Бомбардировщик

Бомбардировщик
Николай Ободников

28 апреля 1943 года. На боевое задание вылетает советский тяжелый бомбардировщик Пе-8 под кодовым именем «Петляк». Посреди атаки на Кёнигсберг бомбардировщик бесследно исчезает с радаров. Новый мир встречает советских летчиков нескончаемыми этюдами пугающих сражений. Экипажу «Петляка» ничего не остается, кроме как искать путь домой.

Николай Ободников

Бомбардировщик

1

Отрыв от земли, как всегда, оставил ощущение вязкости, растекшейся по внутренностям. Что-то в животе отчаянно хотело вернуться на землю, буквально тянулось вниз, пытаясь просочиться в кишечник, а уже из него – в исподнее. Схожее недомогание испытывали все члены экипажа «Петляка» – бомбардировщика Пе-8, четырехмоторного тяжелого громилы. Впереди взлетали два таких же самолета. Они грозовыми тучами поднимались в слепое ночное небо, уходя на задание: бомбить нацистский Кёнигсберг.

– Терпим, братцы, терпим! – прокричал Нестеров. Штурвал в его руках противился подъёму и разве что не лягался. – Еще полминутки – и мы в небе, на посыльных у Бога и его ангелочков!

В динамиках наушников послышался хохот Игната Кожедуба и Юсуфа Бегочароева. Штурман-бомбардир и бортмеханик сидели прямо под ногами у пилотов, в штурманской каморке. Отсюда можно было перебраться к бомбовому прицелу или нырнуть в носовую оборонную сферу, чтобы засесть за спарку пулеметов ШКАС[1 - ШКАС (Шпитального – Комарицкого авиационный скорострельный) – синхронный авиационный пулемёт СССР.]. Сейчас мурманец Кожедуб и лезгин Бегочароев тянули картишки на старшую масть. Выигрывал лезгин.

– Пропащий ты человек, Нестор, – заявил Кожедуб, вытягивая короля червей. Чертыхнулся, обнаружив трефового туза в руках улыбающегося лезгина. – Кто ж тебя за язык-то дергает? Сейчас ведь точно прилетит: Козинак терпеть не станет.

– А пущай прилетает, – бодро отозвался Нестеров. – Вдруг земля легче отпустит.

Как и ожидалось, Василий Коккинаки по кличке Козинак заколотил в пол ногами. Коккинаки был вторым пилотом и потому, сидя в кабине позади Нестерова, на равных разделял тяжесть штурвала, направлявшего «Петляка» в брюхо темных облаков. А еще Коккинаки отличался здоровым академическим атеизмом, который приобрел в довоенные годы на кафедре прикладной физики Пермского политеха.

– Смейтесь громче, черти, чтоб вас! – азартно потребовал Коккинаки, адресуя топот смеявшимся штурману и бортмеханику. – Да поддайте-ка нам жару! Взлетим как горячий воздух!

В разговор включился Владимир Романов. Он и Александр Покрышкин сидели в бомбовом отсеке. Из распахнутого бомболюка бил ночной ветер, подбрасывая воротники их шуб.

– Козинак, а ведь по твоему разумению и безверию потешному – чертей тоже нет. Или ты только в нечистого веришь?

– А сам-то как думаешь, Романыч? Нечистому гостинец и везем.

Все примолкли. «Петляк» между тем набирал высоту, оставляя позади сигнальные огни аэродрома «Пушкин». Тьма и тревожное ожидание покрывали землю, заполняли воронки от снарядов, струились по лицам. Цепочка из трех бомбардировщиков неторопливо ползла за облака – к звездам и полуночным просторам.

«Гостинец», как выразился Коккинаки, представлял собой пятитонную авиационную бомбу ФАБ-5000НГ. Бомба была столь огромной, что створки бомболюка наотрез отказывались закрываться. По салону гулял апрельский ветер, становясь ледяным по мере набора высоты. Сидеть приходилось в шубах, унтах и кислородных масках, отчего весь экипаж «Петляка» напоминал простуженных полярников на высокогорье.

Имелась проблема и посерьезнее. «Петляк» был способен поднять около четырех тонн, а сейчас его перегруз – при нехитром сопоставлении с весом супербомбы – составлял всю тысячу килограммов. Внешние бомбодержатели также были под завязку набиты свободнопадающими боеприпасами. Чтобы хоть как-то компенсировать общий перевес, экипаж «Петляка» пришлось уменьшить с десяти человек до шести. Но большой ли довесок от четырех мужиков, отощавших без нормальной еды?

В напряженное молчание вклинился голос Гулаева, пилота Пе-8, летевшего прямо перед «Петляком»:

– «Тетерев» вызывает «Петляка». А вы у себя на посылочке что написали?

– Мы? – Нестеров попытался оглянуться на Коккинаки. – Братцы, а что мы у себя накарябали?

Традиция оставлять надписи на снарядах, танковой броне или фюзеляже шла еще от Первой мировой, и в Красной армии свято ее придерживались. Обычно на бомбах писалось что-то вроде «Новогодний подарок для Гитлера», «За отца и мать», «За товарища Киселёва». Однако Нестеров был уверен, что надпись на их супербомбе вовсе не такая важная. Важной она не была лишь по той причине, что «Петляк» к третьему году войны сбросил столько бомб, что многие успели по несколько раз помянуть погибших.

