Жемчужное ожерелье

Кто такой Степан Кудряшов и зачем он Витьку, она, научный сотрудник краеведческого музея, к своему стыду, даже не спросила. Позже узнала, что Витёк напал на след дочери купца Масленникова, которая с началом революционных событий куда-то исчезла. На антресолях доставшейся ему по наследству квартиры он нашёл два старых, загадочных письма, жёлтых, стёршихся на сгибах до дыр, написанных ещё дореформенным языком. В адресатах значилась неизвестная «милая сестрица», подписаны они были Дарьей Кудряшовой, но по упомянутым в письмах фактам Витёк предположил, что это и есть Дарья Масленникова, против воли отца сбежавшая замуж за простолюдина Степана.

Каким-то образом Витёк сдружился с директором и стал периодически наведываться в музей. Лиля удивлялась их дружбе: такой энергичный, волевой Иван Васильевич, всегда знающий конкретно, чего хочет и что для этого нужно сделать, – и ни рыба ни мясо Витёк.

Раиса Степановна, тоже научный сотрудник, с которой у Лили был один на двоих кабинет, их дружбы боялась. Ей казалось, Витёк метит на её место. Она была уже на пенсии, хоть по виду никто и не сказал бы: ухоженная, аккуратная, стройная, всегда намакияженная и наманикюренная. В тайне Лиля завидовала её умению ухаживать за собой и красиво одеваться.

– Иван Васильевич ведь не дурак, он никогда вас на этого географа не променяет! – успокаивала она Раису Степановну, но та словно помешалась на своих нафантазированных страхах, даже стареть начала, появились мешки под глазами.

Витёк стал для Раисы Степановны чем-то вроде объекта пристального изучения. Именно от неё Лиля узнала, что ему двадцать восемь лет, что он не женат и никогда не был, что родом он из их городка, но ещё ребёнком мать после развода с мужем увезла его в деревню к своим родителям. Там он вырос, перебрался в областной центр, выучился в педагогическом, однако в школе не работал, устроился менеджером в туристическую фирму. Здесь, в их городке, у него остались отец и бабушка. У отца больше не родилось детей, и сам он умер рано. Витёк оказался единственным наследником бабушкиной квартиры, куда и перебрался прошедшим летом, перед началом учебного года. В школу идти работать не хотел, но ничего более подходящего для него не нашлось.

Иногда Лиля сталкивалась с ним в вестибюле или в коридоре музея, здоровалась и тут же забывала о его существовании. Вспоминала, когда Ярослав получал по географии плохую оценку, злилась, но, как только учебник захлопывался, снова забывала. Она забыла даже случай, когда Витёк сфотографировал её на телефон, – настолько он ничего для неё не значил. А потом тот случай стал второй найденной в тёмных закоулках памяти жемчужинкой, и, разглядывая её, Лиля недоумевала, как могла забыть, не придать этому значения!

Она тогда стояла в вестибюле и сквозь стекло пластиковой двери высматривала машину Кирилла, он должен был забрать её с работы. На улице шёл дождь, поэтому она ждала внутри. Ни шагов, ни звука камеры не услышала. Неосознанно почувствовав что-то, обернулась и увидела Витька и нацеленный на неё телефон.

– Это зачем? – возмущённо вытаращила глаза.

Он ничего не ответил. Нахально, как ей почему-то показалось, улыбнулся, вышел под дождь и исчез для неё во всех смыслах этого слова.

Третья жемчужинка появилась благодаря сломавшемуся ключу. Рабочий день закончился, Лиля захлопнула дверь кабинета, и тут же вспомнила, что оставила на столе телефон. Вставила ключ в замок, торопливо повернула его, а тот вдруг застрял. Она поднажала, ключ сухо щёлкнул и обломился.

– Блин! – с досадой вырвалось у неё.

– Что случилось? – поинтересовался Иван Васильевич, закрывавший в тот момент свою, соседнюю, дверь.

– Вот, – Лиля растеряно протянула на ладошке отломившийся кругляшок ключа.

– Завтра вызовем мастера, – пообещал директор.

– У меня там телефон… – жалобно проронила она, почувствовав себя без гаджета такой беспомощной.

– Я могу попробовать открыть! – высунулся из-за спины директора Витёк. – Сейчас только инструменты из машины принесу!

– Ну попробуйте, – вяло разрешила Лиля. Она совсем не верила в Витька.

Он кинулся вниз по лестнице и вернулся с металлическим чемоданчиком, раскрыл его на полу, опустившись на одно колено. Лиля наблюдала, как Витёк ковыряется в замке, и снова поймала себя на мысли, что ей нравится смотреть на его руки. Вроде бы ничего особенного в них не было, обычные мужские руки: крепкие, с широкими ладошками, со средней длины пальцами, с бесцветными волосками на тыльной стороне ладони…

Через несколько минут замок был побеждён. А вместе с ним и сердце Лили. Нет, она ещё не влюбилась, но из «ни рыбы ни мяса» Витёк возрос в её глазах почти до героя.

