Лесной старик. Роман

А Серова вдруг хищно возбудили её словесные огрехи, которые он со злорадным и страстным удовольствием счёл очевидными симптомами её духовной ущербности. И это возбужденье становилось тем более сильным, чем больше сходства он замечал между Алёной и своей рано умершей сестрой. И вдруг ему почти дословно вспомнилось то, что Алёна говорила о конфиденциальных, но несметных активах его покойной сестры и об её секретных, но жирных депозитах в зарубежных банках. Но вскоре Серов отчётливо понял то, что эти воспоминанья о щедрых посулах Алёны не были в нём порождены банальной алчностью: ведь чрезмерная жадность не была ему свойственна. Нет, его необоримые вожделенья к потаённым сокровищам сестры были в нём порождены отнюдь не его скупостью, а совсем другими и весьма сложными чувствами…

Серов уже начал болезненно отождествлять Алёну со своей извращённо любимой, но, увы, умершей сестрой. А ему уже давно и мучительно хотелось, чтобы его сестра полностью утратила престиж, влиянье и богатство, а, значит, и независимость, ибо он ещё в раннем отрочестве непроизвольно начал домогаться безраздельной власти над своей единокровной возлюбленной. Девичьи, а потом альковные и деловые тайны обожаемой сестры ревниво бесили его. И теперь все эти жутковатые чувства он извращённо перенёс на Алёну, и страстно ему захотелось, чтобы она вечно оставалась убогой, отверженной и нищей. Ведь финансовая, а тем паче квартирная зависимость всегда означала гарантию беспрекословной покорности…

И Алёна вдруг начала ему ярко воображаться нагой, безропотной и послушной…

Но внезапно он ощутил в себе привычный и чисто профессиональный азарт, и грозно и страстно захотелось Серову, преодолев опасные препоны, заполучить остаток законного наследства. Ведь иначе деньги и активы сестры могли бы достаться её зазнобам и хахалям…

Алёна по его жадным и пытливым взорам на её лицо поняла, что он ощутил, наконец, пылкое и необоримое влеченье к ней. И сразу потаённо к ней вернулась её прежняя самоуверенность, а затем появилось у Алёны сладостное чувство превосходства над ним. Но она не позволила себе утратить контроль над своими фразами, поведеньем и выраженьем лица; она трезво, но радостно подумала:

«В моих отношеньях с ним уже появилась полезная мне динамика, но мужчинам нельзя говорить правду…»

А Серов угрюмо и лицемерно молвил:

– Такие вот коврижки и пироги… Я довольно часто размышляю о своей умершей сестре, и всегда я досадую на то, что её страшное успенье прервало её прекрасное поприще… Однако, для неё была вполне возможна и более благородная стезя, нежели пошлое накопленье богатства… Моя сестра могла бы достигнуть уникального положенья…

И Алёне вдруг отчаянно захотелось едко уязвить его, но возражала она печально и сочувственно:

– И я чрезвычайно скорблю об этом, но достигла она весьма многого… И поверьте: она стала вдруг намного привлекательней, когда узнала, что дни её сочтены. Вот именно за это можно её по-настоящему уважать и любить. Не за богатство, а за жгучее достоинство, с которым она умирала. Меня буквально жалило её самообладанье!.. Разве не проявилась в этом её уникальность?.. А другие всюду распространяли токсины страха и напрасной мольбы…

Он оторопело и страстно глянул на неё, и она, помолчав, присовокупила:

– Но у вашей сестры было большое, неисчерпаемое горе: она существовала только для одной себя. У неё всегда наблюдалось внутреннее безразличие к людям. Вкупе с аллергией на душевность… Нет, ваша умная сестра быстро научилась быть учтивой, толерантной и корректной, но на мир она смотрела сквозь призму своего чудовищного эгоизма. Ей часто мерещилось, что она – подарок всему человечеству! Почти мессия! Она никого не считала ровней себе… И только перед смертью проявилась в ней истинная человечность. Лишь накануне неизбежной и очень мучительной кончины ваша сестра стала настоящей… И тогда я поняла, какими редчайшими достоинствами одарило Провиденье эту великолепную женщину. Но почти все они сгинули втуне…

Он растерянно и с нервной запинкой пробормотал:

