Клятва при гробе Господнем

Наконец, очистив Галич, Кострому и все северные области, на берегах Куси[130 - Кусь – река в Костромской обл.] собралось войско московское и ярко запылали огни в обширном его таборе. Воеводы положили дать отдых своим воинам.

В это время, из-за темного бора, с закрытой горы, как два хищных коршуна, смотрели на них Косой и Шемяка. «Теперь, или никогда, брат!» – сказал Косой Шемяке, который внимательно обглядывал расположение московского стана. – Да! Теперь или никогда! – отвечал Шемяка. – Русскому не в привычку бегать. Еще две недели медления и воины наши сами собою разойдутся. Мы измеряли довольно областей шагами нашими. Пора померяться мечами!

«И померять ими, или Великое княжество Московское, или гроб наш!» – отвечал Косой.

– Гроб вымерян – три аршина – для самого взрослого человека, – сказал Шемяка, улыбаясь. – А желаниям человеческим меры нет! Неужели, сидя в Галицких болотах, ты все еще видишь отсюда, брат, золотой престол Московский?

«Неужели не видя его вдали, ты сражаешься?»

– Да, и буду сражаться. Своей судьбе кто владыка? Я не отставал от тебя с самой Москвы, не отстану и теперь.

«Вижу любовь твою ко мне, добрый брат мой! Ты не оставил меня в горе и беде!»

– Я не оставил бы и врага моего. Но, признаюсь, не знаю, что хочешь ты предпринять после сего? Если мы падем в бою – спрашивать нечего; но если мы выиграем бой – чудное дело! Я не знаю, куда денемся мы с нашею победою!

«В Москву, в Москву!»

– Слушать поучения отца о том, что напрасно побили мы рать Василия и что он не хочет сесть на престоле московском? Разве кинем тогда жребий: кому из чужих выпадет эта дорогая потеха, Великокняжеский престол?

«Нет! Я не показывал еще тебе грамоты отцовской, по которой он готов снова сесть на Великокняжение, если только кто-нибудь возмется загрести жар не его руками…»

– Грамота? Я не видал ее!

«И некогда было тебе видеть. Пойдем! Я покажу тебе и другие, от Тверского, Можайского и Верейского князей».

Князья сошли с горы и пропали в чаще леса. В это время в московском стане беспечно сидели воины вокруг кашеварных котлов, размачивали сухари и ели, пока сварится кашица, пили некупленный мед и даровую брагу и думали уснуть так, как давно не спали. Да, в самом деле: многим суждено было уснуть навеки…

Храбрый, смелый, но горячий и неопытный Басенок неспособен был к войне такого рода, какую принудили москвичей вести Косой и Шемяка. С чистого боя, меч на меч, или, как говаривали наши старики – око за око и зуб за зуб – Басенок был непобедим. Но не его дело было хитрить в бою, рассчитывать сто мест вдруг, чтобы выгадать одно, и с этого выгаданного – отступить для верной победы на сто первом; купаться самому в болоте, чтобы утопить врага, и подстерегать целые дни неприятеля, как охотник стережет дикую утку. Притом же Басенок был связан другими начальниками и хотя приказывал им делать все, что ему было угодно, через Юрью Патрикеевича, который дан был ему вместо полномочной грамоты, но беспрестанно встречал он препятствия и неудовольствия, и все делалось не с доброй воли, но по наказу и приказу, нехотя.

«Видишь, воевода: теперь слава Богу, мы безопасны!» – сказал Басенку Юрья Патрикеевич, когда тот прочитал уведомление, полученное от Василия о том, что Василий выступил наконец из Москвы с новыми дружинами и пойдет с другой стороны на Косого и Шемяку, уведомясь от Басенка, что они, соединясь, отступают от Галича и Костромы по направлению к устью реки Унжи.

– Только безопасны? – отвечал Басенок. – Я, признаюсь, и не видал доныне опасности от врага, который бежит, словно заяц. Что это за война, лукавый побери ее!

