Карты четырех царств. Серия «Срединное царство». Книга вторая

Междумирье, решил Ул, похоже на зимнюю реку. Нырнул – и терпи через «не могу». Он ещё мальчишкой, живя в Тихой Заводи, нырял и терпел так часто и подолгу, что разучился бояться шуршащей льдинками воды, тьмы прочного свода-панциря, скользкого дна с ловушками коряг и вьюнами течений.

Сейчас он шёл к цели, которую однажды избрал. Он наследник атлов и значит, обязан понять, кто изуродовал мир бессмертных – мир, который Ул сперва счёл великолепным! Нет немощи старости, ущерба от болезни, страха незавершённых дел, предела развития. На всё хватит времени и сил. Как можно вывернуть совершенство наизнанку и сделать пыткой, каторгой, рабством? Пусть это наивно и слишком по-детски, но так хочется дойти и задать вопрос: зачем? Увидеть глаза королевы. Понять, что делает её королевой и почему никто, ни разу за всю вечность, не смог восстать? Даже Эн, могучий и мудрый дракон, даже он всего лишь оберегал малый клок прошлого… И, кажется, не справился, ведь Чиа едва ли не последняя из подобных ей вервров-ланей осталась на свободе.

Или Ворон Теней: воин, загадочный и волевой – тоже не смог одолеть навязанную ему роль стража. И гордый, вольный волк-одиночка – вервр с временным именем Ан, бывший багряный бес Рэкст… О нем не получается думать, как о враге. О нем болит душа… Как он там, ведь он единственный, кажется, смог очнуться и освободиться. Или – не смог? Тогда что сталось с девочкой, и как можно было доверить ребёнка Рэксту?

Именно об эту мысль Ул споткнулся. Он дёрнулся, забился суматошно – и обмяк. Оказывается, в междумирье можно увязнуть, как в омуте.

Сходство с зимней рекой усилилось. Ул едва не утонул в первую зиму после золотого лета, когда Лия помогла ему вернуть полноту здоровья. Он еще не понимал реку и переоценивал себя. Он радовался обретённой силе, горел жаждой построить дом, порадовать маму, доказать себе и ей: он вырос и справится с любым делом, даже большим… Он нырнул, скорее почуяв подтопленную дубовую колоду, чем увидев её на дне, в слоях ила. Он стремился к желанной цели – а течение тянуло и крутило, и полынья вмиг осталась далеко, высоко, невесть где… Сразу пришло понимание настоящей силы реки и своей ничтожности в мутном ледяном потоке. Искорка жизни, горсть тепла, один глоток воздуха – вот и всё, что ты собою представляешь. Тёмная вода перекатывает тебя в складках волн, выстуживает. Придвигаются тени – и делаются страшны небыли, совсем не пугавшие у очага, на берегу. Русалочьи волосы, колючий ус водяного, мертвящий взгляд утопленника… И уже не понять, что более настоящее, что тебя окружает: ледяная река – или мрачные, предсмертные страхи.

Тогда мальчишка-Ул смог проломить лёд и вернулся в студёную, но полную света и воздуха явь. Теперь юноша-Ул боролся с иной рекой, омывающей не берега – миры. И понятия не имел, где искать поверхность, какой толщины намёрз лёд из страхов и сомнений. Одно он знал наверняка: важно открыть глаза. Постараться увидеть, что путает и тянет, что мешает идти к цели.

Зрелище оказалось столь странным, что едва не погасило сознание. Ул скрипнул зубами, порадовался реальному ощущению – солёная кровь попала на язык! – и стал перемогать чуждость, искать способ вместить её, принять.

«Это можно счесть книгой на незнакомом языке, я успешно осилил одну, не понимая её знаков, несхожих с буквами», – предложил себе Ул и стал смотреть, как смотрят на книгу. Он старательно прорисовывал понятое контуром узора – словно под дальнейшую обработку разными кистями и красками.

Чуждость упиралась, не желала читаться, но постепенно поддавалась. Ул вроде бы принял себя, зажатого меж страниц безмерно огромной книги. Одна сторона казалась теневой, холодной, даже мертвенной – в ней узор воспринимался, как стёртый, обугленный. Он принадлежал прошлому, словно страницу давно сожгли.

Зато другая страница-сторона охотно раскрылась взгляду – тёплая, изменчивая.

Для себя Ул назвал стороны правой и левой, живой и мёртвой. В живой переливался красками летний лес, он радовался взгляду и расцветал в ответ на внимание. Стоило подумать: тут не хватает деталей, а там бы кстати смотрелся цветок, хитрый изгиб ствола – и они прорисовывались, занимали предложенное место…

Слева был тот же самый лес, – нехотя принял правду Ул. Тот же лес, но весь, до последнего изгиба ветки, зимний и мёртвый. Лес необратимо принадлежал прошлому, он сгинул, но нечто мешало страницам яви и небыли сомкнуться. Будто время здесь крутилось в глубоком, гибельном водовороте…

«Лес хранит долг или тайну, упрямо цепляется за явь и ждёт того, кому можно отдать бремя», – решил Ул, следуя наитию.