– Но всё-таки вы… пожалели мою сестру…

Алёна пожала плечами и тихо произнесла:

– Да, я пожалела её… И, хотя она была безмерно мне благодарна, но её коробила такая коллизия. Ваша сестра любила, когда все люди вокруг полностью зависят от неё. И было ей весьма нелегко принять мою милость. Галина перечила, спорила и неоднократно порывалась всю вину принять на себя. Но она всегда была болезненно брезгливой, и её в нашей затхлой тюрьме и на таёжной лагерной зоне перманентно тошнило бы до конвульсий и до рвоты. А там подобной галантерейности не терпят…

Алёна судорожно поморщилась, а затем грустно уточнила:

– На время следствия у меня отобрали подписку о невыезде. Следственный изолятор миновал меня. И я довольно часто навещала вашу сестру в онкологической клинике, вернее в роскошном хосписе. Но срок заключенья был у меня реальным. Хотя и с амнистией… У меня взяли всё… Но я не избалована… Нет, я – не чета вашей сестре! Она не опустилась бы до полной нищеты. И она всё-таки сумела быстро и колоссально разбогатеть, а я – нет…

И вдруг ему очень захотелось отпустить ей утешительные комплименты, и он бодро заявил:

– Мне кажется, что вы сейчас лукавите! Просто вы поздно появились на финансовом ристалище! И все заманчивые активы и фонды успели уже до вас и прикарманить, и приватизировать, и чисто по-шакальи расхитить. Но если бы вы, бедняжка, не опоздали, то всё наверняка сложилось бы иначе.

Она огорчённо усмехнулась и сказала:

– У меня просто не было такого завидного брата, который оказался у неё. Ведь элитарное родство очень многому способствует… Иначе, большинство её начинаний пошло бы насмарку… Ей не хватило бы денег на мзду…

Серов искренне удивился и молвил:

– Но я не имел отношенья к её делам и прожектам. Она никогда не обращалась ко мне с меркантильными просьбами. Она не домогалась моей протекции. Моя сестра, к сожаленью, всегда была вполне автономна.

Алёна по наитию хмуро и дерзко возразила ему:

– Вашей сестре было достаточно только вашего присутствия на сцене. А точнее: в нашем цирковом балагане… Галина тонко распускала слухи, что она действует по вашей доверенности. И, якобы, в ваших интересах… А в уголовно-финансовых кулуарах ваше грозное и мрачное имя было хорошо известно, и поэтому она почти не нуждалась в вашем непосредственном участии. Но если раньше ей было достаточно только косвенного намёка на ваш интерес в её делах, то далее уже требовалась ей грязная, низкая и даже совершенно непристойная клевета относительно вас… Наверное, в результате именно этих поклёпов, туфты и изветов и выперли вас в отставку до обидного рано,… Хотя официально вы, конечно, убрались в отставку совершенно добровольно… по причине вашей насущной нужды управлять своим бесподобным наследством…

И они разом пытливо и пристально посмотрели друг на друга. И внезапно у них обоих появилось ощущенье, что теперь они способны друг друга полностью постичь. И как только они почувствовали это, им сразу захотелось исповедальной и полной искренности наедине. Но они не пытались понять, почему такие чувства вдруг случились у них…

А ей просто захотелось бросить, наконец, всю эту финансовую «лабуду» или «лажу». Ведь Алёна теперь именно такими жаргонными словечками обзывала в своих мыслях финансовые афёры и махинации, хотя прежде сопричастие её к биржевым, депозитарным и банковским операциям казалась ей несомненным доказательством её элитарности. А честолюбивая Алёна ещё с раннего детства мечтала оказаться в сонме аристократов…

Она родилась в уважаемой медицинской семье из областного центра. Её мать была известным врачом-онкологом, а отец, будучи популярным психиатром и кандидатом наук, широко прославился тем, что мастерски лечил алкоголизм с помощью гипнотического кодированья. К медицинскому поприщу готовили и Алёну… Но девушка внезапно пожелала стать бухгалтером и экономистом. Она с отличием закончила экономический факультет в московском университете, а заодно и престижные бухгалтерские курсы с подробным и практическим изученьем компьютерных учётных программ…

