листочек с «рыбой» диссертации – лучшей из рыб?! А позвонить прежде, нет ли задержки рейса? Она есть, она есть неотвратимая, как ночь ровно через три часа, когда раскаленная сковорода солнца окончательно закатится за вон тот холм, за тот вон лес, потому что на дворе конец очч-ень неприятного века не самого приятного из тысячелетий, год тысяча девятьсот девяносто четвертый от Р.Х., когда ещё трудно, почти невозможно купить виниловую пластинку с двойным альбомом The Wall уже погибшей, но всё ещё светящей звезды по имени Pink Floyd, а до эпохи, когда за двадцать минут можно закачать на свой домашний компьютер всё, что ты с таким трудом полюбил за всю свою жизнь, в форматах «doc», «jpg», «mp3» и «avi» закачать, – до той эпохи ещё лет семь-восемь, и их нужно ещё прожить, хотя бы улететь домой, а самолеты без керосина не летают, а керосина нет, хоть ты тресни, в городе Екатеринбурге, бывшем Свердловске, в свою очередь бывшим Екатеринбургом, а когда появится – никто не знает, и дежурный оператор оповещения пассажиров в который раз говорит, с хорошей дикцией, но все же голосом, который вряд ли стоит носить женщине, что рейс номер пятнадцать семьдесят три задерживается в аэропорту Екатеринбурга по техническим причинам. Сутки, двое, трое, четверо… Мне кажется, каждое кресло на втором этаже стало меня узнавать и извиняется, если я пришел с перекура, а оно кем-то занято… Пятеро, шестеро… После «десятеро» русские собирательные числительные заканчиваются… Шестеро… Я дважды прочитал единственную книгу, которая у меня есть – Гессе Герман. Вибране. Збiрка / Пер. с нiм. – К.: Фiрма «Фiта Лтд.», 1993. – 464 с. – Рос. мовою. «Покидая рощу, где пребывал Будда и где оставался Будда и где оставался его друг, Сиддхарта почувствовал, что в этой же роще он оставил за собой всю свою прежнюю жизнь, что он навсегда расстался с нею». О, если бы всё было так просто, как в романах Германа Гессе!.. Наконец, летим. В ночь. Летим на «большой Тушке», «ТУ сто пятьдесят четвертом эМ». Они часто падают. Особенно по ночам. Но сил нет даже бояться. Обычно боишься, не прилагая усилий.

5

Этот мир состоит из четырех. Четыре стихии – огонь, земля, вода и воздух. Четыре стороны света – север, юг, восток и запад. Краеугольных камней всегда четыре. Из четырех времен сложен год. Всего четыре взаимодействия – гравитационное, электромагнитное, слабое и сильное – лежат в основании всего многообразия физических явлений. Из суммы четырех величин, последняя из которых – 4, состоит конечное число Вселенной: 1 +2 +3 +4 = 10. Из четверых – Бог-отец, Бог-сын, Святой Дух и человек – слагается динамика жизни вечной. У Бога всего четыре глагола: появляться, исчезать, стоять, идти.

Всё остальное – производные.

Можно и так сказать: от лукавого.

Четыре месяца я положил впереди, чтобы написать диссертацию. За четыре и написал.

Впрочем, справедливости ради надо бы сказать, что кое-какая подготовительная работа ранее всё же была проведена.

В 1989 году чудесная болгарская девушка Галина Лилова, – болгарки вообще-то чернявы и некрасивы, чаще очень зависимы от мужчин – Лилова сочетала в себе независимость француженки, красоту восточной, а не южной, славянки, блондинистость и кротость северянки – с каким-то, знаете, отнюдь не женским умом, – в 1989 году чудесная болгарская девушка Галина Лилова защитила в МГУ диссертацию «Авторизация и ее выражение посредством глагольных предикатов в предложениях русского языка». Это была одна из первых диссертаций в России по модусу, а может быть, и вовсе первая. Недаром защищалась иностранка. Им можно брать смелые темы. Нам нельзя. Нам можно заниматься серьезными вещами. Грамматикой, к примеру. О которой всё сказал ещё незабвенный профессор Федор Иванович Буслаев (1818 – 1897). А что не успел – довысказал Виктор Владимирович Виноградов (1894/95 – 1969) в труде «Русский язык» и прочих. И кому какое дело, что сидят они теперь на небесах и грустно взирают вниз и ногти грызут от бессилия оттого, что на всем пространстве уходящего под воду истории, как Атлантида, СССР сотни аспирантов и соискателей, подавших в советы заявления с указанием специальности 10.02.01 – русский язык, занимаются, в общем-то, ерундой, тем, что выеденного яйца не стоит, то есть стоит как раз именно выеденного яйца: «Семантика суффикса -к- в отглагольных прилагательных» – ну скажите, кому это нужно?..

Так думал студент-пятикурсник МГУ Андрей Васильевич Ружин, пока не попал на эту самую защиту Лиловой. Если бы он знал, сколько лет пройдет между той защитой и его собственной?! Впрочем, жизнь тем и хороша, что наперед ничего не знаешь.

Большой, в очках Фердинанд – Федя Надеин, аспирант второго года, обожатель балета, вот смеху-то было, когда он в кои-то веки выпил водки и показывал какое-то па своей слоновьей ногой, таскал по аудитории, как каторжанин колодку, небольшой, но, видимо, увесистый катушечный магнитофон, девятая лекционная аудитория, как войдешь в главный вход Первого гуманитарного корпуса МГУ, первая слева от «Большого сачка», была на сей раз заполнена не мальчиками, но учеными мужами, включая ученых бабушек. Ученые мужи и бабушки будто бы спали, когда Лилова читала доклад, но на обсуждении словно поочередно просыпались и задавали вопросы. Я поразился, как можно с таким безучастным видом так внимательно всё прослушать, а главное увидеть узкие места. Вопросы вонзались (глагол «вонзать» от слова «нож») в эти узкие места, казалось, так неотвратимо, что бедной девушке после первого же ничего не оставалось делать, как снять изящные очки (импортные, в собъетиш «Оптиках» таких не купишь), не сдержать слезы, открыть ротик, но ничего не ответить, схватить свои листочки с кафедры, прижать к грудям-пирамидкам и сбежать вниз, с подиума, выбежать из девятой аудитории, роняя листочки, бежать по «Большому сачку», всё плача, не обращая внимания на зрителей первого ряда, головка немного вбок и немного вниз, прочь, на улицу, на проспект Вернадского, бежать по аллее, усаженной яблоньками-райками, мимо высокой черной решетки университетского городка до метромоста через Москва-реку, слыша самую печальную из музык, и броситься с этого моста в мутные воды реки, не останавливаясь, не раздумывая… Но Лилова немного раздумывала после каждого вопроса, очень убедительно играла в то, что записывает вопрос, говорила «спасибо» и отвечала так, что ученые дядечка или тетечка, его задавшие, могли садиться или вконец посрамленными или очень и очень удовлетворенными. Профессора обоих полов предпочитали второе.

Боже мой, я столько раз был на защитах, но никогда ни до ни после не видел, чтобы столько цветов дарили не научным руководителям, оппонентам, председателям, ученым секретарям, а самой диссертантке!

От диссертации Лиловой мне досталась библиография. Я взял увесистый кирпич переплетенной диссертации на кафедре, принес в общежитие и тут же сел переписывать библиографию. Натер на безымянном пальце мозоль. Завидуйте, юноши с ноутбуками! Вам никогда таких мозолей не видать!