Он осторожно пошевелился – и стал протискиваться меж цветным летним лесом и его стёртой зимней тенью. Дальше, дальше – туда, куда тянула взгляд нить внимания. Именно там охотнее добавлялись подробности в узор. Взблёскивало золото, тонко и точно нанесённое – совсем как на заглавных буквах в книгах Монза…

Ул приноровился к движению и не удивился, когда оно вывело на поляну. Справа яркими пятнами впечатлений и воспоминаний лучилась жизнь. Слева стена тёмного льда создавала зеркало, и в нем мертвяще-точно отражалась красота давно сгинувшего лета. На грани холода и жара пульсировал единственный реальный во всей этой чуждости цветок. Алый, как свет в ладони. Он трепетал – и сердце сбивалось, чтобы подстроиться в такт.

«Я заберу тебя отсюда», – пообещал Ул.

Ненадолго лес сделался единым, настоящим. Ул вдохнул пряный, незнакомый аромат лета. Ощутил ветер другого мира, добрый и влажный, густо заполненный перламутром пыльцы. Краем глаза отметил полет бабочек, взмах птичьего крыла. Прошёл по траве, слыша её шелест и улыбаясь – росинки срывались и падали со звоном крохотных хрустальных колокольчиков.

Ул нагнулся к цветку и сложил ладони лодочкой, оберегая алость лепестков, как огонёк свечи. Коже стало тепло. Слуха коснулся шёпот: слов не разобрать, но звучит, как просьба. Цветок раскрыл лепестки, перенёс свой узор на ладони – и поблёк, впитываясь в кожу. Свет медленно потускнел, а затем распался в ничто загадочный лес: и живой справа, и ледяной слева. «Для кого этот цветок?» – запоздало подумал Ул. Но шёпот на незнакомом наречии не вернулся, не наделил даже намёком на ответ.

Междумирье снова стало рекой без дна и берегов. Ул вытянул вперёд руку. Он отчего-то знал: вот-вот ладонь ощутит поверхность и пробьёт её, позволяя вступить в новый мир.

Глава 3

В которой рассказывается о событиях лета 3213 года

Столичные истории. Дом, милый дом

– Матушка, я безнадёжный для семьи человек, – выговорил Дорн, глядя в пол.

Ула безмятежно улыбнулась, подозвала прилежного Шельму. Уже два года он называет себя учеником лекарки. Сперва казалось: рослому и ловкому парню скоро надоест горбиться над ступкой и перетирать травы, вязать узелки на пучочках и тщательно вымывать землю из мелких, спутанных корневищ. Но Шельма и его приятель Голос не унимались. Они искренне радовались новому делу. Общему для них, позволяющему обоим найти что-то важное.

Сейчас Шель – а его все чаще звали этим именем – сидел в углу, в тени, и всматривался в выражение лица Дорна, оценивал цвет кожи и дрожь пальцев, примечал пот, сбои в дыхании. Так он должен был опознать нарушение наилучшего для человека состояния души и тела. Это задание Шеля на всё лето. И он исполняет, от усердия прикусывая нижнюю губу – откуда выискал привычку? Обычно Шель молчит, пока не поймает обращённую к нему улыбку Улы, её разрешение высказаться.

– Дык… залить со всей дури валерьянкой. Или кулаком в под дых? – смущённо сообщил Шель, двигаясь ближе. И сам побурел щеками и шеей от нелепого своего совета. – А чё? Он же ж дурью мается.

– Ваш ученик и без Голоса сделался говорлив, – встрепенулся Дорн, во взгляде блеснуло раздражение. И погасло, вытесненное грустью. – Под дых… я не прочь размяться. Матушка, что делать? Я старался верить, что всё наладится, если выждать. Но Чиа не привыкает к городу. Пока у нас жили Лия и Сэн, она держалась. Пока кормила грудью и надеялась, что сын будет в неё – ланью, а не в меня… Только малыш тот ещё хищник, настоящий красноглазый ноб Боув.

Дорн улыбнулся. Сын – особая тема. Когда нет уже никакого способа смягчить норов старшего мужчины семьи Боув, ему скороговоркой кричат нечто вроде: «Ваш малыш так подрос, весь в отца!»… И вызов на поединок остаётся невысказанным, Дорн убирает ладонь с рукояти клинка, расплывается в улыбке и принимается, удивляясь себе, болтать о пользе овсяной каши или о лучших методах обучения детей основам боя.

– Ты собирался сменить зверя, – припомнила Ула. – Мы думали, помогали… Монз нашёл ценный текст и написал тебе ещё один, вроде бы важный для такого дела.

– Сменил, – без радости кивнул Дорн. – Тигра на медведя. Мне казалось, дело полезное, было трудно… Теперь я обожаю мёд и кашу. Почти безразличен к мясу, но ценю рыбу. В холода меня тенет ко сну до заката. Я старался! Но дело вышло пустое… А она всё равно плачет ночами. Запах хищника. Она молчит, но я знаю. Что же нам, в лес уходить? Или мне уходить, одному?

– Трудно поверить, но ты… жалуешься? – Ула чуть наклонила голову, вслушиваясь в тон и искоса поглядывая на Шеля.

