Пена 2

– Заткнись. Тебя спросить забыл, когда лучше. Потом куда? Если под утро? Сидеть весь день в подвале? Нам время нужно на то, чтобы уйти как можно дальше,– прошипел ему в ответ, злым шепотом, лейтенант.– За мной марш,– скомандовал он, уходя буквально из-под лезвия ножа и растворяясь в ночном мраке, где-то шурша впереди.

– Че, телишься?– ткнул брата в бок довольно чувствительно второй Иванов.– Давай я,– и уполз вслед за фельдфебелем, сжимая в правом кулаке нож, а левой придерживая за антапку ремня автомат ППШ.

– Давай,– отшипелся ему в спину оплошавший брат и погреб следом. Человек – не курица и резать людей ему пока не приходилось. Стрелять сколько угодно, а резать… почти не приходилось. Вот и опорфунился слегка.

А потом все пошло наперекосяк… Первой не повезло группе «снабженцев», выползли прямо на засаду и вынуждены были принять бой с превосходящими силами противника, пытаясь скрыться в обратном направлении. Стрельба начавшаяся и беготня, с криками матершинными, застала братьев Ивановых и лейтенанта-фельдфебеля врасплох, но рядом с палаткой им нужной и лейтенант решил действовать, так сказать, под шумок. Спонтанно. Сам лично снял ротозея-часового, который едва не наступил ему на голову. Пришлось нейтрализовать и затем лично же вскрывать арестантскую палатку ножом.

– Вир камен, ум Зие аус дер Кнештшафт цу бефрайен,– сообщил он приятное известие арестанту, сунув голову в прорезанную дырень.

– Вер бишт ду?– раздался в ответ голос летчика, не верившего своему счастью.

– Вир – дие Деутшен, вир коммен фюр Зие,– представился Кранке, радуя соотечественника и вовремя высовывая голову из палатки, так как на него напали с двух сторон сразу двое русских.

Один из них, попытался перерезать фельдфебелю глотку ножом, но Кранке сумел уклониться, присесть и в перекате вспороть ему брюшину своим. Второго ему пришлось застрелить, так как первый схватил его за руку и, ее удалось выдернуть из мертвой этой хватки, но без ножа. Второй русский, оказался не таким расторопным, как первый, еще и потому, что Кранке прикрываясь телом первого, как щитом, был ему недоступен. А когда ему в живот, в упор фельдфебель всадил три пули подряд, то завалился, успев выкрикнуть на прощанье пару русских матюгов.

– Шнель, шнель, Зие мюссен цу геен,– почти в полный голос рявкнул снова в черноту палаточную Кранке, призывая поспешить пилота и из прорези высунулась голова Отто Киттеля.

– Вер бишт ду?– опять спросил он, хриплым спросонья голосом и Кранке рявкнул прямо в его бледный лик.

– Вердаммт нохмал! Лауфенде Марш,– хватая буквально за шкирку Отто и вышвыривая его наружу.– Фордвертс,– Кранке тут же и догнал, поскакавшего козлом пилота, успев прихватить трофейный ППШ и сунув свой пистолет в руку пилота.

– Не отставать!– скомандовал он, подхватывая Отто под локоть и увлекая за собой. А вокруг шел настоящий бой и пули свистели мимо ушей бегущих диверсанта и летчика Люфтваффе, заставляя их падать и снова вставать. Группа Саркисянца так же пыталась уйти в развалины, огрызаясь автоматным огнем и забрасывая русских гранатами, но их обложили плотно и гранат тоже для них не пожалели. Так что когда Кранке и Киттель вползали в подвал, стрельба уже прекратилась.

– Что?– встретил их вопросом Лауцкис и услышав в ответ незамысловатую русскую брань, понял, что группа уменьшилась до трех человек, поменяв пятерых своих на одного летчика.

– Отто Киттель,– представился ему обер-лейтенант и Лауцкис просипел в ответ:

– Очен приятна познакомиса Лауцкис Миколас – ратист.

– Уходим немедленно. Собирайтесь,– сообщил ему Кранке и два диверсанта с летчиком, собрав наиболее необходимое, ушли из подвала. Фельдфебель рассчитывал, за оставшиеся ночные часы, уйти как можно дальше на запад.

