Приходят сны из лабиринтов памяти

Они искупались, оделись и сказали —

– Пока дед! Развяжешь себя сам, мы связали тебя непрочно —

Дед ничего не ответил. В это время он уже думал, что у коренной лошади оборвалась подкова. Нужно идти к кузнецу. Ещё немного полежал. Солнце грело и трава под ним была теплая.

Когда он шевельнулся, чтобы принять какие-нибудь действия, верёвочки с рук и с ног сами по себе слетели. Дед встал, левадой прошёл до своего огорода и когда он уже ступил на свою огородную стёжку, его встретила жена – баба Парасковья. Ей сообщили.

– Ты не очень ушибся? – спросила она и стала обирать из его мокрой рубашки и штанов прилипшие листики ряски. Молча пришли домой и баба Парасковья налила ему полчашки браги. Он выпил.

Только через пол года жена ему шутя напомнила его приключение и они посмеялись. Сейчас за обедом она напомнила второй раз. И видимо она же так обработала всю свою многочисленную семью, что Володьке даже никто не заикнулся о его проступке. Так ведь… дело мужское.

Теперь о конопле. На южных землях Малороссии и в причерноморских землях России, в деревнях, конопля занимала чуть ли не главное место. Из конопли делали полотно, а из полотна шили повседневную одежду. О том, что конопля являлась наркотиком, никому и в голову не приходило, да и слово такое – наркотик – было в диковинку. Поэтому в каждом индивидуальном хозяйстве, на его огороде обязательно выделялся клин для конопли. Ведь нужно было обшить огромную семью.

Стебли конопли растут выше человеческого роста, с характерным только конопле зелёным цветом.

Все семена конопли ничем не отличаются друг от друга, но при всходе и росте выделяются мужские и женские особи. (И здесь, чёрт побери – мужские и женские особи!).

Мужские особи, немного ниже женских, имеют очень тонкий стебель, в июле месяце они цветут и приобретают ярко жёлтую окраску. Примерно в это же время цветут и женские особи и резко увеличиваются в росте и толщине стебля. Они всегда зелёные.

При цветении мужских особей их срывают, вяжут в снопы и погружают в копанки, чтобы сгнила древовидная часть. Копанки для этого и копают – для конопли. И они назывались в это время конопляники. Уже на второй, или третий день, все оставшиеся в копанке рыбёшки всплывают животиками вверх. Конопля их отравила.

Женские особи конопли срывают когда созреют их зёрна. Их отделяют от конопли, стебли вяжут в снопы и тоже мочат в копанках, чтоб сгнила древовидная часть, а она у женских особей очень прочная.

Зёрна конопли являются большой пищевой ценностью. В них много сбалансированных витаминов группы «Б». Из них делают конопляное масло и оно играет очень важную роль в здоровье сельских жителей.

Стебли вымоченной и высушенной конопли разбивают специальной ручной дробилкой, удаляют из неё щепу. Потом волокна чешут раньше на крупной, потом на мелкой щётке, таким образом получая из неё прекрасный очень прочный материал для изготовления конопляной нити. Что характерно из мужских стеблей получается очень тонкая, почти шёлковая нить и ткань из этой нити идёт на нижнее бельё, на мужские рубашки и женские блузки.

Нить из женской особи конопли более грубая и ткань из неё идёт на верхнюю одежду сельских жителей.

Почему-то сложилась такая практика, что взрослые девушки и молодые женщины, шесть-семь особ собираются в избе одной из них рано-утром, когда ещё и не начало сереть. И там при одной свече, или керосиновой лампе прядут веретеном нитки из конопли. Там они поют задушевные песни про женскую долю очень нежные и трогательные. И нить получается напетой, очень близкой к душе, сердцу и телу. Потом носить такую рубашку, или брюки, вытканные с участием женского усердия, очень комфортно.

Пряли нитки из конопли и ткали полотно уже глубокой осенью и зимой, когда все полевые и огородные дела закончились, а урожай лежал в сельских закромах.

После обеда вся Володькина большая семья ложилась в саду на часик отдохнуть. Кто на принесённом топчане, кто на простеленном рядне, а кто просто на пушистой и тёплой траве.

И странное дело – под одной кровлей уживались, да ещё как уживались, за редким исключением, четыре поколения и никто не мешал друг другу жить. Наоборот друг без друга семья была ущербная и менее успешная. Даже совсем старенькая бабушка одной рукой гладила ласковую кошку, а другой качала люльку и напевала счастливому маленькому человечку, вместе с кошкой напутственные песни.

Наверно потому, что во всех углах висели иконы, и не важно есть ли Бог, или его нет, иконы строго смотрели каждому в глаза, и строго спрашивали за его добрые, или злые дела. Не могла устоять человеческая душа перед иконой – каялась и добрела.

Не мог сельский житель додуматься до такого понятия – как дома пристарелых! Не мог Бог, присутствующий в его душе допустить до этого!

Это только в городе, в этом вертепе Дьявола, где собрался конгломерат богатых и нищих, злодеев и негодяев, не сумевших построить гармоничную жизнь сельского лада, придумали богадельни. Чтобы видеть и наслаждаться мучениями престарелых, обедневших членов общества собранных в одном месте. – Так видней!

