Убийца

– А что же, мы скажем все это папеньке? – тихо спросила Ганя.

– Не знаю. Я думаю повременить. Не наделал бы он ошибок! Пожалуй, испортит все дело!

– А надо бы ему сказать!

– Густерин строго запретил мне кому-нибудь рассказывать, но вам я не мог не сказать.

– Боже, Боже, чья же я жена? Неужели все это правда и я буду свободна?! – шептала Ганя.

– Расскажите-ка мне, Агафья Тимофеевна, – что у вас было? Вы страшно переменились, похудели, постарели. Я хоть и знал кое-что, но почти не узнал вас!

Ганя горько усмехнулась и вместо ответа расстегнула немного кофточку. Вся шея и грудь ее были покрыты струпьями.

Степанов в ужасе отшатнулся.

– Возможно ли, Боже милостивый!

– Это теперь все подсохло, заживает, а две недели тому назад это были живые раны.

– Отец видел?

– Нет.

– Агафья Тимофеевна?! И вы все это переносили?!

– Но что же мне было делать? Вы забыли разве, что отец был при смерти, а я сидела неделями запертой в полутемном чулане. Он бросал мне, как собаке, кусок хлеба, чтобы я не умерла с голоду.

Степанов сидел с выражением неподдельного ужаса на лице. Ничего подобного он не мог и представить себе.

– Проклятый Макарка, – прошипел он, – ты жестоко заплатишь за это. Нет, нужно все это показать и рассказать Тимофею Тимофеевичу.

– Жаль папеньку! Вы видели бы, как он убивался, глядя на меня! Он и так ведь еще не совсем поправился от болезни!

Долго еще ошеломленный Степанов не мог прийти в себя, и рубцы с запекшеюся кровью мученицы не выходили у него из головы.

– Боже, Боже, но кто мог даже предположить что-нибудь подобное!

– Пойдемте к папеньке, – встала Ганя, – мы слишком долго с вами засиделись. Не забывайте, что пока я еще не свободна, а мужняя жена.

– Не жена вы мужа, а мученица каторжника! И отчего вы не могли как-нибудь раньше меня позвать?

Она улыбнулась.

– Я и отца не могла видеть, кроме двух боровов муж не позволял мне ни с кем видеться!

– Не называйте его мужем.

– Увы! Я обязана его так величать, и еще неизвестно, удастся ли мне от него избавиться?! Теперь я знаю о нем больше, чем прежде! Поверьте, с ним нелегко справиться! Это человек чудовищной силы, не только в руках, но главное в глазах. Он своим взглядом может заставить другого делать что ему угодно! Меня однажды бил его приятель, который видел меня первый раз в жизни и ничего решительно не имел против меня! Он дал ему плеть и повелительно сказал: «Постегай». Тот и стегал, пока тот смотрел на него, а как отвернулся, приятель швырнул плеть и стал извиняться.

– Будь он проклят, подлец, со всеми своими приятелями.

– У него в доме есть какие-то подземные ходы, куда он скрывается по временам. Что-то такое очень таинственное! Мне чудилось, что там кто-то стонет, молит о пощаде.

– От такого душегуба все станется.

Они перешли в столовую, где подали самовар и Тимофей Тимофеевич сам заваривал чай.

– Так когда же, Николай Гаврилович, вы окончательно переезжаете к нам?

– На днях, Тимофей Тимофеевич, ведь я служу, мне нужно еще отказаться, сдать дела.

– Пожалуйста, поторопитесь, вы видите, какие мы несчастные с дочерью! Вы ведь наш старый друг.

– Старый друг и верный друг, – подчеркнула Ганя.

– Не напоминай мне прошлого, дочь моя, я не в состоянии мириться с ним и чувствую себя больным, как только начинаю припоминать.

Степанов посидел еще часа два и, распрощавшись, уехал.

– Мужайтесь, недолго осталось, – шепнул он на прощание Гане.

А Куликова все не было.

– Третьи сутки пропадает, – вздохнул Петухов, – ах, пропади ты совсем!

«Не пропадет», – подумала Ганя.

13

Три тома

Начальник сыскной полиции Густерин, с двумя помощниками, принялся за разборку трех томов, составляющих дознание о различных зверствах и преступлениях бродяги, именующегося Макаркою-душегубом. Лет восемь назад этот Макарка исчез с горизонта воровского Петербурга, и сыскная полиция предала память о нем забвению. И без Макарки в трущобах Вяземской лавры, Горячего поля, Обводного канала, Таирова переулка и у застав много разных громил и душегубов, требующих бдительного полицейского ока.

И вдруг… опаснейший враг общественной безопасности, самый отчаянный головорез-каторжник оказывается не только в столице, но вращается в обществе, в одной из почтеннейших сфер торговли и промышленности, среди видного, именитого купечества и пользуется чуть ли не почетом, уважением. Густерин смутно припоминал, как этого зятя Петухова ему представили как-то на купеческом балу, и он прошелся даже с ним под руку по зале. Этот Куликов был принят в лучших купеческих домах и со многими представителями заводской промышленности был даже дружен. И что же?! По-видимому, этот почтенный зять фабриканта на самом деле первый петербургский злодей, каторжник, душегуб?! Но возможно ли?! Так ли?! Полно! Не попали ли мы на ложный след? Это ведь невозможно. После этого окажется, что среди миллионеров-тузов нашей биржи и рынка найдется тоже какой-нибудь не помнящий родства душегуб!

Густерин раскрывал тома, перелистывал тетради.

– Не угодно ли: Макарка судился несколько раз, был наказан плетьми, совершил много побегов, ссылался в каторгу и теперь вдруг… купец, заводчик, богатый человек, зять Петухова. Нет, это глупости. Не может быть.

– Позвольте заметить, ваше превосходительство, – произнес один из помощников, – что подобные превращения преступников в людей с солидным положением вовсе не редкость. Не только за границей, но в Одессе, Риге, Варшаве еще недавно…

– Это там, но не в Петербурге! Там нет Густерина! Я не допускаю, чтобы у меня можно было проделать такую штуку, чтобы я гулял под руку на балу с бродягой…

– Но этот бродяга попал на бал! Очевидно, вы не могли предположить…

– Постойте, но у нас, кажется, имеются сведения о смерти Макарки-душегуба?

– Никак нет… Он скрылся после убийства семьи Смирновых и Алёнки. С тех пор мы не имеем о нем никаких сведений.