Один оборот

Балда

О, наши тайны, уголки души!

Что мы без них?

Он пошел обходным путем, чтобы заглянуть в магазинчик. И проходя мимо мусорных баков, заметил старую выброшенную куклу, что валялась рядом с отходами. Обычная старая кукла… Глаза пупса белели стертой краской… Оглянувшись, Иван Петрович вызволил куклу из мусора и сунул в карман. Для чего? Поступок странный. Но, порой, мы все делаем что-то необъяснимое.

А дома Ивана Петровича ждал сюрприз. В записке жена извещала, что уехала в деревню на пару дней. А потому Ивану Петровичу придется самому готовить и вставать по будильнику.

– Нет худа без добра, – вздохнул мастер. Он вынул пупса, обмыл его и поставил на стол, прислонив к вазе с салфетками. Затем принялся чистить картошку, заодно раздумывая, как же ему устроить праздник одиночества. Здесь, правда, ему фантазия отказала в пользу обычной чекушки.

Балда.

Недолго думая, Иван Петрович решил нажарить картошки с лучком и острой приправой. Пока сковородка шкварчила, он с удовольствием походил по квартире в трусах. Приятная свобода, о которой он скучал, шевелила волнами тело. Сидя на унитазе, намеренно не закрыл дверь, разглядывал предметы в прихожей. Потом закурил на кухне, стряхивая пепел прямо в умывальник. Резиновый пупс неявно выражал сочувствие.

Иван Петрович дружелюбно рассматривал гостя. Таких теперь не делали, с одним туловищем и большой головой. Скорее всего, кукла изображала ребенка. Но оттого, что краска стерлась, пупс походил на старика – мыслителя, лысого, с ироничной улыбкой мудреца. «Сократус… Сначала тесал камни… Потом ходил по базарам. А может, Ляо – Дзи… Словом, философ – Балда».

Иван Петрович налил еще рюмку, смачно глотнул содержимое и нюхнул хлеб. Чекушка, не прячась, стояла на столе. Было приятно выйти в комнату, затем вернуться, – стоит себе… Опять выйти, вернуться – стоит! Настроение улучшалось.

Он сидел на мягком стуле, принесенном из комнаты, и поглядывал в окно на фигуры девушек. Даже теплая одежда не скрывала их приятных выпуклостей. «Когда-то и они состарятся…» Ему представилась седая бабуля, которая хранила свою куклу до последних дней. Но потом умерла, и внуки выбросили игрушку, вместе со старой мебелью и половиками. – Так- то, брат! Нелегко жилось? А ты – выпей, расслабься…

Иван Петрович поднес край рюмки ко рту пупса.

– Ну – ка, кусни… Измазался…

Иван Петрович вытер салфеткой куклу, развеселился. Ему нравилось молчание нового друга. Вновь пришли мысли о вулканах. Показалось, что в будущей картине не так уж много сложного. Еще потерпеть, жизнь наладится…

Иван Петрович не спеша убрал пупса в ящик с носками. Затем вымыл посуду, заметив, что сегодня не включал радио с новостями. «Ничего, – решил он, – завтра узнаю». А потом выключил свет и уснул безмятежным, почти крепким сном, как в детстве. Тогда ему тоже снились полеты над городом, вроде знакомым, приятным, но в котором он еще никогда не бывал.

Продавец дырявого рога

Оказывается, в нашем городе есть улица Творческая. Надо же… Может, шутка чья? Впрочем, это и не улица вовсе. Так, крохотный дворик, зажатый между бетонными офисами, помпезным банком и прочими «шопами». В щель между зданиями и не проедешь. Тишина, мягкие, желто-зеленые тени, несколько тополей, песочница… Словно в аквариуме. Подозреваю, что на этой улице всего один дом. Точнее – одноэтажный деревянный барак, выкрашенный облупившейся краской.

Уже месяц вожу сына в эту художественную школу. Пока сын развивается, сижу на лавочке, мамаш рассматриваю. Обхожу барак – одна его половина, где юные художники, молчит, другая – поет, там хоровое отделение. И как они все там вмещаются?

