На шрифт готический осел,
Под брань могильщиков веселых
И ключницы веселый смех
Среди камней и плит тяжелых
Брожу и вспоминаю тех,
Кто срок, отмеренный судьбою,
Прожил, как прадеды, в Москве.
И вдруг ушел, забрав с собою
Наш одряхлевший в распрях век.
Учительница музыки
Ее одышливой и грузной
Я помню: шуба и берет.
Шутила, пела, словно грустной
Не быть – дала себе обет.
Футляр альтовый. Брошка. Боты.
Укладка с легкой сединой.
В клеенчатой кошелке ноты,
Уроки музыки со мной.
Расстроенное пианино,
Мученья с левою рукой
И вальс Шопена, середина,
Как взрыв, в квартире городской.
Подарки, буриме, шарады –
Я помню каждое словцо,
Все зоосады, маскарады,
Ее армянское кольцо…
И только альт при мне ни разу
Не покидал родной футляр.
Веселость, словно по заказу,
Не всем дается, видно, в дар.
Журналист
Сын белошвейки, зять Генсека,
Толстяк с прожилками на лбу.
Он испытал и нежность века,
И клекот у него в зобу.
Судьба, капризная, как ветер,
Его над всеми вознесла
И вскоре, словно не заметив,
Как крошку, сдула со стола.
Лишила имени и слова,
Швырнула в общий коридор,
Где нос его, как у больного,
Стал красной губкой в точках пор.
Он тридцать лет сидел в опале,
Писал про птичек и про лес,
Швырял, как некогда, в запале
Бумаги с поводом и без.,
И прятал кофе в дальний ящик
От насмехавшихся коллег…
И умер. Как ненастоящий,