Города, они и создавались для того, чтобы клепать орудия войны, орудия пытки человека человеком, чтоб выпотрошить всё человеческое из души человека и наслаждаться такой антигуманизацией!

Не может в городе молодая семья с единственным отпрыском жить вместе со своими старыми родителями и смотреть на их увядание. Зачем такой душевный дискомфорт? – Пусть они живут отдельно, в отдельной ячейке, или в той же богадельне названной сейчас домами престарелых.

Я не имею права говорить, что это плохо. Меняется человек, черствеет, да и звереет, в самом худшем исполнении характера зверя.

Может ли человек, если он создан Богом, с радостью восклицать – «Мы уничтожили сто тысяч противников! Радуйтесь!». – А противник восклицает – «Мы тоже уничтожили сто тысяч противников, тех кто уничтожил сто тысяч наших! – Так что баланс! Радуйтесь!» Да, баланс! – Так на так! – Ничья!

Не ткут полотно сейчас женские нежные руки, оставляя на каждом сантиметре ниточки свою женскую ласку. Не носят рубашки из такого полотна наши современные мужчины.

Хоть на ткацких фабриках в основном работают женщины, но там ткут полотно Дьявольские мастодонты, а их обслуживают входя в этот общий ткацкий невыносимый грохот уже не женщины а дьяволицы. Не может женская душа слушая нечеловеческий грохот остаться до конца в этом аде, настоящей милой женщиной.

Не может мужчина, вталкивая снаряд в жерло пушки, а потом, чуя его выстрел и взрыв, не превратиться в Дьявола. – Не может!

В это время он не может оставаться человеком, зная, что там, на другом конце будет кровь женщины ребёнка, старика.

На той стороне… там тоже мужчина – такой же Дьявол!.. И пока он заталкивает снаряд в жерло пушки он не может быть человеком!

Но это мой личный взгляд. Точка зрения, может, уже глубокого, девяносто трёх летнего, маразматика.

Может быть ваша точка зрения, рафинированных современностью, более молодых, воспитанных в другом духе людей, намного правильней! – Не буду спорить! Убивайте друг друга! Воюйте! Ведь кому-то, всё-таки, это надо! – Иначе – было бы по-другому…

Честь имею – Н.Колос.

МАРУСЬКА И ВОЛОДЬКА

Маруська в ситцевом, вчера только постиранном, но уже испачканном платье с прорехой на животе, держала, крепко прижимая к груди рыжего с белыми пятнами котёнка. Котёнку явно не нравилось быть в Маруськином плену и он то и дело старался вырваться на свободу. Маруське, в свою очередь, не нравилось неповиновение котёнка, и она его прижимала крепче, каждый раз проговаривая —

– Сиди, зараза! —

«Зараза» при этом крутил головой то вправо, то влево, ища брешь в Маруськином очень жёстком бдении.

Напротив стоял Вольдька в штанишках из домотканого не крашенного полотна на одной шлейке, смотрел на Маруську и котёнка и пока ничего не говорил. Маруська тоже ничего Володьке не говорила. Они так и стояли молча и смотрели друг на друга.

Наконец, Володька то ли осмелился, то ли решил, что пора завязывать беседу – сказал —

– Дай подержать котёнка.

– Ты его не удержишь, видишь как он вырывается – ответила Маруська. – Потом прищурила глаза, полагая, что сделала строгую и злую гримасу, и продолжила. – Моя мама сказала, что твоя мама ведьма, и если ещё хоть раз мой отец пойдёт твоей маме дрова рубить, то моя мама твоей маме выцарапает глаза! – Вот!

Володька был обижен. Он постоя в нерешительности, шмыгнул носом, вытер его рукавом такой же полотняной, как и штаны, рубашки, повернулся и убежал к своему дому, только пятки его засверкали.

– Чего ты?! На, бери котёнка! – Сказала в догонку Маруська, но Володька уже ничего не слышал.

Володька прибежал домой и начал искать мать. Она была в конце огорода и закапывала сдохшего сегодня утром маленького поросёнка. Бедный поросёнок прожил не больше недели. Его принёс от колхозной свиноматки Маруськин отец – бригадир колхоза. Он сказал, что поросёнка выделил колхоз как семье погибшего конармейца защищавшего Советскую власть. Но приказал, чтобы мать об этом молчала.

Когда Володька подошёл к матери, она уже закончила свой похоронный процесс и счищала босой ногой прилипшую к лопате землю. Разумеется на ногах маникюра у Володькиной мамы не было! Володька вытирал рукавом слёзы. Мать спросила

– Чего ты, сынок?

– Маруська сказала, что ты ведьма, и что её мать выцарапает тебе глаза, если дядя Петя прийдет к нам, чтоб нарубить дров. – И он посмотрел в такие милые мамины глаза, представляя как Маруськина мать будет выцарапывать их, и ещё больше заплакал.

– Цыц, мой мальчик, Маруська просто неумно пошутила.

– Ага, пошутила! – Она мне даже котёнка не дала подержать.