Обманутое время

Усмехнувшись, она протянула ему тарелку.

– Прогресс постепенно избавляет нас от домашнего труда. Лет через сто, наверное, каждая домохозяйка обзаведется роботами-слугами. Роботы будут складывать тарелки и чашки в специальный отсек внутри себя и все стерилизовать.

– Не через сто, а через сто пятьдесят. Кстати, что мне нужно делать? – Кэл с озадаченным видом вертел тарелку в руках.

– Вытирать.

– Чем?

Либби насупилась и кивком указала на аккуратно сложенное полотенце:

– Вот этим.

– Ясно. – Кэл кое-как вытер тарелку и взял другую. – Я собирался взглянуть, что осталось от моего звез… самолета.

– Дорогу почти наверняка затопило. Возможно, «лендровер» и пройдет, но я считаю, на всякий случай лучше выждать еще денек.

Кэл вздохнул с плохо скрываемой досадой.

– Ты покажешь, где он находится?

– Нет. Я сама тебя отвезу.

– Ты и так много для меня сделала.

– Возможно, но ключи от своей машины я тебе не дам, а пешком, да еще по таким дорогам, ты вряд ли доберешься. – Либби вытерла руки уголком посудного полотенца.

Калеб нахмурился, пытаясь придумать какой-нибудь благовидный предлог, чтобы она с ним не ездила.

– Хорнблауэр, почему ты не хочешь, чтобы я посмотрела твой самолет? Даже если ты его угнал, я все равно не догадаюсь.

– Я его не угонял, – возразил он так запальчиво, что Либби сразу ему поверила.

– Тогда ладно, я помогу тебе найти место крушения, как только дорога станет проходимой. А пока садись, я осмотрю твою рану.

Кэл осторожно ощупал повязку.

– Вроде все в порядке.

– Тебе больно. По глазам вижу!

Он покосился на нее. В ее взгляде он прочел сочувствие, тихое, доброе сочувствие, отчего сразу захотелось зарыться лицом в ее волосы и во всем признаться.

– Я осмотрю рану, дам тебе пару таблеток аспирина и, может, сделаю перевязку. Садись, Кэл. – Либби взяла у него полотенце и подвела к стулу. – Будь умницей.

Он сел, смерив ее изумленным и слегка раздраженным взглядом.

– Ты говоришь совсем как моя мама.

Она в ответ похлопала его по щеке, а потом вынула из шкафчика чистые бинты и антисептик.

– Сиди смирно! – Она сняла повязку, осмотрела рану и нахмурилась. Кэл заерзал на стуле. – Сиди смирно! – повторила она негромко. Какая уродливая рана, глубокая, с неровными, рваными краями. Вокруг нее багровый кровоподтек. – Уже лучше. Заражения, кажется, нет. Но шрам останется.

Кэл дотронулся пальцами до раны и ужаснулся:

– Шрам?!

«Значит, он все-таки тщеславен», – подумала Либби, и на душе у нее отчего-то стало теплее.

– Не волнуйся, сейчас шрамы в моде. Мне было бы спокойнее, если бы тебя зашили, но боюсь, что моей ученой степени в рукоделии недостаточно для такой важной операции.

– Твоей… чего?

– Шучу. Потерпи, сейчас немножко пощиплет.

Когда она принялась прижигать края раны, он, не удержавшись, громко выругался и, не давая ей закончить работу, схватил ее за руку.

– Пощиплет? Немножко?!

– Крепись, Хорнблауэр! Подумай о чем-нибудь другом.

Кэл стиснул зубы и сосредоточился на ее лице. Жгло так, что он зашипел. Глаза Либби светились состраданием, но руки действовали решительно. Она уверенно промыла рану, нанесла мазь и перевязала ему голову.

Через окно проникал бледный утренний свет. Кэл смотрел на нее и не мог наглядеться. А она в самом деле настоящая красавица! Хотя совсем не пользуется косметикой… да и пластические операции явно не делала. С таким лицом – волевым, решительным и вместе с тем женственным – она появилась на свет. Ему снова захотелось погладить ее по щеке. Он вспомнил, что кожа у нее мягкая, как у младенца. И как она легко краснеет и бледнеет! Все чувства моментально отражаются у нее на лице.

Может быть, очень может быть, она для своего времени обычная женщина, сказал себе Кэл. Но для него она неповторима и невыносимо желанна. Вот почему ему сейчас так больно… Он приказал себе расслабиться. Вот почему он никого в жизни так не хотел, как хочет ее.

Кэл нахмурился. Либби – уроженка двадцатого века. Сейчас она настоящая, реальная. А он кто? Иллюзия, мираж. В двадцатом веке он еще не родился, и все же он никогда не чувствовал себя таким живым, как сейчас.

– Ты часто этим занимаешься? – спросил он вслух.

Огорченная тем, что невольно причинила ему боль, Либби отозвалась рассеянно:

– Чем «этим»?

– Спасаешь людей.

Уголки губ у нее дрогнули, и Кэл снова напрягся.

– Ты у меня первый.

– Вот и хорошо.

– Все, готово.

– Ты забыла поцеловать, чтобы все поскорее прошло! – Когда он был маленький, так делала мама; наверное, так делают все матери во все времена.

Либби тихо засмеялась, и сердце у него словно ухнуло в пропасть.