Брошенное ими лежбище обнаружили на следующий день бойцы СМЕРШ, возглавляемые лейтенантом Федоровым. При прочесывании местности. Швырнули в подвал /для порядка/ пару гранат, предложив сдаться и не получив ответ, а потом обнаружили в нем брошенную рацию и кое-какое имущество. Доставив оное в качестве вещественных улик все в тот же штаб.

Лейтенант Федоров изучил их и на основании полученных свидетельских показаний, доложил по инстанции о ликвидации группы диверсантов. Напавших ночью на Комендатуру и сумевших выкрасть пленного летчика.

– Опознаны, как диверсанты – восемь трупов, взятыми ранее в плен членами диверсионной группы. Наши потери – двенадцать человек убито, двадцать четыре получили ранения разной степени тяжести. Среди геройски павших – капитан Скворцов М И, список прилагаю,– докладывал лейтенант. Капитан погиб совершенно глупо, осколком гранатным ему пробило висок, когда он командовал бойцами, взявшими диверсантов в клещи. Скворцов успел крикнуть:

– Вперед!– а в следующую секунду поймал виском осколок. Ночной бой, на пристанционной площади, разбудил и поднял на ноги личный состав сводной "инвалидной" роты и старшина Суворов с сержантом Васильевым, посчитав невозможным отсиживаться, имея на руках оружие, отправились на помощь смершевцам. Приняли посильное участие в беготне вокруг штаба и от души с ними за компанию поматерясь, вернулись в роту на рассвете, сообщив личному составу хорошую новость:

– Отбой, перебили фашистов.

– Совсем обнаглели фрицы, ни на фронте, ни в тылу от них покоя нету,– ворчали раненые.

– Отто сбежал,– сообщил старшина Суворов сержанту Васильеву новость, услышанную им от знакомого из комендантского взвода.– И капитана убили. Не пережил ночь, как и предсказала Прасковья Сафроновна.

– Точно?– сержант Васильев, прилегший уже на расстеленную шинель, сел и повернулся к другу всем корпусом.

– Точнее не бывает. Сам видел. В смысле – тело капитанское,– ответил ему старшина, устраиваясь поудобнее.

– Да уж,– сержант лег и, поправив под головой сидор, спросил мысленно друга:

– "А как ты думаешь, Сань, Сафроновна знает когда война эта закончится?"

– "Думаю, что знает, Лень",– ответил ему старшина.

– "Давай спросим?"– предложил сержант.

– "Давай",– согласился старшина сонным голосом.– "Спроси ты. Я стесняюсь",– попросил он, уже засыпая.

– "Ну, ты…"– начал сержант и поняв, что его некому слушать, подумал для себя.– "Ладно, спи, Александр Васильевич, потом поговорим",– а затем, зевнув и завернувшись в шинель, сразу и сам провалился в сон. Снилось Леньке, что сидит он на берегу речушки, обняв за плечи медсестричку Настю и, будто бы она не в гимнастерке, а в платьице гражданском и голову ему на плече уронила. Ленька чувствовал ее теплое дыхание рядом со своим ухом и боялся пошевелиться.

Солнце утреннее светило ему в лицо, заставляя жмуриться и, щелкал совсем где-то рядом, в двух шагах, курский соловей, высвистывая такие трели, что дух захватывало. С речушки наползал туман утренний, и трава блестела миллионами солнечных искорок, переливающихся всеми цветами радуги. Ленька смотрел, прищурившись на все это великолепие и, понимал, что вот оно – СЧАСТЬЕ и лучше ЭТОГО НИЧЕГО БЫТЬ НЕ МОЖЕТ.

– Счастье,– прошептал он, укутывая плечи Насти своей шинелью и прижимая ее к себе, а она что-то шепнула ему в ухо, сладкое, неразборчивое, сокровенное и только ему предназначенное. И Леньке захотелось вскочить и, схватив девушку на руки, закружить ее и улететь в голубое небо.