– Товарищ майор, а можно я отвечу «Тетереву»? – В голосе Покрышкина слышался кураж. – Мы тут с Романычем как раз на первую часть надписи глазеем.

– Отвечай, – разрешил Нестеров.

– «Тетерев», сверху видим: «Всякому фашисту…»

– Так, а дальше?

– А дальше: «…х**м по лбу».

Гулаев замолчал, а потом расхохотался. Экипажи «Тетерева» и «Петляка» тоже засмеялись. Грубый и усталый смех звучал еще несколько секунд, прежде чем стихнуть.

– «Тетерев», а вы? Что у вас? – поинтересовался Нестеров.

– Ну, у нас точно не по лбу.

На этот раз засмеялись и на борту «Звезды», возглавлявшей этой ночью боевое звено «Свень», состоявшее из трех тяжелых бомбардировщиков. Пустую болтовню оборвал Котов, первый пилот «Звезды». Смех тут же растворился в холоде, наполнявшем дистиллированным субстратом внутренности бомбардировщиков. По какой-то причине экипажи «Петляка» и «Тетерева» подумали об одном и том же: что у ведущего звена на супербомбе написано кое-что похлеще.

А еще многих перепоясывало странное предчувствие. Не хорошее и не плохое.

Но касалось оно почему-то только экипажа «Петляка».

2

Кёнигсберг приближался. Точнее, он приближался где-то под облаками, лежавшими посеребренным покрывалом на высоте двух тысяч метров. Бомбовый прицел ощущался бесполезным, поскольку показывал лишь ночную муть.

– Ни хрена не видно, – шепотом пожаловался Кожедуб. Он сидел у окуляров бомбового прицела и терпеливо ждал, поглаживая рычажок сброса.

– Скоро уже, Игнат, скоро, – заверил его Нестеров. – Увидишь столько, что глаза и глотка пересохнут.

– А мне столько без надобности, – пробормотал в ответ штурман.

«Петляк» заходил на город с востока, лидер звена надвигался с запада, а «Тетерев» шел прямым курсом. Боевая задача «Свени» сводилась к поражению береговых укреплений Кёнигсберга, его вагоностроительного завода в предместьях, штамповавшего танки вместо аккуратных голубых вагончиков, и аэродрома на территории замка Нойхаузен, где располагалась авиабаза люфтваффе. Береговые укрепления достались «Звезде», завод – «Тетереву», а «Петляку» предлагалось ударить по базе воздушных сил вермахта.

Три Пе-8.

Три цели.

И ни одной толком не видно.

Снижаться приходилось стремительно. Показал нос из облаков – и сразу за дело, крути немцу уши. Небо над Кёнигсбергом уже вовсю кишело истребителями. Единственное спасение звена – высота. Именно высота позволила 19 мая 1942-го, чуть меньше года назад, перелететь на одном из Пе-8 через всю оккупированную Европу Вячеславу Молотову, наркому иностранных дел. Всё ради того, чтобы англичане и американцы собрали слизь между ног в кулак и открыли наконец второй фронт.

И прямо сейчас спасительной высотой приходилось жертвовать.

– Выходим! – объявил командир звена.

Нестеров ощутил, как от напряжения вспотели ладони в утепленных перчатках. Позади закашлял Коккинаки, прочищая горло. Остальной экипаж уже давно находился на боевых позициях. Кожедуб по-прежнему не отрывался от бомбового прицела. Бегочароев в носовой полусфере водил спаренными пулеметами ШКАС, проверяя их управляемость. В пулеметной мотогондоле левого крыла таился Покрышкин, а Романов выжидал в кормовой оборонной полусфере, напустив на себя задумчивый вид. «Петляк» готовился дать прикурить всем желающим.

За секунду до того, как вынырнуть из облаков, на «Петляке» услышали глухие частые звуки: птук-птук-птук, птук-птук-птук. Где-то строчили тяжелые авиационные пулеметы. «Петляк» вывалился из мутного купола и навис над Кёнигсбергом, разве что не раскинув крылья, точно хищная птица. Город-крепость сверкал прожекторами в кирпичных коронах, обследуя низкое небо, а заодно завывал и всячески огрызался из больших бетонных зенитно-артиллерийских блокгаузов, напоминавших башни смерти.

Небо, ставшее бело-оранжевым из-за близости облаков к городу, потемнело от шапок зенитных разрывов. Тут и там, точно заговоренные на бессмертие, шныряли «сорокопуты» – одноместные истребители немецкой авиастроительной фирмы «Фокке-Вульф». Летевшему с запада «Тетереву» – не говоря уже о «Петляке» – повезло чуть больше, чем лидеру звена. «Звезда» же, сверкая пулеметными вспышками, отбивалась от трех «сорокопутов», пытавшихся сесть ей на хвост.

– Сука! – выругался Нестеров. – Юсуф, рассей их!

В носовой полусфере «Петляка» яростно заплясало пламя, когда лезгин открыл огонь из спарки пулеметов. В эфир вплелось рычание Бегочароева.