«Наше место свято! – воскликнул Юрья. – Ей Богу! какой человек – говорит и не оплюнется, да еще и нечистого призывает! Нет, воевода! Я, признаться, так очень подтрушивал. В самый день выхода нашего из Галича видел я сон, куда негодящий! Снилось мне, что иду я по моему московскому саду – а сад у меня добрый, сам ты знаешь – что за яблоки наливчатые, что за сливы, что за дули чудные – сотью воспомянешь теперь, как сухарик надобно размачивать водицею, да охать на голой земле, вспоминая доволье московское…» – Юций заохал, прихлебнул меду из серебряной стопы и поправил лисье одеяло на своей постели.

– Ну, что же сон твой, князь! – спросил Басенок, улыбаясь.

«Сон? Да шути ты им! Вижу я, что золотистое, наливное яблоко падает с моей любимой яблони. Дай-ка, подумал я, чтобы лишнего труда не было, подставлю рот и оно само ввалится ко мне в рот так, что и руками пошевельнуть не будет надобно! Вот, подскочил я, подставил рот – ан, вместо яблока – откуда ни возьмись – галка, да прямо мне в рот! Тьфу, ты, бесова дочь! Вскричал я и чуть не подавился! Ну, что! Как ты растолкуешь такую диковинку, воевода».

– Не мастер я толковать сны, а пожелаю тебе доброго сна и уверяю, что ты завтра проснешься жив и здоров, – Басенок засмеялся и ушел, а Юрья Патрикеевич покачал головою в след его и принялся читать в молитвеннике своем молитвы на сон грядущий, крепко стуча лбом в землю и тяжело вздыхая. Стан московский затих, огни угасли…

Уже крепко спал и давно сильно храпел Юрья Патрикеевич, когда ему показалось, что его будят и толкают немилосердно. Спросонков не мог опомниться он, видя страшное зарево, толпу полуодетых рабов своих, бегающих в ставке, слыша в то же время ужасный крик, шум, стон, проклятия, бой в бубны и звук трубный.

«Что такое? Что такое? Неужели преставление света? Готов, Господи, готов!» – вскричал он. Видно, добрый был человек!

– Вставай, князь, вставай! – кричали ему. – В стане суматоха, резня – надобно спасаться!

«Да что сделалось?»

– Шемяка напал на нас врасплох, все режет, бьет, гонит…

«Да откуда он взялся? Да, где Басенок?» – спрашивал Юрья, второпях надевая навыворот дорожный тулуп свой. «Ну! либо пьяну, либо биту быть мне сегодня!» – сказал он, заметив свою ошибку.

Поспешно выскочив из ставки, с ужасом глядел Юрья Патрикеевич на кровавое, страшное зрелище.

Темная ночь облегала небо. Сквозь густые тучи, как сквозь сито, сеялся дождик. Холодный ветер веял с севера и проницал тело резким холодом. Огонь расстилался по ставкам воинов и освещал мрачные окрестные леса, отражаясь заревом на темных тучах. Пищальный огонь сверкал из-под леса на главный отряд. Кони, сорвавшись со стоек своих, ржали, бегали, умножали смятение, и по всему стану шел рукопашный, смертный бой, среди криков, воплей и стонов. Нельзя было различить: где враги и сколько их? Воины, полуодетые, полусонные, бегали, хватались за оружие и падали под непощадными мечами и секирами врагов.

«Ах, ты, Господи! Да что это такое! – вскричал Юрья Патрикеевич. – Ведь эдак пропадешь ни за что! И никто не прибежит сюда защитить главного воеводу!»

Но упрек был несправедлив. Отвсюду сбежалось к ставке его множество воинов, хотя ни один не знал, что делать, и некоторые пришли совсем без оружия.

– Друзья мои! – говорил воевода, ободренный сбором воинов – где Басенок? Кто видел его? Где наши кони?

«Да, теперь уж трудно разобрать, князь Юрья Патрикеевич, – отвечал ему урядник, – изволь-ка одеваться поскорее. Мы за себя постоим, а других пусть Бог спасает!»

– Довольно, довольно, старик! – сказал Юрья Патрикеевич и бросился в свою ставку. Впотьмах, торопясь, ничего не могли найти, и пока воевода оделся кое-как, умноженное смятение вблизи, звук мечей, усиленные крики, возвестили приближавшуюся опасность. Опрометью выбежал снова Юрья Патрикеевич и увидел, что неприятель режется с воинами его вблизи самой ставки. «Шемяка, Шемяка!» – раздавался крик сотни людей.

