Убийца

– За что он тебя взял?

– За то, что я выпила и песни пела.

– Слушай, Машка, ты помнишь Макарку-душегуба?

– Помню.

– Ты хорошо его знала?

– Хорошо.

– Где он теперь?

– Не знаю. Он убил Алёнку и я его прокляла. Алёнка была добрая, честная девушка. Я ее очень любила. Мы вместе пели на Горячем поле, а потом она ушла с ним в лавру.

– А ты где же его видала?

– Я часто ходила к Алёнке, и она приходила ко мне с ним.

– Что ж этот Макарка добрый был?

– Нет. Он бил Алёнку, а больше я ничего не знаю.

– Если бы тебе показать Макарку, ты узнала бы его?

– Узнала бы. Я никогда не забуду его глаз. Злые, нехорошие глаза.

– Ты часто бывала у заставы. Не бывала ли ты в «Красном кабачке», не видала ли хозяина Куликова?

– Нет, у меня свой кабак, я в другие не хожу.

– Как это «свой»? – улыбнулся Густерин.

– Так и прозывается «Машкин кабак» на Новой канаве.

– Хорошо. Ступай, только явись, когда я тебя позову, чтобы Макарку посмотреть.

– Явлюсь.

Машку увели.

– Ваше превосходительство, – произнес Ягодкин, – не позволите ли вы мне самому откомандироваться на завод Петухова для дознания?

– Нет, пока не стоит; пошлите агентов; если дело примет серьезный оборот, тогда мы с вами вместе отправимся.

– Слушаюсь, но я обязан доложить вашему превосходительству, что против Куликова, содержателя «Красного кабачка», есть в наших делах еще несколько подозрений.

– Каких? Отчего же вы мне раньше ничего не говорили?

– Все это мне только теперь удалось выяснить и разыскать в делах. Я посвящаю все свободное время делу Куликова.

– Я вас слушаю.

– Громилы Горячего поля заявили подозрение, что один из их товарищей, под кличкою Гусь, убит Куликовым. Я спрашивал буфетчиков бывшего «Красного кабачка», и они рассказали много интересного… Во-первых, буфетчик Дмитриев видел, как однажды Куликов приехал с кем-то в карете и оба они были в крови. Когда Куликов заметил буфетчика, то поспешил скрыться; Дмитриев видел следы крови на руках и на платье хозяина… Так как Дмитриев не имел с хозяином недоразумений, то предполагать, что его показание ложно, нет никаких оснований… Окровавленный, сконфуженный вид Куликова явно говорил о каком-то преступлении…

– Дальше…

– Во-вторых, оба буфетчика подтверждают, что Гусь исчез в квартире хозяина бесследно… Несколько дней после они слышали какие-то стоны и крики в подвале… Впрочем, это все может быть случайным совпадением, и я не придал этому значения, но дело в том, что буфетчики удостоверяют, что Гусь был свой человек у Куликова, ходил к нему запросто, тогда как вообще Куликов угрюм, нелюдим и никого не принимает… Да и что общего он мог бы иметь со старым громилой Гусем? А если, ваше превосходительство, припомните: Гусь был очень близким товарищем Макарки, с которым они совершали свои похождения, хотя и оставались неуловимыми… Раньше с Гусем он проживал в доме Вяземского и с ним же скрылся в дебрях Горячего поля. Только Макарка исчез бесследно, а Гусь продолжал оставаться, делая вылазки… Вот, если сопоставить все это, то рассказы о стонах, об исчезновении Гуся приобретают некоторое значение…

– Да, это действительно серьезные открытия.