…А потом в музее проходила двухдневная региональная конференция, на которую съехались школьники и студенты с педагогами со всей области. Хлопот было много: встретить, приветить, разместить, накормить, провести культурную программу, затем основную, отжюрить, наградить, проводить… Работы хватило всем, даже Витьку.

– Видишь, как старается? – расстраивалась Раиса Степановна. – Хочет шефу показать, что готов хоть бесплатно работать.

А Лиля была уже и не против, чтобы шеф взял его на работу. Раису Степановну жалко, конечно, но ведь она и в самом деле уже пенсионерка. Положено идти на пенсию – значит надо идти, уступать место молодым.

Лилю и Витька, будто две лодочки, болтало, качало на волнах суеты и постоянно сталкивало друг с другом. Каждый раз, как он оказывался рядом, у неё что-то приятно замирало внутри, и она удивлялась самой себе: почему это он казался ей раньше некрасивым? Нормальное у него лицо, и ничего на нём в кучу не собрано, и нос не картошкой… Не успела она опомниться и поразмышлять над причинами такой разительной перемены, как они уже пили вместе чай, обсуждая работы участников и нарочно не соглашаясь друг с другом. Возникшая между ними игра в спор напоминала пинг-понг: с весёлым азартом они бросались друг в друга фразами и отбивали их. Чай закончился, а игра продолжалась. Они шли по коридору – и спорили, спускались по лестнице – и спорили. Лиля вдруг неуклюже споткнулась на ступеньках, Витёк тут же галантным движением подал ей руку. Лиля, преодолевая смущение, протянула ему свою… и, будто две лёгких лодочки, её и Кротова неотвратимо повлекло, понесло течением куда-то в открытое море…

«Нельзя! Вернись! Это опасно! Будет больно!» – кричал с берега разум.

«Я согласна! – прощально махала ему опьяневшая от счастья Лиля. – Согласна на всё, что придётся вытерпеть потом, только бы сейчас это не заканчивалось!»

Присутствие Витька заряжало её энергией, оба дня она кружила по музею, будто заведённая, и только к концу второго почувствовала, как на самом деле устала. Ноги, привыкшие к балеткам, зверски гудели от каблуков.

Проводив последних участников, коллеги тут же, не удаляясь от выхода, собрали «экстренное совещание», решали, кого командировать в магазин, а Лиля села за пустующий столик регистрации. Витёк прохаживался вдоль окон, пытаясь напустить на себя равнодушный вид, но в его движениях проскальзывало что-то выжидательно-нервное, и Лиля догадывалась, что это из-за неё. Вдруг он оторвался от окон, быстро прошагал через коридор к столу, за которым она отдыхала. Решительно развернув спинкой вперёд стоявший у стола стул, сел, на пару мгновений вонзил в Лилю честный, полный отчаяния взгляд и уронил голову на руки. Было в этом что-то похожее на то, как собака кладёт голову у ног хозяина. Лиля простонала внутри себя: так хотелось коснуться пальцами его волос, узнать, какие они на ощупь… Но, к счастью, она не до конца распрощалась с разумом: рядом люди, нельзя, чтобы они что-то заподозрили. Поэтому на её лицо наползло недовольное выражение, дескать, разлёгся тут, и руки крепко-накрепко скрестились на груди в замок. Она даже отодвинулась от стола подальше.

Сзади неслышно подошёл директор. Его рука по-отечески потрепала Лилю по плечу. Он всегда относился к ней теплее, благосклоннее, чем к остальным сотрудникам. Лиле было жутко неудобно из-за этого перед коллегами, но сейчас вниманию шефа она обрадовалась: поняла, что он хочет выручить её из неловкой ситуации.

– Устали, Виктор Михайлович? – спросил шеф с усмешкой.

– Есть немного, – глухо ответил Витёк, медленно поднял голову, зевнул в ладошки, потёр глаза, будто и правда его сморила усталость.

Лиля изо всех сил продолжала изображать на лице недовольство, а сердце в это время подпрыгивало от радостного предчувствия: что-то будет, обязательно будет!

То, что было потом, оказалось совсем не таким, как хотелось сердцу. Полтора года пустых надежд, глупых ожиданий, выворачивающей на изнанку тоски… Может, протяни она руку – и всё сложилось бы иначе. Ведь не голову тогда он принёс ей, всего себя принёс, а она, получается, отказалась. А может, дело в другом. Наверняка он поразмыслил о последствиях, понял, что не готов к ним, и передумал плыть с Лилей в открытый океан. Может, уже следующим утром он проснулся, стряхнул с себя наваждение и зажил спокойно. А она не смогла.

Кротов стал реже приходить в музей. Раиса Степановна торжествовала:

– Видно, дал ему шеф от ворот поворот!

– Угу, – соглашалась с ней страдающая Лиля. Каждый день без него казался прожитым впустую. А таких дней было много, очень много, и она порой недоумевала: что подогревает её чувства, что питает их, если ничего не происходит? Даже в те дни, когда судьба решала сжалиться над ней и подстраивала встречу, ничего толком не происходило. Обычно они с Кротовым сталкивались где-нибудь в коридоре, на секунду-две крепко прилипали друг к другу взглядами, затем с треском отдирали их друг от друга и расходились каждый в своём направлении.

