Половецкие войны

– Этак не годится, княже. Прощай.

Что же остаётся ему? Бросить всё и бежать на Русь, ведь он так сильно скучает по ней, по родным местам, по Чернигову, с детства близким его улочкам, площадям, соборам? Ведь он знает и помнит там каждый дом, каждый камень, каждое дерево!

Но вот всплывает в его памяти сначала ссылка на Родос[59 - Родос – остров в Эгейском море, в Средние века принадлежал Византии, был местом ссылки знатных лиц.], а затем словно выныривают из призрачного тумана лица Всеволода, Святополка, Мономаха – злейших врагов, отнявших у него отцовские земли, и жажда мести и власти подавляет иные чувства и мысли, поглощает всё существо и влечёт, влечёт неостановимо из облитой солнцем Тмутаракани в бескрайние просторы половецких степей.

Да и что Тмутаракань?! Злата, сребра, чтоб чеканить монеты, покуда хватает, а вот земли мало, больших урожаев не соберёшь. Мог бы Олег процветать, мог бы иметь огромные доходы от торговых пошлин, мог бы платить дружинникам звонкие арабские дирхемы[60 - Дирхем – старинная арабская монета.] и ромейские[61 - Ромейский – византийский. Ромеи (т. е. граждане Рима) – самоназвание византийцев. Ромея – Византия.] номисмы-скифагусы[62 - Номисма-скифагус – византийская монета.] с ликами базилевсов[63 - Базилевс (василевс) – титул византийского императора.], да где взять их – поток торговцев с товарами иссяк, как пересохшая речка. Не до торговли стало людям на Чёрном море: под Константинополем[64 - Константинополь (Новый Рим) – столица Византии, ныне – г. Стамбул в Турции.] рыщут турки и печенеги[65 - Печенеги – тюркоязычный союз племён, в XI веке были вытеснены половцами из причерноморских степей и кочевали в Нижнем Подунавье.], на Дону половцы, «любезные соузнички», так и ждут, как поедет из Тмутаракани какой купец с товаром – тотчас, стойно волки алчные, кинутся и отберут всё его добро. Поневоле станешь глядеть на Черниговский край – земля жирная, чернозём, пашни сколько угодно, реки полноводны, богаты рыбой, леса с бортями[66 - Борть – улей в дупле дерева.] и пушным зверем. Доходы там – не сравнить с тмутараканскими.

Князь с трудом оторвался от невесёлых размышлений.

Засеребрился впереди Донец, на берегу его открылись взору хорошо знакомые земляные укрепления Шаруканя. Олег поторопил своих людей. После долгого утомительного пути ему хотелось, наконец, вернуться в свой свежесрубленный терем… Хотя разве можно считать своей собью[67 - Собь (др. – рус.) – собственность.] то, что столь далеко от Руси, её сёл и городов, от милого сердцу Чернигова?! Что он, князь Олег, имеет здесь, что ему дорого? Да, у него жена-красавица, ромейская аристократка Феофания Музалон, дети, холопы, кони, но более ничего и нет: ни власти, ни уважения, ни славы, ни родины!

Челядинцы кланялись князю в пояс и смотрели исподлобья испуганно и заискивающе.

Навстречу Олегу, громкими возгласами приветствуя отца, выбежали трое маленьких сыновей в долгих белых рубашонках: Всеволод, Игорь и Глеб, очень похожие на свою мать, светлолицые, черноволосые, с большими чёрными глазами. Олег брал их на руки, сажал на плечи и клялся сам себе в том, что дети его получат принадлежащее им по праву – родину их отца, Чернигов. Ради этого стоит претерпевать лишения и, унижая своё достоинство, просить ханов о помощи. Пусть так, чужими руками, руками врагов Руси, но он, Олег, вернёт себе княжеский стол и отомстит. Иначе и жить ему более не к чему.

Глава 6. Сговор

Как только хан Тогорта и солтан Арсланапа спрыгнули с коней, отрок[68 - Отроки – категория младших дружинников. Считались выше гридней. Часто выступали в роли послов, гонцов.] побежал доложить князю Олегу о приезде знатных половцев. Широко улыбаясь и прикладывая в знак уважения руку к сердцу, Олег поспешил навстречу разодетым в богатые ромейские платья гостям. Серые глаза его лихорадочно блестели. Что скажут на сей раз сыроядцы? Дадут ли, наконец, обещанную ему помощь?

Олег пригласил половцев в походную вежу[69 - Вежа – здесь: временное жилище, шатер.]. Челядинец разлил по чашам синеватый кумыс. Тогорта коснулся устами пьянящего напитка, брезгливо поморщился и отставил чашу в сторону.