– Но это еще не все, ваше превосходительство. Самое важное обстоятельство следующее… Вы изволите помнить, что убийца камердинера графа Самбери, Антон Смолин, сосланный на каторгу, принадлежал к громилам Горячего поля и резиденция его, как и других, была в «Красном кабачке» Куликова. В одно время с убийством совпал обыск у буфетчиков «кабачка», причем нашли массу краденых вещей. Сам Куликов не уличен в укрывательстве воров, но оба буфетчика сознались и отсиживают в тюрьме сроки наказания. Казалось бы, он тут ни при чем… Но… но есть одно случайное обстоятельство, проливающее свет на этот воровской притон… Куликов в это время сватался к дочери Петухова, а какой-то господин, очень на него похожий, заказывал у немца-ювелира драгоценный свадебный подарок из бриллиантов графа Самбери. Господину этому удалось провести немца и бежать, но приказчик ювелира описывает как две капли воды портрет Куликова. Сопоставьте это с тем, что буфетчик видел хозяина в крови, что сообщники Антона Смолина остались не разысканными…

Густерин вскочил:

– Послушайте, но вы рассказываете чудеса сыска! Вы меня совершенно убедили! В самом деле всех этих улик достаточно для ареста и обыска!

– Я давно не сомневаюсь в этом, как не сомневаюсь и в том, что Павлов привезет настоящего Куликова. А если этого Куликова мы оденем бродягой, то его узнают все бродяги, начиная с Машки-певуньи. Узнает его и ювелир со своим приказчиком, потому что он имел храбрость прийти в магазин, нисколько не изменив внешний вид.

– Что ж! При таких условиях я разрешаю вам немедленно откомандироваться на завод Петухова! Продолжайте ваши изыскания и, если потребуется, вызывайте меня. Вы меня почти убедили, хотя, во любом случае, это дело неслыханное, небывалое.

– Неслыханное по дерзости и смелости, но ведь и Макарка-душегуб не заурядный преступник! Таких кровопийц, злодеев я за свою практику не запомню!

– Я с нетерпением буду ждать дальнейших донесений из Орла, а пока вы действуйте на заводе. Возьмите в помощники лучших агентов.

– Не подлежит, разумеется, сомнению, что, открыв в Куликове Макарку, мы откроем и саратовское убийство Смулева. Не послать ли нашему агенту приказания тщательно ознакомиться с «работами» Макарки на Волге!

– Непременно. Если Коркина наняла его, значит, нанимали и другие, значит, он был известен там!

– Еще бы! Кличка «душегуб» принадлежит ему недаром; под этой кличкой он подвизается уже около десяти лет!

– Желаю вам успеха.

Ягодкин поправил очки и вышел.

21

Вечная память

С утра в Саратове замечалось необыкновенное оживление. Целая толпа окружила тюремную церковь, в которой было назначено отпевание и похороны убитого Онуфрия Смулева.

Полуистлевшие останки покойного, обнаженные кости извлеченного из холма трупа были уложены в парчовый золотой гроб и прикрыты саваном. При осмотре обветшавшего платья в нем не нашли ничего, кроме носового платка и неопределенных пятен, по-видимому, следов крови. Похороны, благодаря переданной Коркиной в распоряжение духовенства всей бывшей у нее суммы, свыше 4000 рублей, были устроены пышные. Церковь убрана трауром и экзотическими растениями. Катафалк с гробом тонул в цветах под пышным балдахином. Два хора певчих, соборное служение, полная церковь народа – все это придавало величие и торжественность. С разрешения властей вдова убитого, под конвоем жандармов, находилась в церкви. Она молила разрешить ей провести у гроба всю ночь, но следователь согласился доставить ее только к шести часам утра. Едва только ее ввели в храм, как она с отчаянным криком «прости, прости» бросилась на гроб и конвульсивно рыдала. До самого начала службы она лежала на гробу, не переставая шептать «прости, прости». Когда появилось духовенство, начал собираться народ, Елена Никитишна сошла на последнюю ступеньку катафалка и, припав к подножию гроба, не поднимала головы. По вздрагиванию ее тела можно было видеть, что она рыдает, но лица ее никто не видел.

После литургии началось отпевание соборное. Сторожа подошли к Коркиной, чтобы отвести ее в сторону от гроба, но она вырвалась у них из рук и закричала:

– Не пойду, не пойду, положите меня вместе в могилу. Ах, боже, боже, сжалься, сжалься надо мной. А-а-ах!..

Среди молящихся произошло смятение. Истерические крики вдовы походили на стоны умирающего, которого режут тупыми ножами. В толпе послышались рыдания женщин.