И вдруг Алёне подумалось о том, что ей нужно теперь окончательно признать своё жизненное пораженье и поскорее вернуться к родителям, которые имеют удобную четырёхкомнатную квартиру и лесную приозёрную дачу. А в областном центре с крупной промышленностью Алёна вполне могла рассчитывать на доходную должность, поскольку была весьма квалифицированным специалистом. Но ей показалось, что для её гордых и успешных родителей окажется чрезвычайно оскорбительным и обидным её бесславное возвращенье домой совершенно нищей, да ещё и с уголовно-тюремным прошлым, и она впервые прикинула свои шансы на супружество с Серовым…

И внезапно отставной генерал показался ей достаточно приемлемым супругом… Но бессознательным наитием Алёна ощущала, что он – по своей профессиональной привычке матёрого контрразведчика – не потерпит от жены никаких психологических загадок и жгучих душевных тайн. Он, как мудрый, хотя и бывший шпион, не допустит даже малейшей неопределённости и легко различит самое искусное притворство и любую двусмысленность!.. И, значит, с генералом нужно быть предельно откровенной… И Алёна почувствовала необоримое влеченье к исповедальной искренности…

А у Серова стремленье к исповеди было порождено внезапным ощущеньем безмерного одиночества. А затем его одиночество побудило к искусительным раздумьям:

«А почему бы мне сейчас не исповедаться ей, ежели вдруг мне захотелось этого? Чем я рискую? Только тем, что я буду смешон… Ну, и ради Бога… Ведь почти каждого человека подвергают насмешкам за его спиной… А моя родная сестра столь позорно и гадко меня оболгала, что мне стесняться уже, в общем, нечего… А возможность в любое время позволить себе абсолютную, неисчерпаемую искренность – это редчайшая… и даже почти эксклюзивная роскошь… Римские сенаторы из патрициев позволяли себе полную и бесстыдную откровенность даже перед целой оравой плебеев или рабов… А теперь передо мной всего лишь одна неприкаянная женщина, которую вовеки никто не кинется искать, если она пропадёт…»

И он проговорил путано, серьёзно и грустно:

– Странно, но мне почему-то совсем не хочется вам лгать. А моя репутация командира и батального аналитика требует, чтобы я объяснился с вами относительно пересудов об инцесте… о кровосмесительстве… Да и вам, наверное, будет очень любопытно узнать, на чём основаны все эти облыжные сплетни, осрамившие меня перед начальством…

Он умолк и выжидательно посмотрел на её лицо, и она, отрицательно и нервно покачав головой, сказала:

– По пикантным причинам я хорошо знаю, что она оклеветала вас. Но я чревом своей натуры чувствую, что ваша сестра выдавала бесстыдные фантазии за действительность!.. Галина, несомненно, вожделела к вам. Иначе, для поддержанья своего шаткого реноме она непременно придумала бы другой, не менее завлекательный сюжет… Она всегда была дьявольски изобретательной… И ей была несносна любая неряшливость…

Он оживился, ободрился и согласно покивал головой, а затем чеканно, хотя и негромко произнёс:

– Да, моя сестра была оголтелой сибариткой и снобом, и она всегда возмущённо куксилась при виде малейшей неопрятности. А я теперь безмерно сожалею, что я раньше не узнал об её извращённом чувстве ко мне. И я готов признаться, что я не оставил бы её влеченье безответным.

И Алёна мерцающим взором посмотрела на него и с подстрекательской улыбкой молвила:

– Уж не желаете ли вы сообщить, что вы при случае могли бы стать её нежным и томным любовником? Тогда немудрено, что вашей лукавой сестре безоговорочно поверили ушлые и тёртые калачи! На интуитивном уровне наши недруги и конкуренты поняли, что такая еретическая связь могла оказаться реальностью. Ведь они были далеко не остолопы…

Он жадно и вожделённо глянул на неё, и вдруг у него появился страх, с каким он бросался в атаку, сопряжённую со смертельным риском. Но Серов привычным усилием воли быстро преодолел хорошо знакомый ужас и твёрдо заявил:

– Конечно, я без колебаний стал бы её любовником. Хотя я понимаю, что я совершил бы неискупимый грех. Я нерушимо и истово верую в Бога, поскольку на войне не бывает атеистов! Но я внутренне готов на лютое и праведное Господне возмездие…