Любовь отнимала все силы. Лиля барахталась в ней, тонула, захлёбывалась ею. Не могла выплыть. Не могла работать. Смотрела в монитор – и проваливалась в мысли о Кротове. Вытаскивала себя и проваливалась снова. Вытаскивала и проваливалась. С утра до вечера.

Вечером приезжал Кирилл, вёз её полуживую домой. Она не хотела видеть Кирилла, не хотела домой, и если бы не Ярослав с Егоркой, два её якоря, то однажды точно вышла бы из музея с чёрного хода и убрела куда глаза глядят. Она жила тогда на одном материнском инстинкте, как на автопилоте. В полубессознательном состоянии покупала продукты, готовила еду, делала уроки с младшим, второклассником, помогала с географией старшему, гладила рубашки, чистила брюки… Разговаривала о чём-то с Кириллом, но не потому, что интересно было разговаривать, а потому, что так должно быть в семье. Улыбалась сыновьям и мужу, даже смеялась вместе с ними, однако видела и слышала их только наполовину, словно через толщу океанской воды.

Если бы Лилю спросили, она не смогла бы объяснить, зачем ей Кротов. Рушить семью, травмировать детей, однажды уже переживших уход отца и осчастливленных его возвращением, она не собиралась. Их семья напоминала судёнышко с залатанным днищем, но всё же это судёнышко браво держалось на плаву, и рисковать им Лиля не имела права. Случись что – Кротов не справится с ролью капитана. А скорее всего даже не попытается им стать, струсит.

Она не знала, что стала бы она делать, если бы он вдруг пришёл и сказал: «Я не могу без тебя». Встречаться тайно? В их маленьком городке, где все всё видят и всё друг про друга знают, это невозможно. Она прекрасно понимала: у них нет будущего, – но всё равно ждала, что он однажды придёт и скажет эти слова. Злилась на себя, ругала себя – и ждала.

Когда ожидание становилось невыносимым, Лиля начинала делать глупости, за которые потом хотелось сгореть от стыда. Вытаскивала у Ярослава из сумки спортивную форму или тетради с домашним заданием, а потом несла их ему, якобы забытые, в школу, угадывая аккурат к уроку географии. Добывала жемчужинки. В самое последнее мгновение перед тем как заглянуть в класс, её охватывал ужас: а вдруг Кротов сейчас обо всём догадается? И она делала каменное лицо, всеми силами изображая равнодушие, отдавала Ярославу «забытую» вещь и стремительно уходила прочь.

Долго боролась с искушением написать Кротову. «Он же тебе не пишет! Хотел бы – давно бы уже написал! – убеждала себя и принималась сама с собой спорить: – А может он хочет, но боится? Так же, как я, боится ошибиться, оказаться в дурацком положении? Нет, ему ещё страшнее, чем мне, ведь я не свободна. Я должна как-то падать ему сигнал!»

В конце концов искушение победило, трусливое сообщение из одного слова «Привет!» было отправлено «на разведку». Лиля с перепугу захлопнула ноутбук и долго не могла насмелиться открыть его. «Дура! Дура! – ругала себя. – Стыдно-то как! Никогда больше не зайду в интернет!»

На душе стало немного спокойнее, когда придумала, как выкрутиться: «Скажу, дети баловались».

Кротов ответил. Лилю словно кипятком ошпарило, когда она увидела, что её дожидается сообщение от него.

«Привет! Что нового в музее?» – интересовался он.

Это могло бы стать началом переписки, но тогда она так измучилась от переживаний и стыда, что хотела только одного: поскорее исправить содеянную глупость.

«Извини, это не я, это мальчишки», – исправив одну глупость, она тут же сотворила другую. Тоненькая, слабенькая, только-только образовавшаяся между ними ниточка лопнула. Лиля какое-то время ждала, не напишет ли он ещё что-нибудь. Потом поняла: ничего не напишет. Как писать, зная, что к её страничке имеет доступ вся семья?

Месяц тянулся за месяцем. Закончилась осень, прошла зима. Лиле нисколько не легчало. Она сетовала на то, что от любви до сих пор не изобрели лекарств, и пыталась «лечиться» советами психологов из интернета. «Настоящая любовь бескорыстна, – говорилось там. – Не нужно путать её со страстью. Любящий настоящей любовью счастлив одним тем, что любит. Не любовь причиняет боль, а желание обладать».

Лиля впадала в отчаяние: «Красиво. Но покажите мне человека, который умеет любить правильно, не желая обладать, видеть, разговаривать, прикасаться…»

Как она жалела теперь, что не раздавила своё чувство к Кротову в самом начале, когда ещё можно было с ним бороться! А сейчас оно разрослось, его корни опутали и душу, и тело, проникли в каждую клеточку, и пили, пили из Лили жизненные соки. По утрам ей казалось, что у неё не хватит сил встать, вечерами – что ослабевшие ноги не донесут её на второй этаж до квартиры. А любовь сидела в её сердце, как на троне, и повелевала: давай, делай что-нибудь! Придумывай что-нибудь!