– Урус не умеет делать кумыс! – Он презрительно скривился.

– Да извинит меня хан. Покуда не научились. Но коль поживём тут ещё лет пять, мыслю, содеем как надоть, – промолвил Олег с заметной издёвкой в голосе. – Токмо сколь же скоро ты, о великий хан, снизойдёшь до моей мольбы?

Тогорта засмеялся, неприятно обнажив редкие зубы.

– Мы с солтаном Арсланапой идём в землю урусов. Дашь золото – посадим тебя в Чернигове. И знай: я всегда держу свои клятвы! Пусть хоть один белый или чёрный кипчак скажет, когда хан Тогорта нарушал своё слово, – я вырву ему его лживый язык! – воскликнул он запальчиво.

Олег закивал головой в знак одобрения, но затем, беспокойно взглянув на внезапно умолкших половцев, спросил:

– И сколько ж ратников у вас?

– Много, каназ, – прохрипел, прокашлявшись, Арсланапа, высокий кипчак примерно равных с Олегом лет, темноволосый и смуглолицый, с лицом, изрезанным рядом глубоких шрамов. – Я их не считал.

– И когда ж мыслите вы выступать?

– Потерпи, каназ. Недолго осталось. Когда наши кони насытятся травой и станут быстры, как ветер в поле, мы сокрушим силу урусов! – хищно осклабившись, ответил Тогорта.

– Знай, каназ, – Арсланапа придвинулся к уху Олега и негромко, почти шёпотом сообщил: – Нет в Чернигове покоя. Мои люди говорят: народ бунтует, тебя хотят на стол. Мономах много людей убил, казнил.

– Вот лиходей! – злобно вскричал Олег, вскочив с кошм. – Ну, я вот ему покажу! Что умыслил! Мирных горожан живота[70 - Живот – здесь: жизнь.] лишать!

Он в гневе потряс кулаком.

– Имей терпение, каназ, – промолвил Тогорта. – Придёт расплата за пролитую кровь.

– Платить как будешь, каназ? – лукаво сощурив узкие рысьи глаза, спросил Арсланапа.

– Злата отсыплю, солтан, – ответил не раздумывая Олег. – Сёла же и деревни окрест Чернигова отдаю вам за помочь[71 - Помочь (др. – рус.) – помощь.]. Берите тамо столько добра, сколько захощете.

Арсланапа, не скрывая удовлетворения, заулыбался и закивал.

…На ночном небе уже давно светила луна и тускло мерцали звёзды, а Олег всё пребывал в раздумье, обхватив руками голову. Ну, придёт он на Русь – и что там обретёт, что увидит? Вся жизнь – сорок лет – пролетела столь быстро и столь глупо! Кто он такой? А кем был?

Раньше у него был свой дом, своя земля. Был отец, князь Святослав, всегда и во всём ставший ему примером. И его, Олега, Святослав любил паче остальных сыновей, хотя Глеб, Роман и Давид были старше. Это ему был завещан черниговский стол. Давид – всегда спокойный, рассудительный, незлобивый – он бы уступил. Но в единый день всё переменилось. Отец умер, и хитрый кознодей Всеволод, захватив киевский великий стол, прибрал к рукам Чернигов, а он, родившийся и выросший в Чернигове, любимец дружины и горожан, попал в лапы коварных ромеев. Брат Глеб погиб при не совсем понятных обстоятельствах в земле финнов, говорят, расправились с ним новгородские прихвостни Всеволода и Святополка; другого брата, Романа, убили по приказу половецкого хана Осулука, ныне уже также почившего в Бозе. Потом были годы ссылки на Родосе. Всё же он вырвался из полона, но оказался вдруг совсем один, с горсткой верных сподвижников посреди поросшей диким ковылём степи, рядом с немытыми грязными половцами – единственными союзниками в борьбе за отчий стол. Что же дальше? Сердце князя учащённо забилось. Неужели он сможет вернуть утерянное?! Хоть бы поскорей вышли половцы в Русь! А там… Уж лучше погибнуть, пасть в сече, чем до конца дней влачить столь жалкую участь – просить, вымаливать у Тогорты воинов, самому жить в степи, кочевать, подобно дикому половчину! Ни кола ни двора! Хуже, чем у любого смерда[72 - Смерды – категория зависимого населения на Руси. По-видимому, смерды были тесно связаны с князем.] на Руси!