Тот вскинулся, мотнул головой – нет, напрасный навет! Дорн хмыкнул, заметив порыв Шельмы, кивнул благодарно. Мол, всё так, разве я пришёл бы жаловаться? Разве… Дорн сник. Он, судя по всему, уже и сам не знал, на что готов. Если Чиа поможет жалоба, годна и она.

– А схожу-ка я в гости к вам, – решила Ула.

– Матушка, но Лия сказала… – начал Дорн.

– Нельзя же ж! – вскочил на ноги Шельма.

– Что-то не то, что-то неладно, – не слушая обоих, нахмурилась Ула.

– Шель смотрел. Пусть глянет снова, – насторожился Дорн. – Вам нельзя выходить. И Лофр так сказал, я знаю.

Ула смущённо повела рукой – помню, с ним не спорю… а всё же сделаю по-своему. Дорн даже кашлянул, вспомнив: блистающий при дворе бес Альвир люто ненавидит травницу! Так и не остыл с той первой их встречи. Не забыл своего позора… Этот бес – не граф Рэкст, который смотрел на людей сверху вниз просто из-за разницы в силе и опыте, не опускаясь до мелочной мести, до доказательства того, что в доказательстве не нуждается. Как он называл это? «Я – высший хищник!»

Альвир, увы, даже не хищник. Он – вьюнок, так сказала однажды Ула, грустно улыбаясь. Добавила: у этого беса нет спинного хребта, и, хотя он способен достать до неба, но прежде ему надо найти ствол, по которому можно ползти ввысь. Ещё Ула шепнула, что жадный вьюн, утверждая своё величие, сушит тех, кто дал ему опору.

По весне Ула стала законной хозяйкой «Алого льва». Гости и ученики, не удостоенные права именовать её «матушка», кланялись и называли нобой Баст. Или того хуже – нобой хэш Баст, ведь Лофр хэш Баст ввёл её не только в имущественные права, но и вписал в фамильное древо рода.

В день свадьбы Ула получила с посыльным роскошный букет роз – и сверх того свёрток. Книгу, написанную по указанию Альвира. Очень дорогая работа, переплёт с золотом и самоцветами. Внутри, под обложкой, короткий пересказ известной сказки о княжне, уснувшей после укола о шип розы. Только в дарёной книге княжна умерла. Половину текста занимало описание болезни и мучительной кончины, и в этой части книги всякая правая страница отводилась под рисунок. Умирающая княжна была один в один – Ула… Даже свадебное платье прорисовано до мелочей. Значит, доверенные люди Альвира выведали нужное у портных. Лофр о подарке узнал, но текста не прочёл: книгу у него из рук утянул и успел сжечь Шельма. Иначе наставник лучших наёмников в столице, пожалуй, явился бы воевать дворец Альвира. Тот очень надеялся на вспышку слепого гнева. Это знал Дорн: после свадьбы именно он сопровождал к бесу хэша Хэйда. И по пути учуял, услышал до сотни бойцов в засадах. Их оружие пахло остро, травянисто. Резкие ароматы щекотали ноздри, дразнили воображение – и оставались нераспознанными. Но Дорн не сомневался в ядовитой смертоносности запаха.

Лёгкая ладонь Улы коснулась запястья. Дорн вздрогнул, возвращаясь из задумчивости. Травница улыбнулась светло и тихо.

– Не переживай. Дважды я стояла на краю. Оба раза было так страшно, и не высказать, а после… я вроде бы договорилась с собою. Что толку в страхе? Или вот ещё: ты посуди, а каков страх у беса внутри! И сверх того пустота. Весной, прочтя ту книгу, я собиралась повидать его. Уж так ему дурно… Монз показал мне записи, что сделал со слов багряного Рэкста. Тогда мне сделалось ясно, что Альвир происходит из второго царства. К зелёному лесу его душа близка. Что же он сам со своей души сдирает кору?

– Не стоит страдать по всякому уроду, – прорычал Дорн.

Рука Улы легла на его кулак, похлопала, потребовала расслабить мышцы.

– Ты белый лекарь. Особенный, прирождённый. Но в лечении пока не преуспел. Учись у Шеля. Быть лекарем – большая работа. Сперва усвой привычку прощать людей. Покуда у тебя не получается столь важное, но ты перемогай. Чиа станет легче дышать, когда справишься.

– Он не человек. Он чудовище! Он не пожалеет ни вас, ни…

– Отговорки имеются всегда, – Ула жестом предложила Шелю собирать короб и закладывать двуколку. – Разве я прошу назвать беса светочем доброты? Я хочу и требую, чтобы ты не рычал и не уходил в злость с головой, как в болото.

Дорн кивнул. Он был в злости не просто с головой! Он был раздавлен жаждой прикончить Альвира. Он видел однажды, как багряный бес рвал соплеменника. Память сладко и фальшиво обещала: и ты справишься. Ты тоже хищник…

– Мы скоренько обернёмся, – сказала Ула, когда близ конюшни ей загородил дорогу сам Омаса, первый ученик. Огромный и непререкаемый, как скала.