По правде говоря, школа напоминает мне маленький кораблик. Волны океана бушуют, а суденышко, потрескивая, продолжает свой путь. Сколько таких корабликов нужно городу? Стране?

В очередной раз, обходя школу, замечаю в торце здания пристроенное крыльцо. На двери надпись – «Магазин бесполезных вещей». Ну-ну, думаю, – «Творческая» же…

Хозяин магазина, больше похожего на кладовку, невысокий щуплый мужчина. Уже не молод. Сидит на плетеном ветхом стуле, придвинутом к стене. Тихий человечек, подставил лицо заглянувшему сюда лучу солнца. Взгляд его печален и добр. Вдоль стен, там и сям, пылятся в беспорядке предметы почтенного вида. Что-то узнаешь сразу, другое, непонятное – подписано. Надписи самодельные.

Забавно, конечно. Отмечаю треснувшую гавайскую гитару без струн, дряхлый бубен шамана, маску племени «нго-нго» (как гласит фанерная табличка). Далее – стрела папуаса, китобойный гарпун. Попробовал на ощупь – железный! Затем следуют: «вериги для грешников» (проще – ржавая цепь), «набор жреца вуду» (какие-то кости и перья), «театральный костюм Дон Кихота» (выцветший и драный) и много другого в таком духе. Завершает сей паноптикум скелет павиана в позе мыслителя.

– Так вы из родителей? Смотрите…

– Зашел случайно. Странный у вас товар…

– Ну, в быту эти вещи не нужны. Непрактичные «отходы жизни». Можно повесить на гвоздь. Экзотика… Для чудаков…

– И где вы их находите?

– Где как. Трачу пенсию, играю на дудке у ларьков, пишу в цирки. Знакомые есть в других городах. Главное, чтобы вещь была интересная. И обязательно – со следами рук. Отслужившая. Не муляж.

– Выходит, в убыток торгуете?

– Да и не торгую почти. Показываю. Где вы увидите настоящий африканский там-там? А колесо от рикши? Смотрите, как износилось! Или эта штука для подъема парусов…

– В нашем городе паруса? Тайга кругом!

– Вот видите. Непрактичные вещи. Другая у них планида. Что ни предмет – судьба. Вот кобура настоящего анархиста. Внюхайтесь! Призрак альбатроса революции…

Добросовестно нюхаю, но вместо запаха маузера, ощущаю лишь затхлость кожи.

– Не чувствуете? А я – слышу…

– И что же, покупают?

– Случается. Недавно один господин приобрел эфес от шпаги. Говорит, вызвал соперника на дуэль. Все же лучше, чем бумажниками тузить друг друга.

– Пытаюсь понять вас…

– Скучный наш город, пресный. Без изюминки. Нет у нас ни «чарли» своего, ни «мистера Икса»…

– Пожалуй. И контор многовато.

– Вот-вот. Вы на занятиях были? У мальчика…

– Заходил. Час выписывают яблоко.

– А в хоровой?

Он подводит меня к щели в стене. Засаленные пальцами доски выдают пункт его наблюдений. По примеру продавца наклоняюсь, прижимаясь к доскам.

– Смотрите! Летят!

– Разминка. Машут руками…

– А будто – взлетают. Может, оторвется кто…

Смотрю на него внимательней. Нормальный мужик, в общем. Вокруг детских глаз морщины, виноватая улыбка. Похож на клоуна в отставке. Скольких людей он рассмешил? Теперь не в силах крутить кульбиты, кричать «Оп – ля!».

Еще раз медленно обхожу этот музейный утиль. Что-то ирреальное чудится в не нужных миру предметах. Все как- будто настоящее, трудовое, а – бесполезное. Тут и старый английский стек, и персидский чурбан, и цилиндр эквилибриста. И даже подзорная труба без линз.

– Что же такой трубой делать?

– На звезды смотреть. А не хотите купить рог дырявый?

Он протягивает завиток рога, из которого, верно, не один кавказец выдул бочку вина. Рог безнадежно испорчен. Хотя, изловчившись, можно закрыть пробоину пальцем.