Олег велел челядину зажечь свечи, достал лист харатьи[73 - Харатья – пергамент.] и, склонившись над низким походным столиком, стал писать грамоту младшему брату Ярославу в Тмутаракань. Ровными прямыми буквами он старательно вывел:

«Вопрошаю тебя, брат мой Ярослав, как здоровье твоё и как тебе там Бог помогает? Нынче приехали ко мне князья Тогорта и Арсланапа, сказывали, будто скоро пойдут на Чернигов. Потому прошу тебя выслать мне злата, сребра, и ратников добрых пришли такожде. Брат твой Ольг».

Сзади подошёл Арсланапа. Скребя за пазухой ногтями (грызут вши), он наклонился к Олегову плечу и спросил:

– В Таматарху[74 - Таматарха – хазарское название Тмутаракани.] пишешь? Брату?

Олег кивнул и сложил лист вдвое.

– Скажи, солтан, – князь вдруг вздрогнул и резко вскинул голову. – Кто и за что убил брата моего Романа?

– Я не убивал его, каназ. Это Осулук, он убил. Ты хочешь отомстить ему? – Арсланапа натянуто рассмеялся. – Мёртвым не мстят, каназ. Он умер. Ехал, упал с коня в траву. Душа его теперь далеко от нас.

– Что Роман содеял Осулуку худого?

– Не знаю, каназ. – Солтан пожал плечами. – А если бы знал, не сказал тебе. Зачем ворошить прошлогоднюю траву, каназ?

– И вправду. – Олег тяжко вздохнул. – А грамотку сию надоть заутре[75 - Заутре (др. – рус.) – завтра.] ж и отослать, – молвил он, подымаясь с раскладного стульца. – Мешкать не стану.

…Утром особо доверенный Олегов дружинник, вздымая пыль на степной дороге, помчал с письмом на юг, в Тмутаракань, где с нетерпением ждал вестей от брата молодой Ярослав.

Глава 7. В осаде

Как всегда, половцы напали внезапно. Оттеснив сторожевые Мономаховы отряды, они прорвались к берегам Выстри[76 - Выстрь – ныне Остёр, река в Черниговской области, приток Днепра.] и, спалив дотла окрестные сёла и деревеньки, змеёй метнулись к Чернигову.

Город уже давно жил в тревожном ожидании, по приказу князя Владимира все ворота в окольном граде и Третьяке[77 - Третьяк – район в юго-западной части древнего Чернигова.] были закрыты, мосты подняты, на заборолах и стрельницах заняли места неусыпные стражи.

Всё новые и новые половецкие орды стекались к берегу Десны, к Стрижени[78 - Стрижень – река, впадает в Десну возле Чернигова.], занимали места у Болдиных гор, на курганах и возле Предградья. Дозорные русские воины на башнях, с сокрушением качая головами, подсчитывали число обступавших Чернигов вражьих отрядов. Ветер гнал на город клубы чёрного дыма – немые страшные свидетельства бесчинств степняков в сёлах, которые Олег, как и обещал, отдал на разграбление в награду за «помочь».

Ночью половцы разожгли вокруг городского вала десятки больших костров.

«Утра ждут», – размышлял, стоя на забороле[79 - Заборол – площадка наверху крепостной стены.], Владимир. Он с тревогой следил за взвивающимися ввысь столбами огня на равнине перед стенами. Помощи ждать ему было неоткуда. Много ратников полегло в несчастной сече на Стугне, а вдобавок Святополк за его спиной сотворил с половцами мир и теперь спокойно выжидает, сидя за киевскими стенами, как будут дальше развиваться события.

«Словно в кольце огненном сидим тут. Может, прорваться испробовать? Сей же час, покуда темень? И что же: отдать Чернигов Ольгу и половцам, отдать на разграбление, отдать задаром?! Идти в Киев уговаривать Святополка помочь? Пустое, он отговорится под любым предлогом. Тем паче что заключил давеча[80 - Давеча (др. – рус.) – недавно.] мир с ханом Тогортой и даже взял в жёны его дочь. И разве мне хочется повторять путь покойного отца, когда тот, изгнанный тем же Ольгом, молил о помощи отца Святополка, Изяслава? Нет, биться буду, покуда сил хватит. А после?…Нечего загадывать, на всё воля Божья!»

Князь ещё раз обошёл кругом крепостные стены, подбадривая дозорных, и с беспокойством посмотрел на восток: скоро ли займётся заря.

– Ты б поостерёгся, княже, не ходил бы по стене. Стрела какая шальная прилетит. Пущают они стрелы-то. – Сотник Годин старался прикрыть Владимира щитом.

– Понапрасну за меня не тревожься. Мне на роду написано до ста лет жить, – отшучивался князь. – Да и нощью кто ж стрелять-то будет? Рази полоумный какой. Не видать ведь ничтоже[81 - Ничтоже (др. – рус.) – ничего.].