– А чего? Вот про бабку недавно начеркал… «Люди – не боги» —
называется… Зашла она в нашу столовую голодная. Объедки из тарелок перехватывает… Я ей пельменей принес, разговорились. Она рада вниманию, поведала. Оказывается, ее сосед обокрал. Гнида! Все унес, даже электроплитку. – В милицию заявляли? – спрашиваю. – Что ты! Ни – ни! Боюсь я их – отвечает. – Недавно тот сосед ломал мой забор на растопку. Слышу, говорит: Давай бабку грохнем? Ломиком по башке и дом продадим. …Господи, спаси! Кто ж его купит? Гнилой! Приезжали ко мне начальники, смотрели. «Ничего, мол, гражданка, жить можно…» Вот и живу пока…
– А сколько вам лет? – спрашиваю.
– 72 будет. А зовут – Глафира Степановна. Ты в Бога веришь?
– Не знаю, бабушка. Нет, наверно.
– А ты верь в Бога, верь… Я каждый день молюсь, и Он слышит. Вот сегодня покушать принес.
– Так это не Бог был, бабушка. Человек!
– А кто ему подсказал, а?
– Ну, в общем в таком духе рассказец. Только после этого случая я стал третий раз безработным.
– Слышь, Семеныч…
– Иваныч я…
– Ой, прости! Золотой, ты, человек! Спасибо за рассказ!
– Ты диктофон не сломай… Дай, переставлю…
– Сам не сломай… Ха-ха-ха…
– А давай стих прочту? Про безработных. Вот, записано…
– Вместе давай! По сроке. По строке…
«Вот и вышла мне свобода ремесло менять, —
В веренице безработных пескарем стоять…»
– Теперь, ты.
«Если верить воротилам,
мы еще нужны.
Топоры, лопаты, вилы —
не отменены.»
– Не так громко. Соседи…
«Номер тысяча девятый, —
боль души в глазах.
Ничего, что бросил шляпу,
телогрейку взял.»
– Точно! Осилим, брат!
«Новым временам в угоду – не плясал юлой.
Быть рентабельным у Бога можно и с метлой!»
– Здорово! Ретнабельным!
«Видно, все-таки, моральный
выбор – поважней!
Каждый, все же, визуален
в маленьком окне!»
– Заканчивай!
«Оттого, даже отведав на губе крючок —
Неубитого соседа поддержи плечом…»
– Э-э, ты чего?
– Дай обниму, Сема… Где диктофон? Наливай!
– Хватит уже… Выключай батарею…
– «Поддержи плечом…» Классное интревю……
– Стой! Надо вызвать та…
Девочка и красный фонарь
Утром она пришла к железнодорожному вокзалу встречать гостя, элитарного фотографа из Москвы. Ребята из клуба ее попросили. Поезд задерживался. Кружила метель, перрон продувало, и она зашла внутрь вокзала. На входе едва справилась с чугунной дверью. Пришлось растягивать толстую пружину. – Вот сюжет для Туровой, – подумала с обидой. – «Выход в город», «Жизнь и пружины», как-то еще… Воспела бы она эту… колбасу. Стулья в зале ожидания были фанерными, а подлокотники из отполированных одеждой алюминиевых труб. Редкие ожидающие сидели, поджав ноги в носках. Старая уборщица терла пол. Из неплотно закрытой туалетной двери воняло…
Приближаясь к нужному вагону, она обернулась в сторону вокзала. Из зала ожидания, сквозь заснеженное стекло, ей кривлялась рожица мальчика. – А, – это мой снимок! – подумала она. – Или не мой? Тогда – чей?
Андрей Махоня, культовый фотохудожник, оказался толстеющим мужчиной лет пятидесяти пяти. Растрепанные волосы на его облысевшем черепе сохранились по бокам. Смущали глаза, – они были разными. Один – человеческий, живой. Другой – жесткий, механический.
– Давайте, подышим. Хочу померзнуть… Здорово у вас!
Она поняла его. Вырвался из мегаполиса на день – другой хлебнуть провинциального воздуха. Каким он видит наш город? А меня? Впрочем, кто я ему? Уже завтра он – домой, в свою лабораторию…