В самом деле, это был сам Шемяка. Секирою с двумя остриями бил он направо и налево. За ним шел отборный его народ. Все дрогнуло и побежало. Едва успели подать лошадь Юрье Патрикеевичу и он поскакал, сам не зная куда; бросился было по Юрьевской дороге, но тут ждал бегущих особый отряд галичан. Воевода кинулся сломя голову в лес и деревья, казалось, ожили – явились отвсюду воины, посыпались стрелы. «Стой, стой! – закричал испуганный Юрья Патрикеевич, бери лучше живого, чем бить!»

Трое подбежали к нему, схватили за узду его лошадь, другие стащили самого воеводу. «Не бей меня, народ православный, а веди к князю Василию Юрьевичу, или князю Димитрию Юрьевичу: я главный воевода московский, князь Юрий Патрикеев!»

При сем имени остановились взнесенные на него мечи, радостный крик раздался между воинами. Один из них снял шапку, поклонился и сказал: «Добро пожаловать, князь Юрий Патрикеевич! Зла тебе не будет. Чин чина почитай, а меч свой пожалуй нам».

– Вот: ведь хорошо воеводою и в полону быть? – сказал Юрья Патрикеевич, видя вежливость воинов. Его повели через лес.

Поражение московских дружин было совершенное. Немного воинов успело избежать смерти или плена; весь обоз, все снаряды москвичей достались победителям. Утро осветило трупы и пожарище на том месте, где вчера еще было многочисленное, сильное воинство.

Следствия сей битвы на берегах Куси были весьма важны. Ярославские князья немедленно выслали свои дружины Косому. Из Звенигорода поднялись воины Юрия. Василий Васильевич спешил пересечь дорогу Косому и Шемяке, быстро двинувшимся к Москве. В бессильной ярости отряд дружин его громил галицкую область и сжег Галич, вновь оставленный Юрьевичами, когда судьба Василия свершалась в новой кровопролитной битве у Николы Нагорного близ Ростова. Здесь, уже не врасплох, не ночью, но днем, и грудь к груди, сразились москвичи и северские жители. Накануне приехал в стан Косого и Шемяки сам Юрий и молился в ставке своей, между тем как храбрые сыновья его врезывались в ряды Васильевых дружин. Свирепо горела битва, когда один из бояр Юрия вошел к нему в ставку с видом горести, уныния и безмолвно остановился у входа.

«Что хочешь ты сказать, боярин?» – спросил Юрий. Слезы омочали его бледное лицо. Боярин безмолвствовал. «Говори! – продолжал Юрий, – я готов ко всему! Не смерть ли сына возвестишь ты мне?» Он содрогнулся.

– Не смерть, но скорбь тяжкую. Князь Димитрий, твое любимое чадо…

«Мой Митюша!» – воскликнул Юрий, быстро вскочив со своего места. «Всемогущий Господи! – продолжал он, воздевая руки и глаза к небу. – Твой гнев умел выбрать самое чувствительное место моего сердца и явно показывает великость греха моего великостью наказания!» Старец утер после сего слезы и спокойно спросил у боярина: «Что сделалось?»

– В пылу битвы, сражаясь подле старшего брата, князь Димитрий был поражен обухом секиры в самую грудь и принесен без чувств.

Юрий поспешно пошел из шатра своего. У входа встретил его присланный от Косого и воскликнул: «Радуйся, Великий князь! Победа – враги бегут! Самого Василия Васильевича преследуют!»

– Вели остановить убийство и преследование! Довольно, довольно! – воскликнул Юрий и с трепетом взглянул на поле, покрытое дымом, залитое кровью, заваленное трупами и усеянное бегущими неприятелями и преследующими их победителями. Клик победы сливался с воплями смерти. – «Они также дети мои, подданные мои!» – возопил Юрий, протягивая руки к москвичам, беспощадно рубимым волнами Юрия, вслед и вдогонку.

Он застал Димитрия Красного уже в памяти; но тяжкое, багровое пятно было на груди его, и юноша едва мог дышать.

– Зачем отпускал я тебя! – сказал Юрий, с горестью смотря на бледного Димитрия.

«Не говори, родитель! – отвечал Димитрий, – остаться в обозе было бесчестно, а бесчестие хуже смерти!»

– Великое княжество! Чего ты стоишь мне и на что ты мне! – воскликнул Юрий.