Он чувствовал, что это возможно. Что все возможно, если очень хочешь. Грохот, раздавшийся над их головами, обрушился внезапно, и Ленька испуганно сжался, заозиравшись. Все переменилось мгновенно вокруг. Исчезли Настя, речка, Солнце и голубое небо над головой. Мрак окружил его со всех сторон, освещаемый багровыми вспышками. Грохот нарастал и, сливаясь в рев, затопил этим багряным светом все вокруг. И Ленька обмер в предчувствии чего-то страшного и неотвратимого. Он вертел головой, пытаясь понять, где это он и куда следует бежать из этого рева. Попытался даже вскочить на ноги, но тело отказалось слушаться, будто вросло в почву. А рев вдруг прекратившись, сменился на шипение, монотонное и звучащее зловеще прямо перед ним. Ленька присмотрелся и увидел, что сидит по-прежнему на берегу речном, на траве… и воду увидел блестящую и покрытую рябью. Вода плескалась и, набегая на берег, с шипеньем оставляла на его кромке пену серовато-багряную. Набегала и, увеличив количество, отползала, чтобы снова набежать, плеснуться и добавить количество. А пена, увеличиваясь, пузырилась и медленно ползла вверх по берегу, к ногам Леньки. Наползала на траву, покрывая ее и растворяя, ползла дальше. "Как электролит все равно",– сравнил Ленька и, принюхавшись, почувствовал вонь. Пахло тухлым яйцом и гнильем. А пена наползала, медленно, но неотвратимо приближаясь к его ступням, босым и беззащитным. "Доползет и будет больно",– подумал Ленька, впадая в панику и пытаясь отдернуть ноги. А пена наливалась багрянцем и гудронной чернотой, завораживая и плюясь черными брызгами уже в метре от них.

"Что это?!"– заорал Ленька и услышал голос, спокойный и ласковый.

– Это пена, внучек.

– Зачем? За что?– спросил Ленька, пытаясь вспомнить, где он уже слышал этот голос.

– Для твоего вразумления,– ответил голос.

– Это же кислота. Какое вразумление? Я не успею ничего понять. Я умру,– заорал опять Ленька, отдергивая ступни от коснувшейся их пены.

– Это твоя пена,– ответил голос.

– Моя? Зачем она мне?– не понял Ленька.

– Не нужна?– спросил голос.

– Нет,– ответил Ленька и вспомнил, кому принадлежит голос.– Прасковья Сафроновна, помогите,– взмолился он.

– Узнал, внучек?– голос прозвучал с искренней радостью.

– Узнал. Почему я здесь? Почему чернота? Почему пена эта ядовитая?– Ленька опять отдернул ступни и, прижав колени к подбородку, попытался отодвинуться безуспешно, назад

– Здесь все ТВОЕ и в Воле твоей,– ответила Сафроновна.– "Отче наш" выучил?– спросила она, сделав паузу.

– Выучил,– обрадовался Ленька и затарахтел танковым движком.– Отче наш, иже еси на небеси. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…

– Не части,– перебила его Сафроновна и Ленька продолжил чтение молитвы, более спокойным голосом. -… Но избави нас от Лукавага. Аминь,– закончил он, уже совершенно успокоившись и перекрестившись, понял, что имела в виду Сафроновна, когда сказала, что ПЕНА эта – ЕГО.

– Моя? Вот такая ядовитая? Не-е-ет. Такая, мне не нужна. Не хочу такую. Моя Пена – чистая и белоснежная. Моя не сжигает, моя моет. Мыльная у меня Пена и безвредная,– заявил он и, плюнув в сторону гудронных пузырей, перекрестил их решительно, будто зачеркивая неудачный рисунок. Зачеркнутая пена замерла и посерела, отступив назад и, Ленька произнес, воодушевляясь:

– Моя? Моя прозрачная, не опасная,– и пена, выбелившись, отползла еще на метр и еще, оставляя после себя траву зеленую в искорках росы. Ленька вскочил на ноги и заорал радостно, вскидывая руки к небу.– Моя речка, мое небо, мое Солнце. Все мое – без черноты и зла,– и пена пропала, лишь речное медленное течение плескалось водой у его ног и истекало парным туманом, отражая в себе бездонное небо, в котором плыли барашки облаков. Ленька повернулся к реке спиной и увидел сидящую на берегу Настю с венком на голове и плетущую еще один.– Это мне?– спросил он, бросившись к ней и падая перед девушкой на колени.