И он горделиво уставился в окно на горные выси, а настороженная Алёна с болезненным любопытством созерцала своего возбуждённого визави. И вдруг Серову пригрезилось, что горный и вечный мир с пиками, утёсами, хребтами и скалами, с обширными ледниками и прозрачным воздухом, с пещерами, ручьями, ущельем, вертепами и дебрями превратился в единую и разумную субстанцию, наделённую по Господней воле магической силой, страстями и чувствами. А затем Серову почудилось, что окрестная материальная субстанция превратилась в духовное, могучее и мудрое существо. И это всесильное существо взирало на Серова с благожелательным, хотя и суровым укором…

И внезапно Серову подумалось о том, что он, перестав сегодня быть человеком, превратился – и уже окончательно – в мистического зверя. Этот мистический зверь больше не был его ипостасью, но стал его единой и нераздельной сущностью. И Серову померещилось, что именно за то, что отказался он быть человеком, и пеняла ему сейчас одушевлённая, могучая и праведная материя. А вскоре его загадочно поманило в девственные и дикие чащи…

А затем ему стала ненавистна его прошлая жизнь, и память о ней уже раздражала, бесила и отвратительно обременяла его. Ведь его минувшее бытие было напичкано постыдными сплетнями о его кровосмесительной связи со своей единоутробной сестрой…

Одновременно ему мнилось, что он мистически сливается с окружающей субстанцией и становится её безраздельным владыкой. А небольшая барская усадьба уже воспринималась им, как важнейший плацдарм для стремительного захвата не только окрестных территорий, но даже всей страны. Однако у него в пучине подсознанья всё-таки брезжило ощущенье того, что он оказался сейчас на грани умопомешательства…

Наконец Серов, ёрзая на стуле за обеденным столом, начал предаваться мечтаньям, которые казались ему разработкой действенных, детальных и конкретных планов. Для начала он в самый короткий срок допишет свой автобиографический роман, а затем, не скупясь, оплатит и восторги критиков, и роскошную рекламу для своей мемуарной книги. Сенсационно быстро станет он знаменитым писателем, и его бесспорная гениальность полностью реабилитирует его за то, что он оплошно допустил мерзкие слухи о своей кровосмесительной связи. А затем во всей писательской, боевой и шпионской славе он храбро ринется в политику и станет для зачина популярным кандидатом на губернаторский пост. Разумеется, отважному и расторопному генералу, да ещё и всемирно расхваленному автору литературного шедевра избранье будет обеспечено…

И он лихорадочным залпом выпил до последней капли своё красное хмельное вино, и бдительная Алёна медленно и нервно пригубила почти полный бокал. Она по отрешённой гримасе хозяина усадьбы, – очень похожей на мину сестры его в редкие миги мечтаний, – вдруг поняла, что сейчас его обуревают яркие грёзы, и ощутила зависть к нему. Ведь и Алёне порой очень хотелось вовсю предаться безудержным мечтам, но она резонно и трезво полагала, что в её отчаянном положеньи крайне опасно оказаться под властью химер или чар. Но внезапно со страхом ей подумалось о том, что она сейчас непременно позволит себе полное безрассудство. Однако изощрённое подсознанье помогало ей, вопреки разуму, вести себя чрезвычайно эффективно и хитро. Она трепетно и бодро сказала Серову:

– Конечно, ваша сестра своими сплетнями и клеветой безмерно опозорила вас, и, вероятно, именно она была главной причиной того, что с государственной службы вас турнули на пенсию преждевременно и поспешно. Вы могли бы прекрасно управлять своими наследными капиталами, заводами и цехами, не расставаясь с казённой службой!.. Однако ещё и теперь в вас наблюдается преизбыток сил, как физических, так и духовных. А глубину и мощь вашего интеллекта я не комментирую… Я уверена, что вам нужно поскорее использовать очередную порцию вашего несметного наследства для продолженья карьеры на более высоком уровне. Ваша своеобразная и загадочная сестра для компенсации своих многих прегрешений оставила вам втайне дополнительный приз, который необходимо без промедленья легализировать. Все нужные атрибуты я помню.